– Уходи, – невнятно прошелестела я, бессильно откидываясь назад, на подушки.
– Не уйду, – уже на порядок тише, но с нескрываемым возмущением отозвался Кирн. – Пока ты мне все не объяснишь!
Я чуть не расплакалась. Мало того, что я из-за него вот уже три дня почти не сплю по ночам, срываю планы государственных переворотов, берегу его мужское достоинство, тратя собственную косметику на камуфляжные синяки, иду на контакт с какими-то странными личностями, падаю с крыш, зарабатываю себе воспаление легких, трачу йырову тучу энергии, не давая безголовому подопечному погибнуть во время очередного сумасбродства, сражаюсь со вчетверо превышающим численностью противником, не жалея собственной шкуры, тащу его на закорках домой, падая с ног от усталости, привожу в сознание (и зачем оно мне надо было, спрашивается?!) собственной настойкой – теперь ему еще и все объясни, расскажи да покажи!
– УХОДИ!!! – Как ни малы затраты энергии на голосовые эффекты, а в голове снова будто в набат ударили. Эхо разошлось кругами боли…
Кирн горько усмехнулся, вдруг опуская арбалет:
– И откуда мне знать, что ты не убьешь меня во сне?
Сил злиться не было. Объяснять ему его тупость по пунктам – тоже. Даже говорила я с трудом… Бесцветным от усталости голосом:
– Куда проще и удобней это было сделать там, у «высотки», не утруждая себя переноской твоего отнюдь не бесплотного тела сюда. Но почему-то я этого не сделала. И уже жалею…
Не знаю, как насчет всей фразы, но вот в последнее предложение он уверовал сразу, заторопившись к выходу. И, разумеется, споткнувшись на пороге! Арбалет неловко зацепился за дверь, ехидно тренькнув болтом…
Увидев, как я с закрытыми глазами машинально сцапала болт в воздухе, позеленевший от ужаса Кирн испарился в мгновение ока.
Несмотря на нечеловеческую усталость в теле и мозгу, сон не шел. Океан забытья равнодушно мыл песок побережья, изредка облизывая мои босые ступни и отступая на два шага назад, едва я пыталась приблизиться на один. После часа такого лежания меня сковала не то чтобы дрема, но какое-то душное тягостное состояние, нависшее стеклянным куполом и рассыпавшееся острыми царапающими осколками при любой мысли или намеке на движение.
Во рту пересохло, кровь перестала стучать в висках, сменившись отупляющей, ноющей, как Тая над фолиантом по нежитеведению, болью. Ладонь больше не вздрагивала огретой по загривку собакой при любом прикосновении – она просто онемела. То ли от чересчур давящей повязки, то ли так сказывалось действие мази.
Промучившись так еще с полчасика, я поняла, что заснуть мне сегодня не суждено. И, решив, что состояние полупьяного, отупленного восприятия мира как нельзя больше подходит, чтобы подумать, кое-как встала, нащупала халат, дошла по темноте до двери, сбивая по пути все, что попадалось. Мысль сузить зрачки, переключившись на ночное кошачье зрение, даже не пришла в голову: наверное, последняя была слишком занята тщетной попыткой проверить, все ли свои части я подняла с кровати.
Впрочем, стоять мне понравилось больше, чем лежать: вестибулярный аппарат, со вздохом придя к выводу, что без него мне сейчас никак не обойтись, перестал нагло отлынивать от своих прямых обязанностей, и ощущение бесконечного сплава на плоту по горной реке исчезло, притупившись и отступив на второй план.
Дверь я, в отличие от Кирна, открыла бесшумно.
В комнате горела свеча, растаяв белым воском почти наполовину. Кирн, вопреки ожиданиям, не спал, а лежал одетым на кровати. Рядом покоился давешний арбалет – пока, к счастью, без заряда. Видимо, до парня дошло, что этак он и себя застрелить может ненароком.
