Цепи созвездий раскинулись так близко, что казалось – встань во весь рост, протяни руку, дерни на себя, словно кошку за хвост, – и звезды золотистой осенней листвой осыплются в доверчиво раскрытые ладони. Поверхность воды, мерно взрезаемая веслами, морщинилась расходящимися кругами да плавно откатывалась пологими хребтами, располосованная острым носом лодки.
До корабля мы доплыли быстро, даже и заметить-то не успели, а темная громада уже заслонила собой небо и море. Веревочная лестница с негромким плюхом упала к моим ногам.
– Лезь первым! – Я посторонилась, пропуская вперед Рекха.
– Нет, мужчина должен идти по лестнице позади – на случай, если женщина начнет падать! – запротестовал тот.
– Хорошенького же ты обо мне мнения! – негромко проворчала я. – Лезь давай, кому сказала! Если тебя так уж смутили мои голые ноги, то вид, что откроется снизу, полезь ты за мной, пожалуй, вообще развратит до беспредела!
Судя по разочарованно вытянувшемуся лицу мальчишки, именно ради этого вида, а отнюдь не дурацких правил этикета, он и хотел пропустить меня вперед. Ничего, будет знать, как ведьму к приличиям призывать!
– Ну вы там уже закончите препираться, или мне лестницу через полчасика скинуть? – лениво-иронично раздалось сверху, и испуганный Рекх тут же загнанной белкой взлетел по лестнице.
– Есть, капитан!
– Сгинь, Рекх, – поморщился Фрель. – Если из-за тебя вот та милая девушка еще раз решит разнести мне всю каюту, то добром это для тебя не кончится, обещаю!
– Есть сгинуть! – бодро откликнулся мальчишка, и по палубе глухо застучали, удаляясь, его голые пятки. Фрель перегнулся через борт, тщетно пытаясь высмотреть оставшихся внизу:
– Эй, Ваше Ведьмовство! Вы там что, теперь бережете неразвращенность Туора? Беречь нечего, могу лично вас заверить!
– Да лезу я, лезу! – ворчливо отозвалась я, снова неприлично поддергивая подол и примериваясь к ступенькам. С учетом сапог на шпильках процесс подъема грозил затянуться надолго…

Женщина за рулем – как первокурсница с шэритом в руках.
Женщина за штурвалом – ничуть не лучше.
– Госпожа ведьма, левее!
– Ага! Йыр его возьми – не поворачивается!
– Госпожа ведьма, должен! Сильнее!
– Да не поворачивается он!!!
– Давайте я помогу!
– Ты меня за идиотку держишь?! Я сама!
Фрель, недовольно обернувшийся на наши злобные препирательства, изменился в лице и заорал что было мочи:
– Иньярра, врупт рааз квыров, СКАЛЫ!
Одним резким, уверенно-привычным движением, совсем не похожим на мои вдохновенно-бестолковые рывки, он провернул штурвал, в последний момент выводя корабль из-под хищно оскалившихся влажными боками скал… Выровнял судно, убедился, что оно снова бодро вскинуло нос, уверенно вспарывая водную гладь, и ме-э-эдленно обернулся на нас с рулевым. Нехорошо так обернулся… И еще более недобро спросил:
– Ну и кто же догадался дать… этой… ей штурвал?
Рулевой, проспоривший мне четверть часа за штурвалом еще неделю назад – мы все поджидали удачного момента, чтобы капитан не заметил, – виновато потупился. Но Фреля столь искреннее, хотя и безмолвное проявление полного раскаяния не удовлетворило:
– Где были твои мозги?!! Да она же как будто в первый раз штурвал увидела!
– Ну в первый, – обиженно проворчала я, отметив, что ко мне лично взбешенный Фрель в принципе не обращается. Дурной знак. – Ну и что?
– Ну и то, Иньярра, – разъяренно повернулся он ко мне, – что ты мне только что чуть корабль не разбила! Впрочем, это же сущие пустяки в масштабе мировой революции, не так ли?!
Меня даже передернуло от столь едко-злобного сарказма. Не ожидала я такого от пирата, честно признаться…
– Брось. Не разбила же. И вообще – неужели ты думаешь, что я бы позволила «Лирте» врезаться в скалы?
Пират, уже чуть поостынув, смерил меня презрительно-насмешливым взглядом:
– И что бы ты, интересно, сделала?
Я притворилась очень задумавшейся:
– Ну… Например, можно было бы дематериализовать скалы… Или телепортировать корабль… Или…
– Стоп! – удивленно перебил Фрель. – А почему же ты ничего этого не сделала?
Я пожала плечами:
– Не успела: ты подскочил и начал вопить, как девица, ненароком заглянувшая в мужскую баню. Я-то его, – кивок в сторону рулевого, – попугать чуть-чуть хотела.
Фрель насмешливо сощурился, осторожно, с завораживающей угрозой в движениях приближаясь ко мне.
– Ах, попугать?
– Ага. – Я медленно по бортику отступала от подходящего с нехорошей ухмылочкой на губах пирата. Тот двигался быстрее, спокойней и уверенней, как… хищник. Знающий наверняка, что жертве не уйти… – Фрель, ты чего?
