Год тогда стоял 1988-й – тотальная капитализация страны не обозначилась даже призраком, вьющимся над Россией, первые предприниматели-одиночки звались кооператорами, но чаще – по старинке – спекулянтами.
Словом, странная метаморфоза, случившаяся тогда со свекром, Елизавету несколько озадачила.
Во-первых, Лемех-старший зачастил в Москву.
Во-вторых, – и это было много важнее – человек менялся буквально на глазах.
Довольно крупный – если судить по должности – совслужащий, неплохо образованный, облаченный в приличный европейский костюм и вполне пристойные ботинки, он все равно казался Лизе провинциальным командированным. Инженером или бухгалтером небольшого завода где-нибудь в Урюпинске, робеющим в Москве уже от одного сознания того, что это столица. Особенно когда надевал шляпу.
К концу 1988 года командированный канул безвозвратно.
Растворился.
Возможно, как Мэри Поплине, его унесли ветры перемен, но вероятнее всего, эти самые свежие ветры принесли нового Лемеха – спокойного, немногословного, уверенного в себе человека. К тому же не совсем обычного, ибо ему – это было видно невооруженным глазом, хотя свекор ни разу не обмолвился о грядущих переменах – известно нечто, сокрытое от большинства.
Однако несомненно важное.
Возможно, чрезвычайно важное.
Из числа тех событий, о которых дикторы программы «Время» сообщают стране, как правило, с каменными лицами.
В 1990-м Леня Лемех, всю сознательную жизнь существовавший исключительно по законам системы совершил поступок, сравнимый разве что с добровольным выходом из рядов КПСС. Он уволился из Внешэкономбанка. С двумя другими, синхронно, как полагали, сошедшими с ума коллегами принялся за создание частного коммерческого банка. Одного из первых в СССР.
Лиза наблюдала за мужем с отстраненным вниманием, не беспокоилась и уж тем более не паниковала, хорошо понимая, что семейство Лемехов психическим заболеваниям не может быть подвержено по определению. Не та была генетическая организация, иная, проще говоря, порода.
Вопросов, впрочем, не задавала.
А муж не горел желанием посвящать ее в подробности происходящего, ограничивался общими малопонятными репликами.
Слава Богу, ее это не задевало нисколько, как и все, что было связано с ним.
В разгар семейного банковского строительства в Москву приехал отец Лизы.
Она любила отца, хотя не была приучена, Дa и не умела выражать эту любовь, как другие дети, потому что с раннего детства твердо знала: «Папа очень занят».
Всегда.
Вне зависимости от того, что происходило дома – мамин день рождения, первый звонок, выпускной бал у Лизы или даже смерть бабушки в Ленинграде.
Еще отцу не следовало задавать лишних вопросов.
Впрочем, когда позволяло время, он подолгу говорил с дочерью о разном, не дожидаясь вопросов. За это Лиза была отцу благодарна. И прощала вечную занятость, замкнутость и даже то обстоятельство, что, встречаясь и расставаясь, они почти никогда не целовали друг друга.
Ни о чем не спросила она и теперь.
Отец неожиданно заговорил сам:
– Ну что, готова выступить в роли мадам Ротшильд?
– Почему – Ротшильд?
– Не знаю. Первый известный банкир, который пришел на ум – вот почему, наверное.
– Ну, я, собственно, уже лет пять как готовлюсь…
– Господь с тобой, Лизавета! Лет пять ты готовилась совершенно к другой роли. Послушай, девочка, ты что же, до сих пор ничего не знаешь?
– Нет, что-то знаю, разумеется. Но я ведь писала маме – Леня ушел из банка, пытается создать какое-то коммерческое подобие.
– Пытается?! Да… Ну, может, это правильно – зачем раньше времени лишние свидетели? Еще непонятно, как дело обернется. Не знаю, дочка, впервые за много лет – действительно не знаю. Может, так и надо? Как они. Может, действительно на пороге больших перемен стоим? Но… Как-то уж очень непривычно все это. Из государственного кармана – в какое-то – как это ты сказала? – подобие. Действительно подобие, пока ни то ни се. И главное – непонятно, что дальше? А деньги-то гигантские…
– Ты о чем, папа?
– Я-то? Да так, о своем, о делах, о проблемах… Ты не слушай. И не волнуйся. Муж у тебя, судя по всему, парень с головой. Авось удержит… и плечах.
Все прошло благополучно – и голова Леонида Лемеха, возможно, чудом, удержалась на месте.
Сам же Лемех причислен был к славной когорте яйцеголовых – впрочем, этих молодых в большинстве людей более пристало называть золотоголовыми.
В России их, однако, отчего-то окрестили олигархами. Возможно, впрочем, не без некоторых оснований молодая капиталистическая поросль активно вторгалась в политику. Ничего другого, однако, ей просто не оставалось – ибо Россия была, как и много лет назад, страной сугубо бюрократической. Следовательно, половину чиновников следовало купить, половиной – завладеть на официальных основаниях, заняв подобающее место во властных структурах.
