– И насколько они в этом уверены? – спросил Берген.
Ах, да – ПРОФИЛЬ. Это еще один результат деятельности Команды. Прескотт и прочие уверены, что Команда «проникла в сознание Безумца, научившись думать, как он».
Берген молча согласился. Возможно, они так и делали. Разумеется, кто-то должен это делать.
– Я займусь предварительной подготовкой к полету в Англию, – сказал Берген. – Кто-нибудь из моего офиса позвонит вашим людям, чтобы проработать детали.
Добившись своего, но не проявив этого никоим образом, президент охотно позволил генеральному секретарю отправиться на ленч. Он даже высказал предположение, что вскоре они сразятся в гольф, а потом, под конец, последовало более интимное замечание.
– Да, ужасные времена, – согласился Берген. – Это, несомненно, ужасные времена, сэр.

18

Вы заметите, что ольстерцы больше не поют «О Господи, наша помощь в тяжкую годину».
Джозеф Херити

Положив трубку телефона на место, президент Прескотт задумался над содержанием беседы с Бергеном. Вполне удовлетворительно. Да, отлично проделано с обеих сторон. Разумеется, Берген будет ему еще звонить. Когда-нибудь будет услуга за услугу. Что ж, это тоже, Берген был слишком хорошим политиком, чтобы просить то, чего не сможет получить.
Чарльз Турквуд, личный помощник и доверенное лицо президента, стоял по другую сторону стола как раз напротив места президента. В Овальном кабинете было очень тихо, не доносилось даже, звука печатной машинки из какой-нибудь приемной. Не так уж много осталось машинисток. К тому же большинство дел решалось прямыми телефонными переговорами, как только что с Бергеном.
Турквуд был невысоким мрачным мужчиной с коротко подстриженными черными волосами. Над коротеньким носом выделялись широко посаженные, холодные черные глаза. Губы были толстыми, подбородок широким и притупленным. Сам себя он считал уродливым, но думал, что это компенсируется физической силой. Турквуд зачастую думал о себе, как о полной противоположности высокому седовласому достоинству Прескотта. У того была внешность добренького и благодушного дедушки из мыльной оперы. Общался он при помощи мягкого баритона.
– Он на это пошел, а? – спросил Турквуд, расшифровав слышанную им половину телефонного разговора.
Прескотт не ответил. Он склонился над столом, читая копию одного из писем Безумца.
Турквуд, в совершенстве владевший чтением кверху ногами, взглянул на то, что привлекло внимание президента. Ах, да – атомные предостережения О'Нейла:
«Вы подумаете об атомной стерилизации мишеней моей мести. Не делайте этого. Иначе я повернусь против вас. Чума должна идти своим путем в Ирландию, Великобританию и Ливию. Я хочу, чтобы мужчины выжили и знали, что это сделал я. Вам будет разрешено подвергнуть их карантину, не более того. Отошлите их соплеменников домой – всех из них. Пусть они варятся там. Если вы не сумеете изгнать их всех, вплоть до младенцев, принадлежащих этим странам по крови и месту рождения, вы ощутите на себе мой гнев».
«О'Нейл высказался достаточно прямо», – подумал Турквуд.
Президент закончил читать, но по-прежнему молчал, глядя в окно на Мемориал Вашингтона. Это была одна из наиболее обескураживающих привычек президента – хранить длительное молчание в ответ на высказывания или вопрос подчиненного. Предполагалось, что в этот момент президент думает, что он зачастую и делал. Но чрезмерно затянувшееся молчание давало нижестоящему значительное время, чтобы строить предположения, о ЧЕМ может думать президент. В подобных обстоятельствах даже людям, лишенным воображения, могут прийти в голову самые черные мысли.
Из всех его близких сотрудников лишь Чарли Турквуд догадывался, что это было нарочитой манерностью, предназначенной для достижения именно такого эффекта.
– Он на это пошел, – прервал молчание Прескотт, повернувшись к Чарли. – Вам теперь надо внимательно наблюдать. Это целиком дело ООН, а мы просто прокатимся заодно.
– А что ему надо будет взамен? – спросил Турквуд.
– В свое время, – сказал Прескотт. – Все в свое время, Чарли.
– Сэр, генеральный секретарь не пытался поднять вопрос о том, кому будет принадлежать контроль над карантинщиками?
– Ни слова. Берген прекрасно понимает, что если у нас есть возможность, мы стараемся держать в руках не больше одной горячей картошки.
– Карантинщики – это опасная основа власти, сэр. Я даже не могу в достаточной степени подчеркнуть, как…
– Успокойся, Чарли. В данный момент у них одна и только одна задача – поддерживать карантин в зараженных районах Ирландии, Великобритании и Ливии. Если они попытаются выйти за рамки своих полномочий, у нас останется время, чтобы с ними разобраться. Нам надо поддерживать порядок, Чарли. Это наша главная задача – поддерживать порядок.

