Есть и еще какие-то средства. Как она тогда сказала? «Давно прошло то время, когда диагноз рака приравнивался к смертному приговору». Но это вовсе не значит, что он выздоровеет. Через год его вполне может не быть в живых. Я должен это осознать, хотя сознание это невыносимо.
Его охватил страх. Если бы он мог, он спрятался бы от себя самого.
Подошел Джузеппе.
– Я уезжаю, – сказал Стефан.
Джузеппе посмотрел на него изучающе.
– Ты нам очень помог, – сказал он. – И я хотел бы знать, как ты себя чувствуешь.
Стефан молча пожал плечами. Джузеппе протянул руку:
– Хочешь, я буду звонить и рассказывать, как идут дела?
Стефан подумал, прежде чем ответить. Хочу ли я? Что я, собственно говоря, хочу, кроме того, чтобы выздороветь?
– Лучше я сам позвоню, – сказал он. – Не знаю, как буду себя чувствовать, когда начнут облучение.
Они обменялись рукопожатием. Стефан подумал, что ему нравится Джузеппе Ларссон, хотя он про него ничего и не знает.
Тут он сообразил, что его машина осталась в Свеге.
– Надо было бы тебя подбросить к гостинице, – сказал Ларссон. – Но я хочу дождаться Несблума. Я попрошу Перссона, он тебя отвезет.
Полицейский по имени Перссон был на удивление неразговорчив. Стефан смотрел на проплывающие в окне деревья и думал, что хорошо бы еще раз увидеть Веронику Молин. Ему хотелось расспросить ее о том, что он вычитал в дневнике ее отца. Что она знала об отцовском прошлом? И где ее брат, сын Герберта Молина? Почему он не дает о себе знать?
Перссон довез его до гостиницы. Девушка-администратор улыбнулась, когда он вошел.
– Я уезжаю.
– К вечеру может похолодать, – сказала она. – И не исключена гололедица.
– Я поеду аккуратно.
Он поднялся в номер, упаковал чемодан и вышел. Захлопнул дверь и подумал, что уже сейчас не смог бы рассказать, как выглядел его гостиничный номер.
Он заплатил по счету, не проверяя.
– Приезжай опять, – сказала она, пересчитывая деньги. – Как там дела? Найдут они преступника?
– Будем надеяться.
Стефан вышел на улицу. Было холодно. Он сунул чемодан в багажник и уже хотел было сесть за руль, как вдруг увидел в дверях Веронику Молин. Она направлялась к нему.
– Я слышала, ты уезжаешь.
– От кого?
– От администратора.
– Значит ли это, что ты меня искала?
– Да.
– Почему?
– Хочу узнать, как идут дела.
– Об этом надо спрашивать не меня.
– Джузеппе Ларссон сказал, что ты вполне можешь ответить на этот вопрос. Я только что говорила с ним по телефону. Он сказал, что, может быть, ты еще не успел уехать, – и, как видишь, мне повезло.
Стефан закрыл машину и последовал за ней назад в гостиницу. Они зашли в ресторан – там не было ни души.
– Джузеппе Ларссон сказал, что он нашел дневник. Это правда?
– Правда, – сказал Стефан. – Я его листал. Но он, разумеется, принадлежит тебе и твоему брату. Ты получишь его позже, сейчас он нужен для следствия.
– Я была очень удивлена, что он вел дневник.
– Почему?
– Не похоже на него. Он был не из тех людей, что станут писать без особой на то нужды.
– Многие ведут дневник так, что об этом никто не знает. Я думаю, каждый человек хоть раз в жизни пытался вести дневник.
Он наблюдал, как она достает пачку сигарет и закуривает. Выпустив первый клуб дыма, она посмотрела ему в глаза:
– Джузеппе сказал, что следствие по-прежнему не имеет четкой линии. Никакой более или менее обоснованной версии. К тому же все говорит за то, что тот же самый преступник, что убил моего отца, убил и второго человека.
– Которого ты не знала?
Она посмотрела на него с удивлением:
– Откуда мне его знать? Ты забываешь, что я и отца-то почти не знала.
Стефан подумал, что надо перейти к делу. Задать ей давно сформулированные вопросы.
– Ты знала, что твой отец был нацистом?
Ему показалось, что вопрос ее не удивил.
– Что ты имеешь в виду?