– Ничего. – Он усмехнулся, ловко переступая через брошенный на палубе канат, о который я запнулась. – Так, попугать кое-кого хочу…
– Э-эй! Мы так не договаривались!
– Да ну? – Он, уже не изображая из себя терпеливого охотника, кинулся на меня, широко раскинув руки, словно летящий с крыши бодрый самоубийца. Я с оскорбленным воплем увернулась и зигзагами помчалась от пирата, с трудом лавируя между мачтами и всем хламом, наваленным на полу. Пират со зловещим хохотом бежал следом, догоняя меня без особых усилий. Может, я бы еще и побегала от него минут пятнадцать, отбиваясь простейшими пассами, сбивающими противника с ног, но не вовремя подвернувшийся под ноги ящик поставил жирную точку в моих жалких потугах «сделать» пирата на его же территории. В ноге что-то глухо хрупнуло, голень прошила резкая боль. И везет же мне сегодня на травмы!
Флибустьер, подскочивший сзади, подхватил меня на руки и потащил к борту, не обращая ни малейшего внимания на мои злобные выкрики и вопли.
– Фрель, трать-тарарать, опусти меня сейчас же!
– Ага, жди! – иронично отозвался пират, быстро подходя к корме, усаживая меня на борт и несильно толкая в спину.
– Эй, лестницу киньте! – приглушенно раздалось снизу.
– Гвыздбр фрахк, лодка! – крепко выругался Фрель, но было уже поздно: у меня в ушах свистел ветер, а что-то темнеющее внизу приближалось со скоростью курьерского поезда…

Удар, вспышкой адской боли отозвавшийся в левом виске и теплой вязкой струйкой заскользивший вниз…
Вода…
Темная, почти до черноты темная, сдавливающая грудь свинцовой тяжестью саркофага… Холодная, обдающая леденящим душу дыханием студеной смерти, запускающая колючие парализующие волю и мышцы щупальца в пальцы, грудь, виски…
Я даже не пытаюсь что-то сделать, шевельнуть рукой или ногой, рвануться наверх, к жизни и воздуху – просто тупо погружаюсь в скользкий металл моря, послушно и равнодушно принимающий меня в свои объятия, и глупо провожаю остановившимся взглядом уплывающее куда-то далеко небо…
– Иньярра!!!
Чья-то гибкая, легкая тень отделяется от силуэта корабля там, наверху, и почти без брызг, стрелой врезается в воду неподалеку от меня.
Какого ляда? Кто еще пытается там добиться от меня чего-то, не-додобитого при жизни? Опоздали, господа! Можете подать жалобу в письменной форме с пометкой «до востребования»… Кворр, что за мысли в голову лезут? Перед смертью они должны быть вечными и возвышенными!
Нет, ведьма, как жила не по-человечески (а чего еще от ведьмы ждать?), так и помрешь… Как дура!
Это «дура» полоснуло по лицу, словно плетка, мгновенно отрезвив затуманенное сознание и выгнав тело из состояния безразличной отрешенности. Сердце глухо тревожно стучало, рвалось из груди, требуя кислорода. Я резко дернула руками и ногами, сбрасывая с плеч тянущий вниз и сковывающий движения плащ. Левую ступню прожгла стремительная, мгновенная, взрывающаяся в оголенных нервах боль. Гвыхт ларма!
– Иньярра!!!
Темная тень в несколько мощных гребков достигает того места, где я погрузилась в воду, и ныряет, стремительно приближаясь ко мне.
Я, в свою очередь, рвусь к ней из последних сил, вдруг осознав, что всегда больше всего в жизни боялась быть утопленной – смерти хуже почему-то и представить себе не могла.
«Ты плохо кончишь!» – неизменно твердили в унисон наставники в Храме, да и вообще все, у кого я рано или поздно училась по жизни. Что ж, не спорю: я кончу плохо. Заколют разбойники на тракте, сожгут «добродушные» верующие во главе с фанатичным священнослужителем, сотрут в порошок подлые завистники на очередной магической дуэли (а у меня без них и месяца не проходит)… Но «утопят друзья в шутку»?! Это даже не звучит, гритх мирьют! Какая позорная смерть!!!
Гибкая черная фигура наконец-то достигает меня, путаясь в прядях черных тяжелых волос, обхватывает под грудью и, сделав знак, чтобы я расслабилась и не мешала своими ущербными движениями, начинает медленно, но верно выгребать на поверхность…
В голове шумит, немыслимые волны отчаяния со зловещим грохотом обрушиваются на побережье усталости и равнодушия, сознание утекает, как песок сквозь пальцы, багровым пятном расходясь по воде. Мой спаситель пытается свободной рукой закрыть мой глубоко рассеченный висок, чтобы кровь терялась не так быстро, но я только отрицательно мотаю головой: все равно без толку и с поражающим даже саму меня упорством считаю на глаз оставшееся до поверхности расстояние…
Две сажени… Одна…
Аршин…
Половина…
Пядь…
Легкие обжигает резкий толчок упругого холодного воздуха, и, не в силах справиться с этим новым шоком, я теряю последнюю волю, а с ней – и сознание.