– Кто здесь? – настороженно спросил он, мигом подскочив и с подозрением уставившись на мою тень.
– Твой глюк, – обреченно ответила я.
– А-а-аа, – понятливо протянул парень. И замолк, боясь помешать Его Превосходительству Глюку.
Я с сомнением покосилась обратно на дверь, вздохнула…
А какая, собственно, разница? Объяснять все равно придется: не сейчас – так утром. И почему бы не разделаться с неприятными делами немедленно, когда хуже уже быть не может, а значит, я имею полное право рассчитывать на лучшее?!!
И, ничтоже сумняшеся, я плюхнулась в кресло. Перед глазами привычно потемнело.
– Ну и чего не спишь?
Кирн, ничуть не удивившись метаморфозе, превратившей его личный глюк в его же личную ингру, помолчал, подбирая слова. И на всякий случай отодвинув подальше арбалет, решился:
– Думаю.
– Похвально, – усмехнулась я. – И о чем же, позволь спросить?
Парень снова замолчал, рассеянно скатывая расплавленный воск в шарик. Неуверенно пожал плечами:
– О жизни.
Я горько усмехнулась:
– Не надо думать о жизни. Надо ЖИТЬ.
– Ну тогда не знаю… Обо всем понемножку. О себе. О тебе. О дяде. О том, что было сегодняшним вечером.
– И что же, по твоему мнению, произошло сегодняшним вечером?
Он поднял на меня непривычно серьезные глаза:
– Меня чуть не убили.
– Не думаю, – нарочито беспечно отозвалась я. – Ты чуть не убился, когда залез на «высотку», – вот это да. Там мне было слишком сложно тебе помогать. А вот покушение они организовали совершенно головотяпски: ты мог пять раз сбежать, даже если бы я не стала с ними драться, а просто отвлекла на время.
– Но я бы не сбежал, ингра, – с нажимом повторил он. – Ты видела, что там было.
– Видела, – равнодушно пожав плечами, подтвердила я. – Но кто знает, что было бы, сложись все чуть-чуть иначе? Организм, даже человеческий, – штука тонкая, умеющая так мобилизоваться в крайней ситуации, что просто диву потом даешься! – Я возвысила голос, не давая себя перебить: – А ты увидел, что я там – значит, ситуация под контролем, вот и предпочел преспокойно полежать в обмороке.
Судя по лицу Кирна, мое объяснение-оправдание ничуть его не убедило, но спорить не стал. Хотя бы из вежливости. Ибо спорить с умирающими – кощунство, а вид у меня наверняка ничуть не лучше, чем у свежего трупа.
Да и зачем я, собственно, пытаюсь его оправдать? Пусть себе думает, что он виноват во всем и вся. Тем паче что это не так уж далеко от истины. На кой йыр мне понадобилось говорить, что это все – просто неудачные обстоятельства?
Не надейтесь: отнюдь не по доброте душевной или из желания помочь ближнему своему. Просто я не переношу мужского нытья. Если начинают плакаться мужчины, то что остается женщинам?
– Зачем им это понадобилось? – глухо стенал между тем Кирн. – Что я им такого сделал?
– Ты сделал все, что от тебя требовалось, вот и все, – фыркнула я. Поморщилась, отцепляя от волос запутавшуюся в прядке сережку. Та благодарно звякнула медными лепестками. – А ненужных свидетелей убирают с дороги. На всякий случай. Вдруг чего-нибудь…
Кидранн поднял на меня недоуменные глаза:
– А что я такого сделал?
– Да ничего такого. Просто выложил им на блюдечке график присутствия и отсутствия Ликарта в доме.
– Они спрашивали о короле! А не о дяде! – встревоженно возразил тот.
– Не сомневаюсь. По-моему, я как-то уже говорила, что задавать вопросы – это искусство.
– Ну и что?
– Ну и то!!! – раздраженно огрызнулась я, не желая продолжать эту тему.