– А что, у слова «нацист» много значений? Я вычитал в дневнике, как молодой парень из Кальмара в 1942 году перешел границу Норвегии, чтобы записаться в немецкую армию. Потом он сражается за Гитлера до конца войны, до весны 1945 года. Тогда он возвращается в Швецию, женится, появляются дети, сначала твой брат, потом ты. Он меняет имя, разводится, снова женится, но убеждений не меняет – он такой же убежденный нацист, как и вначале. И думаю, не ошибусь, если скажу, что он остался нацистом до конца дней.
– Он пишет об этом в дневнике?
– Там есть еще несколько писем и фотографий. Твой отец в немецком мундире.
Она покачала головой:
– Никак не ожидала.
– Он никогда не говорил о войне?
– Никогда.
– А о своих политических взглядах?
– Я и не знала, что у него были какие-то политические взгляды. В доме никогда не говорили о политике.
– Можно выразить свои убеждения и не говоря о политике.
– Как это?
– Есть много способов.
Она подумала и снова покачала головой:
– Что я помню из детства – он как-то сказал, что политика его не интересует. Даже не могла предположить, что у него были какие-то экстремистские взгляды. Значит, он их скрывал. Если, конечно, все, что ты говоришь, – правда.
– Все написано в дневнике. Совершенно недвусмысленно.
– И что, весь дневник только об этом? А о своей семье он не пишет?
– Очень мало.
– Вот это меня как раз не удивляет. У меня всегда было чувство, что мы, дети, только мешаем отцу. Он никогда по-настоящему о нас не заботился, только притворялся.
– Кстати, у твоего отца была здесь, в Свеге, женщина. Была ли она его любовницей, сказать не могу. Просто не знаю, чем занимаются люди, когда им за семьдесят.
– Женщина в Свеге?
Он пожалел, что сказал это. Такого рода информацию она должна была получить от Джузеппе, а не от него. Но было уже поздно.
– Ее зовут Эльза Берггрен, она живет на южном берегу реки. Это она нашла ему дом. Кстати, ее политические взгляды точно такие же. Если можно нацистские взгляды назвать политическими.
– А какие же еще?
– Криминальные.
Похоже, до нее наконец дошло, почему он задает все эти вопросы.
– Так ты имеешь в виду, что смерть моего отца как-то связана с его политическими взглядами?
– Я ничего не хочу сказать. Но следствие должно вестись по всем направлениям.
Она закурила новую сигарету. Стефан заметил, что рука ее дрожит.
– Не понимаю, почему мне никто ничего не сказал. Ни о том, что отец был нацистом, ни об этой женщине.
– Раньше или позже разговор об этом зайдет. Следствие иногда тянется очень долго. Теперь у них уже два убийства. Плюс пропавший пес.
– Я слышала, что собаку убили?
– Собаку твоего отца – да, убили. А собака Авраама Андерссона пропала.
Она поежилась, как будто бы ей вдруг стало зябко.
– Я хочу уехать отсюда, – сказала она. – Еще сильнее, чем раньше. Я, конечно, со временем прочитаю этот дневник, но прежде всего я хочу, чтобы отца наконец похоронили. И сразу уеду. Итак, мне предстоит узнать, что мой отец, который только делал вид, что о нас заботится, был к тому же еще и нацистом.
– А как ты намерена поступить с домом?
– Я говорила с маклером. Когда со всеми формальностями покончат, я его продам. Если, конечно, кто-то захочет купить.
– Ты там была?
Она кивнула:
– Все-таки съездила. Хуже, чем я могла себе представить. Особенно эти кровавые следы.
Говорить было больше не о чем. Стефан посмотрел на часы. Надо уезжать, пока еще не поздно.
– Жаль, что ты уезжаешь.
– Почему?
– Я не привыкла сидеть в одиночестве в крошечной гостинице, да еще в такой глуши. Интересно, как тут вообще люди живут?
– Твой отец добровольно выбрал это место.
Она проводила его до стойки администратора.
– Спасибо, что согласился поговорить, – сказала она.
Перед отъездом он на всякий случай позвонил Джузеппе – не нашлась ли собака. Оказалось, след прервался у дороги после того, как ретивый пес Несблума полчаса тащил его за собой через лес.
– Там его ждала машина, – сказал Джузеппе. – Он посадил собаку и исчез. Остается вопрос, кто это был и куда поехал.

