– кивая на Агафона, продолжал Хоцелиус. – Влепил нам за транспорт, а мы ему тут же дело фабрикуем. Стыдно! Товарищ Спиглазов, если бы гражданин Чертыковцев в тот день, когда я, уезжая в больницу, оставил его вместо себя, принял эту рухлядь, о которой вы так жалеете, я бы все убытки целиком отнес за его счет и завел бы самое справедливое персональное дело. Он защищал государственный интерес, как вы этого не понимаете? Вместо того чтобы сказать ему спасибо, сняли его с работы. Акт не составил? Мы без акта знаем, что это за тарантас!
– А главный инженер вот тоскует… – недобро заметил Молодцов.
– Я еще немножко скажу, если вы мне разрешите, – продолжал Ян Альфредович. – Еще одно ужасное преступление совершил Агафон Чертыковцев – на тракторе пахал. Как вы думаете, плохо это или хорошо? По-моему, очень хорошо! Если бы в мое время к своей бухгалтерии мне прибавить знание сельхозмашин, я бы стал самым лучшим главным бухгалтером на свете. Мы ведь заперли работников учета в четырех стенах и не выпускаем их на свежий воздух. Я думаю, что придет время, когда бухгалтер сможет заменить тракториста, а тракторист иногда с удовольствием постоит у счетного табулятора или другой умной машины. Уже наступает такое время, товарищ Спиглазов. Вот нам, старикам, скоро уходить на пенсию, я думаю, нас с успехом заменят такие энергичные молодые люди, которые самовольничают и рушат наши устарелые порядки… Наперед скажу, что от них спокойной жизни не будет…
После Хоцелиуса слово взял Молодцов. Он сказал, что все дело выеденного яйца не стоит, и в заключение добавил:
– Не обижайтесь, товарищ Чертыковцев, принесите на сегодня в жертву ваше самолюбие, как пожертвовал на благо доярок и птичниц своим кабинетом наш уважаемый Захар Петрович. Для всех нас это поучительный пример коммунистического отношения…
– Погодите! – с каким-то страстным ожесточением остановил директора Захар Петрович. – У меня есть заявление…
– Тебя что, шилом укололи? – видя его горячность, спросил Соколов.
Пальцев отшагнул от окна, которое затемнял своей широкой фигурой. По белым скатеркам обеденных столов с уютными плошками цветов ласково запрыгал солнечный луч, и в комнате вдруг стало заметно светлее.
– Не желаю, чтобы меня насквозь прокалывали, – ответил Пальцев. – Тут Иван Михайлович сказал насчет примера…
Прикусив кончик уса, свисавшего с толстой поджатой губы, Захар Петрович на секунду умолк. Собравшись с мыслями и пересилив свое казацкое упрямство, продолжал:
– Как говорится, не согрешишь – не покаешься. А не покаявшись, и души не спасешь… Так вот, я каюсь. Вы меня похваливаете за эту столовку, а идейка и все остальное – его работенка!.. – Пальцев указал на Агафона. – Обвел меня этот экономист, как дуреху невесту вокруг аналоя, и еще протокол благодарности от комсомольцев подсунул…
Под хохот присутствующих управляющий рассказал, как было дело.
На этом и кончилось все. Уезжая из отделения, Молодцов погрозил Агафону кулаком, сказал полушутливо:
– Ты, парень, сегодня всех нас раздел. Смотри, теперь крепче держи ошкур, а то и тебя высекут…
– Да я уж битый, не страшно, Иван Михайлович, – настороженно и замкнуто ответил Агафон.
Роман Спиглазов отчужденно стоял в сторонке, молчал.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Володя Лигостаев выехал из Дрожжевки ни свет ни заря, с намерением быть дома к десяти утра. Полусонная Варвара, ехавшая с ним за товаром для магазина, почти всю дорогу ворчала на такую рань, а ему хоть бы что. Он вчера вечером сговорился с зоотехником Галей встретиться на Чебакле, чтобы вдоволь наглядеться, как цветет нынче крушина…
В городе, около складов оптовой базы райпотребсоюза, скопилось много запыленных грузовиков. В ожидании погрузки водители машин и возчики пароконных подвод сидели в тени, покуривали, закусывали и делились дорожными впечатлениями.
Володя погрузил товары одним из первых: ожидая Варвару, с нетерпением поглядывал на часы.
Стрелка безжалостно тянулась к десяти, а Варька ушла на рынок и пропала. Володя сидит у открытой дверцы кабины, на приступке, и с досадой посматривает на старую торговую площадь. От рынка туда и обратно густо идет народ с сумками и сетками, наполненными разной снедью.
Толпу пересекли парни и девушки, наверное, десятиклассники, а может быть, студенты техникума, с рюкзаками и сумками и скрылись за углом. Вихрастый большелобый мальчишка лихо прогнал поперек площади металлический обруч и едва не накатил его на высокую, броско одетую в пестрый костюм женщину с желтым пузатым чемоданчиком в руках. Испуганно посторонившись, она остановилась, поставила на землю чемодан и начала расспрашивать о чем-то мальчишку, извлекавшего из канавы свой обруч. Выслушав ее, он указал рукой на стоявшие возле склада грузовики и покатил дальше. Женщина перебросила на левую руку огненного цвета плащ, каких Володя отродясь не видывал, подняла свой чемоданчик и направилась прямо к машине. Подойдя ближе, спросила, как проехать в Чебаклинский совхоз и не будет ли туда попутной машины.