– Ладно, – подумав, согласился Кирн. – А зачем тогда им знать, когда мой дядя дома, а когда – нет?
– Затем, что он министр финансов.
– Они что, думают, что все государственные финансы лежат у него дома?!! – рассмеялся Кирн.
М-да, ночь для него – не самое лучшее время для мыслительной работы…
– Нет, – с выражением крайнего сочувствия на лице к сирым, убогим и на головку тронутым отозвалась я. – Просто им надо его убить, чтобы посадить в кресло министра своего ставленника. А засаду проще всего устроить в доме!
– Почему ты не сказала мне сразу?! – завопил он, даже не подумав ни секунды. Дивная способность за одно мгновение находить, на кого можно спихнуть всю вину!
– А ты спрашивал? – резонно возразила я, глубоким вдохом отгоняя головокружение.
– Ты не имела права утаивать от меня ТАКОЕ! – продолжал гнуть свое Кирн.
– Да ну? – Я скептически вздернула бровь. – В обязанности ингры входит защита Заказанного от любых материальных повреждений. О его родственниках и близких в договоре нет ни слова.
Кирн вдруг резко наклонился вперед:
– А ты всегда делаешь только то, что предписывает договор, – и ни на пядь больше?!
– Смотря с кем я его заключила.
Парень растерялся. Недоуменно нахмурил брови, пожевал губы, но не выдержал:
– В смысле?
Я поудобнее устроилась в кресле, запахнула плотнее халат и не спеша начала:
– А зачем мне было это делать? И что бы я услышала в ответ? Сначала возмущенный вопль: «Как ты смела за мной следить?!» Потом еще более гневное: «Ты не знаешь моих друзей и не смей обвинять их!» А в итоге ты бы мне не поверил, я бы, раздраженная точно перестала делать хоть что-нибудь сверх условий договора – и конец был бы, уверяю, самый что ни на есть печальный.
Кирн, не споря больше, горько усмехнулся:
– А что изменилось сейчас?
– Для начала, полагаю, ты мне все-таки поверишь. Потому что с пеной у рта отстаивать невиновность тех, кто несколько часов назад тебя чуть не отправил в иной, счастливый, мир, будет только полный идиот.
– А если я он и есть?
– Не стану спорить. Тем более кто еще мог ввязаться в банду, разрабатывающую план убийства его собственного родственника!
– Не сыпь мне соль на рану! – горестно провыл он.
– Еще и не начинала, – пожав плечами, отозвалась я.
Мы помолчали. Свеча догорела, пришлось поставить новую. Хотя по мне – так темнота разговору совсем не мешает. Даже наоборот: знание, что собеседник не видит твоего лица, развязывает язык.
– И что теперь делать? – тихо заговорил снова Кирн.
– Да ничего страшного и особенного, – поморщилась я. – Пойти завтра к Ликарту и все объяснить.
– ВСЕ??? – испуганно возопил Кирн.
– А ты хочешь, как маленький, соврать, что это – не ты, а оно само непонятно как разбилось?
На Кидранна стало жалко смотреть. Губы жалобно скривились, глаза смотрели в пол… Ни дать ни взять – нашкодивший сорванец. Да, тяжко, тяжко платить по счетам. Тем более – таким глупым.
– Ладно, – вздохнул он так тяжело, словно я только что огласила смертный приговор.
– Вот и чудно, – кивнула я, потягиваясь. И снова зашипела: по вискам будто огненной плетью хлестнуло.
– Ты чего? – нахмурился он.
– Да так… Голова очень сильно болит.
– Это из-за меня? – полуутвердительно сказал он. Я философски усмехнулась.
Ну из-за тебя. Ну и что? У меня работа такая. За которую ты, точнее – твой дядя, мне платит. И нечего тут сидеть, словно виноватый щенок. Еще извиняться бы начал!
Впрочем, зря надеялась. Кидранна интересовал совсем другой вопрос:
– Слушай, если это так сложно – зачем ты вообще стала ингрой?