19

Пока он развевает дикую гриву моря, Во мне нет страха, что воины викингов Придут ко мне по воде.
«Шторм-хранитель», гэльская поэма восемнадцатого века

Легкий крейсер карантинной службы запросил маленькую шлюпку из Крмакшерри Бей, пока она была в пределах досягаемости от Олд Хед в Кинсейле. Парусная шлюпка, идущая в крутой бейдевинд в тусклом сером свете раннего утра, обнаружила, что неистовствовавший ветер отрезан воздвигшимся перед ней металлическим бортом легкого крейсера. Военный корабль, построенный на верфях Клайда для южноафриканцев в дни, предшествовавшие изоляции апартеида, нес на своем гюйс-штоке флаг ООН. Он держал маленькое суденышко на экране радара, пока оно приближалось и обменивалось сигналами со штабом адмирала Френсиса Делакура, канадца, возглавлявшего карантинщиков со своей базы в Исландии.
– Предупреди его, – приказала карантинная служба. – Послана каблограмма, чтобы помогли его выдворить.
– Наверное, пресса, – произнес один из помощников Делакура. – Тупые ублюдки.
Крейсер зашел с наветренной стороны и развернулся. Он тяжеловесно покачивался над парусником, пока рейтин с громкоговорителем не показался над бортом. Усилитель донес его голос с механическими интонациями до Джона, сидящего у руля шлюпки.
– Вы в запретных водах! Уходите и держите курс на юг!
Джон смотрел на исполосованные ржавчиной борта корабля. Он обратил внимание на развевающийся флаг ООН. Лишенная ветра, шлюпка опасно раскачивалась. Джону было слышно, как вода плещет в днище под его ногами.
Эта восьмиметровая посудина обошлась ему в шестьдесят тысяч долларов – сорок тысяч за судно и еще двадцать тысяч на взятки. Поместив сто сорок тысяч долларов на номерной счет в Люксембурге, Джон считал, что этого хватит для воплощения в жизнь заключительного плана его мести. Но судно забрало изрядную толику этих резервов, к тому же у него были и другие расходы и трудности. Главной среди них был пятнадцатидневный рецидив, перенесенный в брестском госпитале. Как ему тогда не хватало мускулистой помощи Консуэлы! К тому времени, когда Джон почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы ходить, мир вступил в первую стадию агонии Белой Чумы, и цены на все возросли до астрономических величин. Это не способствовало переговорам насчет шлюпки, и французы заломили цену, заметив его нетерпение. Чем больше Джон суетился, тем медленнее передвигались французы и быстрее возрастали цены.
Был уже сорок девятый день Белой Чумы, прежде чем Джон достиг отметки пятьдесят градусов северной широты, чтобы повернуть на север, в Ирландское море. Ни погода, ни упрямый радиопеленгатор не благоприятствовали этому путешествию. Шлюпка была изготовлена из расчета на плавание в прибрежных водах, а не для открытого океана или Ирландского моря. Пеленгатор выработал какое-то свое собственное расписание работ, по которому периодически уменьшал время своей безупречной работы. После того, как он стал работать не больше минуты, Джону пришлось его вскрыть и проверить батареи и контакты.
Он не был уверен в своем местонахождении, пока в ранние утренние часы не поймал свет маяка Фастнет Рок. Рассвет показал холмы Ирландии, поднимающиеся из прибрежной дымки. В пределах видимости не было видно никаких других судов, и Джон решил, что сможет спокойно высадиться на берег.
Но здесь оказался проклятый сторожевик карантинной службы, загородивший ему дорогу. Ярость переполняла Джона, пока он слушал приказы рейтина.
– Убирайтесь, или мы вынуждены будем вас потопить!
Джон поднял небольшой громкоговоритель, приготовленный в тот момент, когда он увидел легкий крейсер. Он нажал большим пальцем переключатель и направил раструб на рейтина, который игрушечной фигуркой маячил в проеме люка. Со своим лучшим ирландским акцентом Джон спросил:
– Вы отправите меня обратно к ТОЛПАМ?
Это даст ему небольшую передышку. Истории о ТОЛПАХ, нападающих на ирландцев и британцев, в Европе были широко известны, благодаря программам радионовостей. Ливийцам, более многочисленным, было ничуть не лучше.
Рейтин повернулся и спросил что-то у позади стоящего. Потом он снова обратился к Джону через громкоговоритель.
– Назовите себя!
Поднять свой собственный громкоговоритель стоило Джону некоторого усилия. Он все еще не оправился после поразившей его болезни, чем бы она ни была. Долгое, почти бессонное плавание из Бреста привело к тому, что Джон ослаб и легко терял самообладание. Он позволил гневу прорваться в своем голосе.
– Я Джон Гарреч О'Доннел из графства Корк, ты, кровожадный дурак! Я плыву домой!
