Почитайте, как с этими замазушниками и показушниками расправляются «Известия» и «Комсомольская правда».
– Москва не Калязин, мой птенчик, а Калязин не Москва! – пустословил Хрустальный. – В Москве снял телефонную трубочку да и согласовал. Можно утрясти любую щекотливую темку. А мы же, дружочек, только районный масштаб! Мы не можем кувыркаться через свою голову. Тебе еще просто не хватает политической зрелости.
– Подождите, скоро дозрею и тогда уж докажу! – грозил Агафон и уходил.
Он снова брал командировку, мотался с фотоаппаратом по району, заводил знакомство с механизаторами, иногда целыми днями практиковался водить тракторы и автомашины. Тут очень пригодились трудовые навыки, привитые еще в школе и техникуме. Вождение машин он освоил удивительно быстро и даже во время уборочной подменял возивших на элеватор зерно шоферов. Дружба с шоферами, трактористами, бригадирами, животноводами давала свежие, яркие факты. Карп Хрустальный радовался, подмигивал Агафону, хлопал его по плечу и безжалостно перекраивал своими ножницами положенные на его стол статьи, доводя Агафона до белого каления. А тот все писал и писал, просиживая до рассвета, стучал на машинке сначала одним пальцем, потом двумя, а вскоре овладел этим искусством не хуже заправской машинистки, Послал несколько статей в областную газету. Два самых острейших материала по разоблачению очковтирателей «толкнул» в центральные органы. Но ни из области, ни из центра ответов не было. Парень и понятия не имел, что тогда редакции всех газет, как центральных, так и областных, стихийно были завалены такими материалами.
Однажды Агафон несколько дней ездил по району, проверяя жалобы колхозников на сектантов. Собрав материал, он написал большую статью – писал ее вдумчиво и горячо.
Прочитав написанное, Карп Хрустальный покрутил своей лохматой башкой и, беря авторучку, проговорил:
– А вы знаете, черт побери, тут уже что-то есть. Вы скоро, приятель, научитесь печь настоящий картофель… Пойдет материальчик, пойдет!
– Когда? – чувствуя под рубашкой приглушенный стук сердца, спросил Агафон.
– В следующий номер. Только мы его слегка подсократим, аккуратненько выправим и залпом грохнем по мракобесию…
Самописка Карпа Хрустального так быстро и резко забегала по печатным строчкам, что у Агафона от негодования захватило дух. Бережно и чисто отработанный материал стал превращаться в лохмотья. Агафон ерошил волосы. Казалось, что ручка редактора вонзается ему в сердце, которое только что так радостно трепетало… Разгневанный и взлохмаченный, как сам Карп Хрустальный, Агафон вскочил со стула, сграбастал со стола статью и, свернув ее жгутом, сунул в карман.
Редактор, подняв с носа очки, смотрел на взбешенного сотрудника ошалелыми, широко раскрытыми глазами. Спросил тихо и зловеще:
– Это что такое?
– Все, Карп Петрович, все! Если бы вы были немножко помоложе… – Гнев Агафона вдруг перешел в неистребимое мальчишеское озорство, удержать которое не было никакой возможности. – Если бы вы были хоть чуточку моложе да посильнее, я бы вас отредактировал и выправил на всю полосу.
Гошка выхватил из кармана жгут смятой бумаги, стукнул им по краю стола и добавил:
– Будьте здоровеньки, товарищ Хрустальный, и скажите спасибо, что я еще сегодня добрый!..
Уже не помня себя, носком огромного ялового сапога Агафон задел стул, где только что сидел, и неловко откинул его чуть ли не до самой стены. Стул с грохотом шлепнулся на пол.
Вот так неожиданно и несуразно закончилась газетная карьера Гошки Чертыковцева.
Была уже осень. Пароход «Селигер», на котором возвращался Агафон, медленно приближался к пристани Большая Волга, шлепая лопастями колес. Дул северо-западный ветер, косо брызгал на палубу дождь. На волжских островках березняк скучно оголился, опустели берега с жалким, скрюченным ивняком, корявой ольхой и лещиной. На серо-свинцовых волнах не было видно крутоносых чаек и черных быстрокрылых стрижей, а только уныло и одиноко покачивались бакены.
Подплывая к пристани, Агафон заметил, что его встречает вся семья. Он еще не знал, что Карп Хрустальный успел позвонить отцу и рассказал о всех художествах сынка. Родитель с батожком в руках ожидал у входа. В сторонке, у забора, кутаясь в теплую оренбургскую шаль, стояла Клавдия Кузьминична, чуть подальше маячил Митька. «Цепочкой выстроились, будто я удирать собираюсь», – с горечью подумал Агафон. Теперь он уже не сомневался, что дома все известно. Это видно было по недобро опущенным отцовским усам и грустно согнувшейся фигуре матери, а братишка сунул в карман кулачки, словно прятал там полученную в школе двойку.