В голове глухо щелкает, как будто кто-то тронул неведомый выключатель света, – и темнота…

…Сознание возвращалось медленно. Стучало огненным колоколом в голове, с ехидцей расползалось по кровеносным сосудам и глухо пощелкивало избытком несброшенной магии на кончиках ногтей. Горло саднило, в груди хрипло перекатывалась проглоченная в принудительном порядке и не до конца выкашлянная вода. Подушечки пальцев зудели.
Словом, «лучше бы я умер вчера»…
Чуткая ладонь коснулась моего лба и отпрянула пугливым птичьим крылом. Послышался плеск, звук слегка отжимаемого полотенца – и на лоб мне опустился ледяной компресс. Нельзя сказать, что меня так уж осчастливила мокрая лягушка на голове, да и сбегающие по вискам и щекочущие шею струйки тоже благодушия и удовлетворенности своей судьбой не прибавляли, но при попытке возмутиться из моего горла вырвался лишь сиплый стон, только утвердивший кого-то возле моей постели в мысли, что мне недолго осталось и необходимо скрасить последние минуты никчемной ведьминской жизни дюжиной компрессов. Я, тихонько заскулив, покорилась судьбе…
Окончательно проснулась я только на рассвете, когда солнышко запустило первых лучиков-диверсантов через щель в занавесках и те шаловливо заплясали по моим сомкнутым векам.
Итак, значит, я в каюте Фреля – нигде больше на корабле окон нет. Это его личная страсть: провожать закаты и встречать рассветы, а учитывая, что занятие для капитана пиратского брига не слишком-то серьезное и способное подорвать авторитет, приходилось делать это не на палубе (как делала я, наплевав на все авторитеты и иже с ними), а в собственной каюте.
Я, глубоко вздохнув, открыла глаза и, едва слышно зашипев, села на кровати. Все тело ныло, в горле свербели первые признаки перспективной простуды, левый висок разрывался от боли. Когда я осторожно коснулась его кончиками пальцев, боль стрельнула от одного виска к другому, хлестнув жесткой плетью по глазам. Пришлось оставить попытки самоизлечения до ближайшего зеркала.
В кресле дремал Фрель, одной рукой придерживающий пустой стакан с потеками зелья на стенках, а в другой сжимающий полотенце, которое, видимо, снял с моего лба. Даже во сне вид у него был виноватый.
Я сползла с кровати, завернулась в простыню и огляделась в поисках одежды. Ни платья, ни сапог видно не было, а черный шелковый плащ встрепанной птицей прикорнул на спинке кровати. За неимением лучшего я торопливо завернулась в него и подошла к какой-то карте на стене.
Что за карта, какие моря и земли на нее нанесены, я понятия не имела и, честно признаться, никогда не интересовалась. Единственное, чем она меня так привлекала, – тем, что была застекленной и в ней худо-бедно, но все-таки отражалась моя постная физиономия. Вот и сейчас меня куда как больше интересовал рассеченный висок, чем Крынское море, злодейски перекатывающее огромные валуны волн на пергаменте.
Кожа вокруг припухла, хотя сама ранка была не такой уж глубокой и моих опасений не вызвала, тем паче что ее уже обработали чем-то обеззараживающим, пока я спала. Словом, жить пока буду.
Я осторожно прикрыла висок чашечками ладоней и медленно погрузилась в бархатную тьму, покачивающуюся на волнах тупой ноющей боли. Ярко-белый целительный луч, вспоровший ее, как клинок вспарывает ветхий атлас, чуть отклонился от цели и, ударившись о невидимую преграду, не растекся тягучей животворной энергией, а заметался испуганным птенцом в клетке темноты.
Голову расколола острая, дикая боль, замеревшая бессильным воплем на губах, расплескавшаяся ужасом в расширенных зрачках, пронзившая все кукольно-неподвижное, пригвожденное к полу тело. Будь на моем месте любая другая ведьма – и исход был бы очевиден: мгновенная смерть от болевого шока. Но я, к счастью, не «любая другая».
Я выругалась, резко опуская руки и выныривая на поверхность реальности. Все мышцы меленько дрожали, не в силах сразу прийти в себя от скрутившего их спазма. Раны на голове – самые опасные и болезненные – лечить самой практически невозможно: слишком велик риск.
Но я рисковала. Неизменно рисковала, зная о какой-то странной, появившейся у меня где-то пару-тройку месяцев назад способности «выходить» из скрученного болью тела. Словно тело отдельно и сознание отдельно.
– Доброе утро, – мягко донеслось из-за спины.
– Доброе, – машинально отозвалась я, мысленно отказываясь от повтора попытки. Спасибо, одной хватило. Уж лучше Таю попрошу.
– Ты как? Живая?
Я, с сомнением усмехаясь, подошла к Фрелю и присела на подлокотник его кресла. Тот догадливо обхватил меня за талию рукой, чтобы не свалилась.
– Ну… Пока живая… А что? Ты сомневался?
Тот горько скривил губы в подобии улыбки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62