Технология с тех пор, разумеется, многократно совершенствовалась, шлифовалась, подстраивалась под ту или иную личность, но определение «олигарх» прилипло к крупным предпринимателям намертво.
К новым, возможно, уже неоправданно.
Однако ж первые – числом девять или десять, – пожалуй, действительно были олигархами. И прекрасно осознавали это.
Банк, созданный Лемехом, рос, сродни сказочному дитяти, не по дням, а по часам.
Параллельно, но как-то тихо зачах небольшой совзагранбанчок, возглавляемый некогда Лемехом-страшим, который благополучно ушел на пенсию. Но благородный старик не покинул чужбину – остался, дабы помочь сыну наладить международные связи.
Очень скоро «Лемех-банк» – он действительно так назывался, чего уж скромничать, если судьба расщедрилась небывало? – одним из первых русских банков открыл филиал за границей. Разумеется, все в той же респектабельной европейской стране.
Он разместился в том же здании, где когда-то скромно управлял отнюдь не скромными делами бывшего советского банка Лемех-старший. Проще говоря, старик остался в своем же кабинете и при своих делах, сменив только руководство и… форму собственности. Однако в грохоте демократических преобразований на этот пустяк просто не обратил внимания.
Жизнь Лемехов-младших в Москве тем временем менялась разительно. Вернее будет сказать, что она кардинально изменилась в одночасье и продолжала меняться очень быстро в том же направлении.
«Все выше, и выше, и выше», – пелось некогда в забытой советской песне, но в жизни Елизаветы Лемех все происходило именно таким образом.
Однажды, обсуждая с очередным дизайнером декор очередного дома или квартиры, она неожиданно вспомнила отцовскую шутку относительно баронессы Ротшильд и, поразмыслив, пришла к выводу, что к этой роли она оказалась готова.
Сказалась, наверное, долгая посольская жизнь. Обилие посторонних людей вокруг, а том числе и в доме, а вернее в домах. Разные машины, многочисленная охрана, повара, которым надо было непременно знать, что ты пожелаешь откушать завтра (Лиза никогда не знала), – все это было привычно с детства.
Разумеется, отличий было не счесть – начиная с того, что там ничего не воспринималось как данное навечно и уж тем более не принадлежало, не было своим.
Но как бы там ни было, Лиза вдруг оказалась в атмосфере, которая была ей совсем не чужда.
Полезным оказалось знание протокола во всех аспектах – от правильной рассадки гостей, сервировки стола до безупречно соответствующих случаю туалетов и умения поддержать любую беседу.
– Я не ошибся, – глубокомысленно заметил однажды Лемех, провожая последнего гостя, легкомысленно стряхнувшего пепел от сигары прямо на подол нового Елизаветиного платья из последней коллекции «haute couture».

– Ну куда вы, право слово, так рано? Верочка в Швейцарии. Ей было бы спокойнее знать, что вы засиделись у нас. – Лиза ласково коснулась рукой атласного лацкана, усыпанного пеплом.
– А я и засиделся у вас, Лизонька. До рассвета засиделся, напился, как свинья, и спать повалился, еле выпроводили утром. Прелесть моя, умница, ты ведь не забудешь, что все так и было?
– Ну что с вами делать, Казанова вы этакий? Не забуду. Шлепайте по своим мамзелям.
Привстав на цыпочки, она едва коснулась щекой его оплывшей щеки и, энергично развернув массивное тело, легонько толкнула его к выходу.
– Лемех, ты счастливчик! – крикнул гость, обращаясь уже к собственной охране, ловко подхватившей хозяина на ступеньках.
Дверь наконец закрылась, и лишь тогда Лиза занялась своим платьем. На роскошном подоле зияла внушительная дыра с обугленными черными краями.
– Пьяная скотина!
Она произнесла это вяло, не зло и даже без раздражения.
Именно тогда Лемех задумчиво сказал:
– Я не ошибся.
– В чем, собственно? В там; что привел это животное в дом?
– При чем здесь животное? Баранов нужно стричь.
Вот и привел. А не ошибся, когда женился на тебе.
– Вот это новость! Что это, поздняя страсть? Или ранняя мудрость?
– Ни то ни другое – констатация факта. Они, – он имел в виду ту самую десятку олигархов, в которую входил, – сейчас в очень щекотливом положении. Ну не все, конечно. Первые жены – сама видишь, что такое. Клуши, без слез не взглянешь. А жениться на двадцатилетней говядине с копытами – это тоже, знаешь… рискованная операция и весьма.
– Говядине?
– Ну, иногда их так называют, этих, с ногами, но без мозгов. А что – говядина, по-моему, очень точно.
– И что же?
– Ничего. Я умный – я тебя выбрал, когда ничем этим даже не пахло. Посему можешь быть спокойна.