– Ну, пошли, – едва кивнув на приветствие сына, чуть ли не одними губами проговорил Андриян Агафонович.
Мать прижалась к лицу сына холодной щекой, еще плотнее поджала губы и нервно обернула конец платка вокруг шеи. Она пошла рядом, ни о чем пока не спрашивая. Отец размахивал полами синего прорезиненного плаща и, опираясь на суковатый батожок, размашисто шагал впереди – он даже ни разу не оглянулся на свое провинившееся чадо.
– Как же это, Гоша, у тебя получилось? – не выдержав напряженного молчания, спросила Клавдия Кузьминична.
– Ничего особенного не случилось, мама, – ответил Агафон. Ему жаль было мать и хотелось ее успокоить. Хмурая и нарочитая отцовская надменность раздражала и обостряла чувство внутреннего сопротивления. Хотелось возражать, спорить, защищаться.
Шли через старый парк, шурша опавшими мокрыми листьями. Вокруг темной стеной угрюмо выстроились высокие раздетые липы. Парк был пустым, обнаженным, и только на тонконогих рябинах розовыми бусинками пламенели одинокие ягодки.
– Отец, видишь, как распалился, – продолжала Клавдия Кузьминична.
– Даже палку схватил, – заметил Митька.
– Это еще что такое, мама? – Агафон решительно остановился и легко, будто игрушку, перебросил чемодан из одной руки в другую. – Если он… Ты ему скажи, мама! Ты с ним поговори!
– Этого еще не хватало, чтобы с палкой… – сказала Клавдия Кузьминична.
– Грозился обломать до комелька… Ну что ты там натворил? – спросил Митька.
– Не твое дело! – огрызнулся Агафон.
Миновали парк, вышли к административному корпусу. Дождь перестал. С крыльца конторы с красным под мышкой зонтиком легко и ловко сбежала высокая белолицая Зинаида Павловна. Она приветливо, с какой-то радостной, загадочной улыбкой помахала Агафону своим ярко-красным зонтиком. Бухгалтерша, видимо, поджидала директора; поравнявшись с ним, остановила его и, как-то очень вольно взяв за руку, отвела в сторону. Насупившись, Андриян Агафонович покорно шел за нею. «Как бычок на веревочке», – неприязненно подумала Клавдия Кузьминична.
Словно нарочно красуясь высокой и стройной фигурой, Зинаида Павловна о чем-то заговорила, игриво касаясь зеленой перчаткой суковатой палки, которую грозно держал перед собой сердитый директор «Большой Волги».
Клавдия Кузьминична не очень жаловала Зинаиду Павловну. Она знала, что эта особа совсем недавно разъехалась с мужем, бросила большую московскую квартиру и ответственную работу в Министерстве пищевой промышленности. Откровенно восторженная и ослепительная улыбка бухгалтерши приводила Клавдию Кузьминичну в смятение, белое, темноглазое, без единой морщинки лицо наводило бог знает на какие мысли… Зинаида Павловна так же приветливо и ласково поклонилась директорше, а в ответ получила едва заметный кивок, как будто Клавдия Кузьминична кивала не Зинаиде Павловне, а ее розовому заграничному, блестевшему после дождя синтетическому плащу. Бухгалтерша одевалась красиво – не зря же несколько лет работала вместе с мужем за границей, в торгпредстве.
Клавдия Кузьминична, поправив на плечах оренбургский платок, подарок жены бывшего бухгалтера Яна Хоцелиуса, прошла с сыновьями мимо. За углом конторы им повстречался начальник гаража и приятель Агафона по рыбалке Виктор Маслов.
Прищурив умные серые глаза, он выслушал Гошку…
– Вот что, друг, поступай-ка лучше к нам в гараж. Моторы ты любишь. Мы из тебя, знаешь, какого механика сработаем! – предложил Виктор.
– Тоже дело. Я не против. С машинами и там возился. Как папаша посмотрит. Он ведь помнит ту проклятую аварию.
– Ну что папаша… – Виктор хотел сказать, что его недавно избрали секретарем парторганизации, но промолчал, постеснялся.
– Вон, видишь, стоит наш директор с Зинаидой Павловной, березовым батожком машет… Для меня приготовил…
– Шутишь?!
– Законно! Меня ведь с треском выпроводили. Папаша на расправу вел, а бухгалтерша задержала. Бывай здоров, я подумаю.
Агафон подхватил чемодан и пошел вслед за матерью, прямо к своему дому, где за сосновым бором, в зелени остроконечных верхушек, блестела голубая полоса просвета, Тучи рассеивались.
А Зинаида Павловна, умышленно задерживая директора, все доказывала ему, что Гоше теперь пригодится его практика в бухгалтерии.
– Это каким же путем? – с иронической настороженностью спросил Андриян Агафонович.