Володя ответил, что он сам из Дрожжевки и охотно подвезет попутчицу, если она согласится ехать в кузове. Женщина заявила, что с удовольствием поедет где угодно, лишь бы скорее ехать. Она была очень миловидна, но слишком, как ему показалось, изысканно одета, в темно-пестрый костюм с многочисленными на юбке пуговками, аккуратно и ловко облегавшей ее высокую, слегка начинающую полнеть фигуру.
– Вы, наверное, из центра? – спросил Володя.
– Да. Из Москвы, – шурша своим ярко-красным плащом, вытирая маленьким платочком высокую белую шею, обрадованно ответила она, еще раз горячо поблагодарив его за согласие взять ее в попутчицы.
– Вы, наверное, к нам в командировку?
– Нет, я просто так, сама, – смущенно ответила она.
– То есть как? – удивился Володя.
– Вот так и приехала к вам в гости, – улыбнулась она приятной и доброй улыбкой. – У вас там работает Чертыковцев… Гоша Чертыковцев, – знаете такого? – по-прежнему славно и радостно улыбаясь, спрашивала Зинаида Павловна.
– Как же не знать! – воскликнул Володя.
– Боже мой! Как мне отчаянно везет! – восторженно проговорила она, безмерно радуясь встрече с этим простым симпатичным шофером. – Расскажите, как он там?
– Полный порядок. Боевой парень, дай боже, как тянет нам жилы по транспорту… А вы кто ему будете? – откровенно по-деревенски спросил Володя.
– Я родственница близкая… – Зинаида Павловна вспыхнула, покраснев, как ее плащ.
Володя, с любопытством рассматривая ее чистое, освещенное солнцем лицо, поспешно добавил:
– Да, товарищ Чертыковцев у нас работает, только, боюсь, не захватите вы его сегодня.
– Почему же не захвачу? – встревоженно спросила она.
– Вчера еще с вечера уехали.
– Куда?
– Вместе с главбухом на рыбалку. Есть у нас такой заядлый рыбак Ян Альфредович, да и дочка ихняя любому парню не уступит по рыбалке.
– Я их тоже знаю! – обрадовалась Зинаида Павловна. – Я и к ним в гости… главным образом к ним, – неожиданно для себя самой солгала она.
– Дочек тоже знаете? – спросил Володя заинтересованно.
– Разумеется! Марту, Ульяну! Очень славные девочки! – Зинаида Павловна говорила возбужденно и чрезмерно громко.
– Младшая, агрономша наша, тоже с ними поехала, – продолжал Володя. – Парочка хоть куда! Она всех наших парней отшила и только с ним. Да ведь они, говорят, и раньше знали друг дружку, а эту весну в четвертом отделении вместе работали. Там уж давно свадьбой попахивает… Может, вы на запой к ним прикатили?
– Да, да, возможно, – невпопад ответила Зинаида Павловна, остро чувствуя, что ей нужно присесть где-то и выпить хотя бы глоток воды… Во рту у нее было сухо, и ноги онемели, как чужие, и сердце поначалу ворохнулось шибко, а затем зловеще притаилось, словно ожидая чего-то еще худшего.
Уже больше года она жила неизвестностью. Это угнетало и тяготило ее. Теперь Агафон писал родителям коротенькие письма, а ей ни строчки. Она верила, что он еще не совсем вычеркнул ее из своей жизни, и на что-то надеялась. Наконец не выдержала, оставив девочку-искусственницу на попечение матери, села в Москве на самолет и вот уже была почти у цели. Сходя с поезда, она вдруг подумала об Ульяне и поняла, что из этой поездки ничего путного может и не выйти. Слишком хорошо был ей известен характер Агафона, но все же хотелось скорее увидеть его, что-то сказать о себе, о маленькой… А может быть, вернуть утраченное.
А сейчас шофер Володя вдруг ошеломил ее своим бесхитростным рассказом, напоминал о том, чего она давно в душе опасалась. Она сама жила в деревне и хорошо знала, что там никакая тайна удержаться долго от людского глаза не может. Да и зачем Агафону таиться? Больше года он не получал от нее писем и мог поступать как ему хотелось. Овладев собой, она стала расспрашивать Володю, где находится то место, куда они уехали на рыбалку.
– На Урале, – ответил он.
– Далеко?
– Каких-нибудь полчаса езды на машине.
– Ох, если бы вы сразу же отвезли меня туда, – попросила она.
– Не знаю, как быть…
– Я, миленький, очень тороплюсь и, может быть, даже сегодня же и вернусь обратно.
Она так горячо и усердно, почти сквозь слезы, упрашивала его, что, несмотря на назначенное с Галей свидание, Володя согласился. Да и как можно было устоять перед такой славной, обаятельной попутчицей!