Очевидно, отвечая кому-то позади себя, рейтин проорал:
– Эти воды закрыты!
– И то же самое во всем остальном мире, ты, английская задница! – крикнул Джон. – Куда еще податься ирландцу, как не в родную Ирландию!
Он опустил свой громкоговоритель и уставился в открытый люк. Беспорядочные наклоны и подскоки его судна вызывали тошноту, но Джон старался не обращать на это внимания. Нет времени на болезни. Есть что-то нелепое в этой стычке – новый Лилипут. Ему был слышен рокот двигателей крейсера, удерживающегося против ветра. Волны, расходящиеся вокруг носа и кормы корабля, раскачивали шлюпку на тошнотворной поперечной зыби.
Рейтин снова повернулся спиной к Джону. Там, наверху, явно происходило какое-то совещание. Вскоре из громкоговорителя рейтина, торчащего словно странный механический цветок изо рта мужчины, прозвучало:
– Я уполномочен сказать тебе, что мы – южноафриканцы, ты, ирландский болотный рысак! Тебе приказывается спустить паруса!
Джон поднял свой громкоговоритель.
– Мой двигатель не совсем в порядке, ты, подержанный англичанин!
Он оперся ногами в противоположную сторону кокпита, сосредоточив все свое внимание на рейтине. Ветер гнал рябь мимо носа корабля, подхватывая и раздувая паруса судна. Джон уперся животом в румпель и снова заплыл под защиту легкого крейсера. Когда он снова смог уделить внимание сторожевику, рейтина в пределах видимости уже не было.
Джон чувствовал, что у них там, наверху, выбор не особенно велик. Акцент его был достаточно приемлем, чтобы при таких обстоятельствах убедить даже коренного ирландца. Кто еще, кроме гонимого чумой ирландца, будет так глуп, чтобы отправиться в путешествие на такой утлой скорлупке? Отправить его обратно в Европу значило передать его в руки толп для расправы. Лишь ярко выраженный американский акцент сохранил ему достаточную свободу действий в Бресте. Это достаточно хорошо срабатывало, пока у Джона были доллары, чтобы свободно их тратить, но он ощутил, что оказываемое ему гостеприимство скоро будет равняться нулю, поглощенное потоком плохих новостей и растущими подозрениями.
У него было ирландское имя.
«Честная игра никогда не была сильной стороной французов, – подумал Джон. – Но, может быть, понятия чести еще остались у англоязычных мореплавателей. Должно же хоть что-то сохраниться от древнего морского братства! Особенно при таких обстоятельствах – романтическое восхищение моряка со стального корабля моряком парусного судна. Вырвавшиеся у Джона ругательства можно было списать на скверный ирландский характер и пережитую им, в этом они наверняка были убеждены, личную трагедию.
Что же касается этих людей из карантинной службы, то положение Джона формулировалось просто – «в ад или в Ирландию». И они не могли полностью игнорировать этот факт.
Неписаный морской закон должен был сохраниться у них, хотя бы подсознательно.
«В шторм любой порт хорош».
А когда еще был подобный ШТОРМ, как эта чума, сотрясающая их мир в эту самую минуту?
Снова появился рейтин, направив громкоговоритель на Джона.
– Какой ваш порт отбытия?
Вопрос уверил Джона в его победе.
– Джерси, – солгал он.
– У вас были контакты с чумой?
– Откуда я, черт побери, могу об этом знать?
Джон опустил свой громкоговоритель и подождал. Ему был виден рейтин, который склонил голову, прислушиваясь к сзади стоящему, потом:
– Приготовьтесь! Мы отбуксируем вас в Кинсейл.
Джон облегченно вздохнул и расслабился. Он чувствовал себя выжатым словно лимон. Джон положил громкоговоритель в его гнездо под своим сиденьем.
Вскоре из люка выползла стрела подъемника. Она несла моторный баркас того же тускло-серого цвета, что и не покрытые ржавчиной участки борта корабля. Баркас сильно раскачивался, потом его уравновесили баграми. Стрела вытянулась до предела. Джон слышал едва доносящийся рокот и стон лебедки, когда стрела пошла вниз и остановилась прямо над гребнями волн. На палубе баркаса появились люди. Они целенаправленно двинулись к крючьям тросов. Внезапно баркас погрузился в толчею волн. Вокруг него заплескалась вода, а спусковые тали освободились. Суденышко заскользило по волнам от борта легкого крейсера в широкой дуге кильватерного следа. Джон наблюдал за рулевым на румпеле. Мужчина прикрыл глаза от брызг, когда развернул баркас в положение примерно тридцать метров с наветренной стороны и сбросил обороты.
Баркас был низким судном с вместительным трюмом. Его борта поблескивали окантованными латунью портами. Из трюма появился лейтенант и направил свой громкоговоритель на Джона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74