Хоро-о-о-о-о-оший вопрос!!!! Тем паче что как раз ингрой-то я и не являюсь… Но разве об этом стоит распространяться?
– Видишь ли, ингра – это не просто профессия, – осторожно начала я. – Это мироощущение, отношение к людям, поведение. Жизнь, одним словом. Жизнь воительницы-одиночки, не считающейся ни с кем и ни с чем, кроме собственного устава и временного договора. Это сложно объяснить…
– Мужика тебе надо, короче, – резко перебил вдруг Кидранн. Как мечом разрубил.
Ну на-а-адо же, какие мы умные!!! И разбегающиеся во все стороны переулки лабиринта Жизни знаем как свои пять пальцев! Ну-ну…
– Первое определение, возникающее в голове при слове «мужик», – вонючий! – насмешливо отозвалась я.
– А почему хотя бы не «крепкий»? – ошарашенно спросил Кидранн. Видимо, в его понимании слово «мужик» было исключительно положительной характеристикой.
– Ну хорошо. Пусть «крепко вонючий».
Кирн развел руками и рассмеялся:
– Ладно, признаю, я не так выразился. Тебе нужен не мужик, а мужчина, – и торопливо добавил: – Приятно пахнущий!
Я скептически усмехнулась:
– А зачем?
Парень замолк. Думаю, над таким вопросом он до сих пор себе тоже голову не ломал. А зря.
– Ну… Чтобы защищал…
– Меня?! – Я искренне расхохоталась. – От чего?..
Кидранн, вспомнив вечерний эпизод, смущенно прикусил губу.
– Тогда хотя бы для того, чтобы скучно не было.
– Мне, в отличие от многих, совершенно не скучно в своем обществе!
Кидранн, словно что-то вспомнив, согласно кивнул собственным мыслям:
– Наверное, ваша дурацкая вера придумала ответы на любые вопросы?
– Не более дурацкая, чем какая-нибудь другая, – пожала плечами я. И замолчала.
Дурак.
Мужчина нужен не для того, чтобы защищать, хотя иногда до безумия хочется, чтобы мечом за тебя помахал кто-нибудь другой, а ты с дурацким хихиканьем стояла у него за спиной. И не для того чтобы было хоть какое-нибудь общество: для этого есть друзья.
Он нужен для того, чтобы знать, что ты имеешь право быть слабой. Что тебя понимают и прощают. Что ты НЕ ОДНА.
Вот только, чтобы понять ведьму, нужно, как она, мотаться неприкаянной кошкой по Веткам, нигде не оставаясь надолго. Летать над тропинками жизни черным вороном, блаженно раскинув крылья и насмешливо каркая при виде пугал. Пряча горькую усмешку под крылом.
А таких не бывает. Мужчины – существа статичные. Вечный путь – это не для них.
Он для кошек, воронов и ведьм.

На черном шелке небес серебряным бисером рассеялись крупинки звезд, золотыми нитями легли холодные лучи вечной скиталицы.
Совсем такой, как я.
Приходящей вороными ночами, сеющей в сердцах сомнения, страхи, тоску, и уходящей.
Ее никто не гонит. Ее никто не ждет. Никто не любит. Не ненавидит.
Ее не замечают. Или с досадой отмахиваются, как от чего-то ненужного. С остервенением грозят кулаком. Или молятся, словно на святую.
А она… Идет. Смотрит, пожимает плечами, удивленно вскидывает брови, скучает. Презрительно усмехается, глядя на таких одинаковых кого-то там, внизу. Верит, ждет, тоскует, сама не зная во что, кого, по кому. И безмолвно рыдает, спрятавшись за вуаль облаков.
А иногда тихонько, пугливым шепотом переговаривается с оборотнями и ведьмами. Настоящими.
Я молча жаловалась луне, едва слышно всхлипывала, стенала, одними губами завороженно молилась. Чему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62