– У меня в бухгалтерии есть вакантное место счетовода. Надя Рудакова в декрете и сказала, что больше не вернется. Почему бы Гоше у меня не поработать до института? Еще Владимир Ильич говорил, что учет – это тоже социализм. Человеку любой профессии надо быть в курсе учета.
Зинаида Павловна понимала, что говорит излишне много, но сдержаться не могла. Попытка прикрыть волнение многословием ей никак не удавалась.
– Ладно, дорогая Зинаида Павловна. Спасибо, догадалась, хоть политграмоте поучила, – с насмешливой снисходительностью ответил директор.
Семейный суд состоялся спустя полчаса, уже без батожка.
Андриян Агафонович грузно вошел в избу, шумно посапывая, стал снимать мокрый плащ. Не глядя на сына, сказал:
– Спасибо скажи бухгалтерше да дружку. Уговорили не казнить тебя, а отдать к ним на выучку. Выбирай: гараж или бухгалтерия?
Гошка выбрал тогда бухгалтерию – ради Зины, на свою голову.
А теперь ему пригодилась и газетная выучка Карпа Хрустального.
Угроза Спиглазова нисколько не испугала его – наоборот, он решил написать и о других фактах, похлестче.
Придя домой, он заперся в свою боковушку и начал обдумывать статью для газеты. Писал он ее до поздней ночи, с присущим ему темпераментом и расчетливой жестокостью фельетониста, причем использовал с виду шутливый, но довольно коварный метод Карпа Хрустального. Заключался он в следующем. Если Карпу необходимо было «протереть и почистить», как он выражался, руководящего деятеля на селе, он сначала собирал о нем все сведения, вплоть до того, когда и к какой вдовушке тот забегал вечерком на огонек. Перечисляя в статье служебные грехи провинившегося, Хрустальный легкими, безобидными на первый взгляд намеками касался щекотливого со вдовушкой дела. Газету с заметкой посылал в партийную организацию учреждения или колхоза и просил вывесить полосу на видное место. Ничто так не привлекает толпу доморощенных сельских остряков, как интимные делишки своего руководителя. Если это был председатель колхоза, как это нередко случалось, то колхозники с ухмылочкой косили на злополучную статейку глаза, кивали на председателя и многозначительно перемигивались, а если там еще была напечатана карикатура, то начинали чуть ли не на всю улицу хохотать. Часто виновник оказывался женатым… После такой «протирки» несчастный греховодник обходил вдовий огонек за версту, а то и забывал навсегда. Порой, не выдержав насмешек, герой статьи или фельетона заявлялся в редакцию и покаянно просил, чтобы сняли со стенда его позор, от которого ему не было житья от своих односельчан. Уж комукому, а им-то хорошо были известны все председательские грехопадения…
Именно в таком духе писал свою корреспонденцию Агафон, со ссылкой на то, что исполняющий обязанности директора совхоза, главный инженер С., используя грузовую машину, катается в район на колхозный рынок, иногда прихватывает с собой чернобровую казачку. А летом, опять же рядышком с нею, часто завертывает на совхозные бахчи, сам пробует и даму сердца угощает скороспелыми ароматными уральскими дынями.
Вечером, когда в конторе никого не было, Агафон еще раз тщательно выправил статью и перепечатал на машинке. А утречком с легким сердцем опустил пакет в почтовый ящик с адресом солидной областной газеты. К статье приложил небольшое письмо, в котором, рассказав о себе, давал согласие быть постоянным рабкором, одновременно заверил редактора, что за факты ручается головой. На этот раз он избрал себе псевдоним: А. Амирханов.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Агафона угнетало и то, что до сего времени он не удосужился написать родителям ни одного письма. Докладные и статьи кропает, а родительского гнева боится; Зину забыть не может и пишет украдкой стишки о неудачной любви. Думать и вспоминать об этом не хотелось. А тут еще Ульяна посмеивается над ним при каждом удобном случае и глядит в душу такими глазами, что спрятаться хочется.
Теперь, когда он отлично справился с учетом транспорта, Ян Альфредович поручил ему учет молодняка как нынешнего, так и прошлогоднего, со всеми племенными производителями и валухами. Это такое канительное дело, что Агафон и спать ложился с книгой С. И. Неделина «Бухгалтерский учет в совхозах». Чертил формулы производственной калькуляции по разделу «Учет молодняка овцеводства и козоводства». Учебник объемный, умный, написанный простым, доходчивым языком, работать над ним и познавать тайны социалистического учета очень интересно, но ведь хочется читать литературу не только об учете валухов… А тут еще ему партбюро поручило, как кандидату в члены КПСС, взять персональное шефство над работой молодых животноводов и подготовкой к весеннему севу в совхозе. Недавно попросил Федю собрать ребят, чтобы поговорить о том же учете молодняка и подготовке к весеннему севу.
Народу собралось много: зоотехники, птичницы, доярки, штурвальные, трактористы, шоферы, учетчики, две молоденькие учительницы, медсестра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42