Развод тебе не грозит. Ну трахну на стороне какую говядину, тебя это, по-моему, не слишком волнует. А так – в горе и радости, в болезни и в чем-то там еще…
Слушай, а давай венчаться? Красиво и… вообще, чтобы уж наверняка.
– Ты в себе сомневаешься – или во мне?
– В себе, конечно, ты ж у нас правильная девочка…
А, девочка? Слушай, да сними ты эти лохмотья… Дыра ужасная, просто неприлично. Помочь?
– Ну помоги…
В конце концов, он был муж. К тому же тридцатишестилетнее тело не всегда внимало гласу рассудка, иногда ему просто хотелось плотских радостей. И с этим тоже приходилось считаться.
Поднимаясь следом за мужем по широкой мраморной лестнице в спальню, Лиза с неожиданной тоской подумала: «Господи, неужели и вправду теперь навсегда – и в горе, и в радости?..»

Москва, 4 ноября 2002г., понедельник, 00.05


Мысль показалась Непомнящему настолько естественной, что он почти готов был признать ее единственной, всерьез заслуживающей внимания. То есть не то чтобы Игорь Всеволодович был настолько обескуражен и потрясен открывшимся вдруг простым и абсолютно логичным на первый взгляд объяснением происшедшего, что и сам готов был принять идею.
Однако ж все прочие, включая улыбчивых сыщиков с Петровки, наверняка возьмут за основу именно ее.
Прежде всего.
Возможно, потом…
Хотя скорее всего никакого «потом» не будет.
Зачем, собственно, ломиться сквозь бурелом в поисках тропинки, по которой, возможно, ускользнуло нечто загадочное, невнятное и, главное, нигде, никаким образом себя не обозначившее? Если вот она – простая, ясная, как Божий день, безупречная с точки зрения формальной логики версия, удобным асфальтовым шоссе стелется под ногами. И ладно бы только она – рядом, практически параллельно, тянется другая. Правда, в другом направлении, а вернее из другой отправной точки. Но фигурант – бывают ведь в жизни совпадения! – в обоих случаях один.
Немощная старуха, дочь героя-партизана, безжалостно убита. И снова, прост и ясен, распластался на поверхности мотив – вожделенная картина.
Сколько, интересно, свидетелей, ничуть не покривив душой, уверенно подтвердят, каким неистовым фанатом творчества Ивана Крапивина был антиквар Игорь Непомнящий? С каким маниакальным упорством искал он повсюду таинственный пропавший портрет.
И все сойдется в одной точке.
Вся жизнь: прошлое и будущее.
И сам он, Игорь Непомнящий, со всеми своими мыслями и стремлениями, надеждами, разочарованиями, свершенными некогда делами, добрыми и злыми, привычками, дурными и полезными, – взрослый, неглупый, вполне состоявшийся человек окажется в эпицентре этой точки.
Крохотней, бессильной и бесправной ее составляющей.
Личинка в коконе невозможных, фатальных, необъяснимых, но совершенно реальных, доказуемых и отчасти уже доказанных обстоятельств.
Мысли, похожие на отголоски ночного кошмара, путаясь, кружили в голове, медленно, но неуклонно складываясь в суровый, не подлежащий обжалованию приговор – безумие.
Безумен?
Нет, Игорь Всеволодович еще не готов был безропотно отдать себя во власть страшной фантасмагории. Стряхивая наваждение, он даже мотнул головой – и только тогда осознал, что по-прежнему сидит на полу, возле распростертого тела, сжимая в ладони маленькую рацию.
Взглянул на часы – и ужаснулся: стрелки давно перевалили за полночь и, значит, в доме он провел более часа.
Еще один шар в корзину улик против него.
Тяжелый шар.
Вызывать охрану теперь, понятное дело, было безумием.
Бежать.
Снова бежать – и, похоже, это был единственный выход.
Бежать, чтобы самому отыскать объяснение происходящему, непременно существующее.
Однако бежать с охраняемой территории, наверняка изобилующей чуткой охранной техникой, к тому же совершенно ему неизвестной?
Единственную знакомую дорогу преграждает шлагбаум и приставленные к нему крепкие ребята.
Была отчаянная мысль – идти на таран. Обычный в общем-то прием из арсенала героев крутых боевиков.
И все же он понял: одно дело – мысленно воплощаться в отчаянного голливудского парня. Совсем другое – исполнять рискованные трюки в реальности.
Вероятность успеха была равна нулю.
Сто – к одному: либо его пристрелит охрана, либо сам расшибется в лепешку, не справившись с управлением на заснеженной дороге.
В лучшем случае – погонят, как затравленного зверя, по малоизвестным подмосковным трассам. И опять же – сдадут нервы, не совладает с дорогой, вдрызг разобьется вместе с машиной. Или возьмут, загнав в какой-нибудь тупик, и тогда-то уж точно все сойдется в одной точке, той самой, подводящей итог всему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36