Площадь и прилегающие к ней улицы все больше заполнялись спешившими людьми. Наконец появилась и Варвара с многочисленными кульками и свертками; рассеянно взглянув на незнакомую женщину, стала укладывать покупки в рюкзак, лежавший в кабине.
Улучив момент, Володя шепнул ей про попутчицу:
– К нам, в Дрожжевку. Обещал подвезти.
– Ну и пожалуйста, пусть лезет на тюки. – Потом подошла к незнакомке, щурясь от яркого солнечного света, спросила: – Не дачу снимать?
– Родня нашего Чертыковцева, – ответил Володя.
При этом имени у Варвары зашевелилась на затылке кожа и начала зудеть. Так ненавистен был ей Агафон Чертыковцев.
– Значит, к Чертыковцеву? – окинув Зинаиду Павловну с головы до ног, в упор спросила она. – Вы кем ему доводитесь?
– Он мой двоюродный брат, – машинально ответила Зинаида. Ей хотелось поскорее уехать. При виде сердитой чернобровой особы она уже начала раскаиваться, что затеяла эту сумбурную поездку, с отчаянием думая об оставленной в Москве девочке.
– Дал вам господь бог такого братца, – с откровенной озлобленностью проговорила Варвара.
Володя помог Зинаиде Павловне залезть в кузов.
– Он вас что, очень обидел? – уже сверху спросила она.
– Еще как! Вовек не забуду! – открывая дверцу, ответила Варвара.
– Хватит, Варя. Поехали, – сказал Володя и уселся за руль.
Зинаида Павловна присела на какие-то тюки. Варвара забралась в кабину, на свое обычное, завмаговское, рядом с шофером, место.
Так начался в жизни Зинаиды Павловны еще один очень трудный день. В кузове сильно потряхивало, но она не замечала этого, вспоминала тот далекий майский вечер, когда они ездили с Гошей в Устиновку за цветочной рассадой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Хорошо было тогда после дождика; ослепительно яркой казалась ей молодая листва берез, тихо и ласково плескалась в крутых берегах Волга. Все походило на радостный сон. На ней была любимая, с рогончиками, курточка светло-зеленого весеннего цвета, которая будто излучала солнечную теплоту и обвевала всеми запахами мая. Вспомнила, как ей чудилось, что Гоша ведет не полуторку, а волжский на подводных крыльях «Метеор», который уже с весны начал бурно рыскать по водной трассе Калинин – Углич, пугая сильной, косматой волной зазевавшихся на лодках удильщиков. Она с радостью чувствовала, что Гоша хотел показать ей, как он умеет держать в своих крепких руках не только ее ладошку, но и баранку руля.
– Тише, Гоша! – прижимаясь к его плечу, шепотом говорила она. Ей так было хорошо, что хотелось ехать куда-то далеко-далеко и совсем не шибко…
– А я люблю с ветерком, – шепнул он ей на ухо одними губами и, видимо, слишком сильно нажал на педаль газа.
Машина катилась по гладко укатанной полевой дороге вдоль правого волжского берега. На колее сверкала в лучах солнца мутная дождевая водичка. Облысевшие скаты колес хлестко врезались в темные зеркальца луж, обдавая зеленевшую на обочинах весеннюю травку дрожащими брызгами. К деревне Устиново подкатили на большом ходу. На повороте у въезда в село Агафон все же сбросил газ, потому что еще издалека увидел опасность. Слева, на затравевшей дороге, кувыркались ребятишки; направо, против крайней избы тетки Марфы, самой скандальной устиновской бабенки, неуклюже растопырив ноги, стоял пестрый теленок. Увидев приближавшуюся машину, он игриво взбрыкнул и, волоча привязанную за шею веревку, резво скакнул на дорогу. Агафон попробовал притормозить, но Зина почувствовала знакомую дрожь и непокорность руля. По влажной молодой травке колеса заскользили юзом. Агафон отпустил тормоз, но машина лихорадочно юлила и по инерции катилась прямо на телка с дурацки взлохмаченной башкой… Она пронзительно вскрикнула и зажмурила глаза: поняла, что сворачивать поздно, да и некуда… Слева безмятежно резвились детишки, впереди, прямо перед радиатором, раскорячился теленок, справа голубела застекленная веранда Марфиного домишки… Агафон сильно крутанул баранку и направил машину на угол веранды, стоявшей на легкой кирпичной тумбе. Почувствовав удар, она услышала звон разбитого стекла, треск ломающихся, вырванных с корнями яблонь, еще плотнее закрыла глаза и прижалась к его плечу. Мотор устало фыркнул на последних оборотах, пыхнул жаром развороченных внутренностей и сердито затих… Агафон по привычке машинально закрыл зажигание и легонько приподнял с плеча ее голову, горячо дыша ей в щеку, хрипловато спросил:
– Живая?
– Ой, Гошенька, что мы с тобой наделали! – Она посмотрела на него с тревогой, прижала лицо к его подбородку и задрожала.
Агафон осторожно и бережно отстранил ее, открыл дверцу кабины и скованно ступил на землю. Развороченный угол веранды с перекошенными, без стекол рамами уныло присел на разбитые кирпичи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42