Стефан поехал на юг. После того, как он пересек мост, дорога пошла лесом. Он то и дело тормозил, ловя себя на том, что едет слишком быстро. Голова была совершенно пустой. Единственная вертевшаяся в голове мысль была о собаке Андерссона.
Сразу после полуночи он остановился у сосисочного ларька в Муре. Поев, он понял, что устал. Он отогнал машину на самый край стоянки, залез на заднее сиденье и свернулся калачиком. Проснувшись, поглядел на часы – было три. Он вышел в темноту, помочился и погнал дальше на юг. Через пару часов он опять остановился поспать.

Он открыл глаза в девять часов. Вышел и сделал несколько кругов вокруг машины, чтобы размяться. К вечеру он будет в Буросе. Можно будет позвонить из Ёнчёпинга и удивить Елену. Через час после звонка он уже подъедет к ее дому.
Но, проехав Эребру, он вновь свернул с шоссе. Голова совершенно прояснилась, и он начал обдумывать вчерашний разговор с Вероникой Молин. Внезапно к нему пришла уверенность, что она сказала не всю правду.
Вся эта история с ее отцом. Знала она или не знала, что он был нацистом? Ее удивление было наигранным. Она знала, но хотела это скрыть. Он не мог бы объяснить, откуда взялась эта уверенность. Но был и еще вопрос, ответа на который он не знал. Не была ли она, несмотря на ее уверения, знакома с Эльзой Берггрен?
Стефан вышел из машины. Это не мое дело, подумал он. Я должен заняться собой и своей болезнью. Я еду в Бурос. Я должен признаться, что мне очень не хватало Елены все эти дни. Если будет желание, позвоню Джузеппе и спрошу, как и что. И все.
И тут же решил поехать в Кальмар. Там когда-то родился Герберт Молин под фамилией Маттсон-Герцен. Там все и началось, в семье, обожавшей Гитлера и его национал-социализм.
Там еще должен жить человек по имени Веттерстед. Портретист, знакомый Герберта Молина.
Он вытащил из багажника рваную карту Швеции. Я ненормальный, подумал он, выбирая маршрут в Кальмар. Мне надо возвратиться в Бурос.
Но он уже знал, что поедет в Кальмар. Он хотел узнать, что произошло с Гербертом Молином. И Авраамом Андерссоном. И куда делась собака.
Вечером он приехал в Кальмар. Это было пятого ноября. Через две недели он должен начать лучевую терапию.
Когда он подъезжал к Вестервику, начался дождь и продолжался до самого Кальмара. Он ехал по сверкающей в свете фар мостовой и искал место, где остановиться.

18

Наутро он отправился к морю. В утренней дымке угадывался силуэт Эландского моста через пролив. Он подошел к самой воде и долго смотрел на медленный прибой. Усталость после долгого сидения за рулем все еще ощущалась. Дважды ему снилось, как огромные грузовики мчат на него лоб в лоб, он пытался увернуться, но было поздно – и в эту секунду он просыпался. Гостиница была расположена в самом центре города. Через тонкую стенку он долго слышал, как женщина в соседнем номере говорила по телефону. Через час он постучал в стену, и разговор вскоре закончился. Перед тем, как заснуть, он долго лежал, уставившись в потолок, и размышлял, что его понесло в Кальмар. Может быть, он бессознательно оттягивает момент возвращения в Бурос? Может быть, ему надоело общество Елены и он просто еще этого сам не понял? Он не знал. Но он очень сомневался, что поездка в Кальмар была вызвана исключительно его любопытством по поводу прошлого Герберта Молина.
Леса Херьедалена в прошлом. Теперь был только он сам, его болезнь и те тринадцать дней, что оставались до начала лечения. Все. Тринадцать дней Стефана Линдмана в ноябре. Интересно, как я буду вспоминать эти дни через десять или двадцать лет, если, конечно, буду в живых? Он даже не попытался ответить на этот вопрос. Вместо этого он зашагал назад в город, оставив за спиной туман и утреннее море. Он зашел в кафе, взял чашку кофе и попросил телефонный справочник.
В Кальмаре был только один человек по фамилии Веттерстед. Эмиль Веттерстед, художник. Он жил на Лагмансгатан. Стефан тут же открыл карту города и нашел без труда – улица находилась в самом центре Кальмара, всего в нескольких кварталах от кафе, где он сидел. Он полез было за телефоном, но тут же вспомнил, что тот сломан. Если купить новую батарейку, он снова заработает. Я могу просто туда пойти, подумал он. Просто позвонить в дверь. И что я скажу? Что я был другом Герберта Молина? Но это ложь, поскольку мы никогда друзьями не были. Работали в одном отделении полиции. Как-то вместе ловили убийцу. Вот и все. Иногда он, правда, давал мне хорошие советы. А может быть, и не такие хорошие, как мне теперь хочется думать. Не могу же я сказать, что хочу заказать свой портрет! К тому же Эмиль Веттерстед, надо думать, уже очень пожилой человек, как минимум ровесник Молина. Старик, ушедший от мирских забот и не особенно обеспокоенный тем, что происходит на этом свете.
Он медленно прихлебывал кофе и отвергал одну за одной все хитрости, которые могли были бы открыть ему двери в дом Эмиля Веттерстеда. Оставалось одно – позвонить в дверь и сказать, что он полицейский и хочет поговорить с ним о Герберте Молине. Реакция Веттерстеда подскажет, какой линии придерживаться дальше.
Стефан допил кофе и вышел из кафе. Воздух тут был совершенно не тот, что в Херьедалене. Там он был сухой и холодный, а здесь явно ощущалась близость моря. Магазины все еще были закрыты. По дороге к дому Веттерстеда он приметил магазинчик, торговавший мобильными телефонами и принадлежностями к ним. Интересно, в какое время привык просыпаться старый портретист?

Дом на Лагмансгатан был трехэтажным, серый фасад, без балконов. Дверь в подъезд не заперта. Он прочитал список жильцов – Веттерстедт жил на третьем этаже. Лифта не было. Должно быть, у старика крепкие ноги, подумал Стефан. Где-то хлопнула дверь, и эхо прокатилось по всему дому. Поднявшись на третий этаж, он задохнулся. Удивился, как, оказывается, быстро теряется форма.
Он нажал кнопку звонка и досчитал до двадцати. Потом нажал еще раз, прислушавшись, – звонка в квартире слышно не было. Он позвонил в третий раз. Никто не открывал. Он постучал в дверь, сначала тихо, подождал и постучал кулаком. За его спиной открылась дверь. Он обернулся. Там стоял пожилой человек в халате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53