С одной стороны, мне казалось естественным позаботиться о ней, укрепить ее хрупкое счастье, защитить ее от опасности. Но в то же время я с трудом сдерживал клокотавшую во мне ярость, которая, казалось, вот-вот хлынет разрушительным потоком.
Шейла была довольна. Она не сомневалась, что я выполню ее просьбу.
— Чем же мне отплатить тебе? — в приливе восторга воскликнула она. — Знаю, знаю, — желая подсластить пилюлю, с полуневинной, полунасмешливой улыбкой поспешно добавила она. — Я буду продолжать твое музыкальное образование.
С тех пор как я стал бывать на Вустер-стрит, Шейла всякий раз заводила патефон и развлекала меня пластинками, чтобы у меня не было времени присмотреться к ней и обнаружить ее любовь к Хью. Но, помимо этого, ей доставляло удовольствие учить меня. Она знала, что я не очень разбираюсь в музыке, жаловалась, что это воздвигает между нами барьер, и заставляла меня слушать пластинки. Она не могла поверить, что музыка не вызывает во мне никаких эмоций. Стоит лишь объяснить мне, как надо ее слушать, и глухота моя пройдет.
В тот вечер Шейла, выполняя свое намерение «чем-нибудь мне отплатить», ставила пластинки с Девятой симфонией Бетховена. Мы сидели рядом и слушали. Глаза Шейлы блестели от счастья. Она слушала музыку, а в сердце у нее звучала любовь.
Я же слышал только грохот и гул. Но и у меня в сердце звучала любовь.
Началась та часть симфонии, где вступает хор. Прежде Шейла, при повторении каждой темы, шепотом обращала на это мое внимание, а когда тема разрешалась, порывисто опускала руку и шептала: «Вот, разрешилась!» Однако стоило зазвучать голосу, как она застыла, словно погрузившись в транс.
Шейла пребывала во власти любовного экстаза. А я сидел подле нее, прикованный к ней годами преданной любви, сгорая от нежности, желания и жажды мщения, снова переживая все муки этих лет, достигшие сейчас своего апогея. Шейла не видела ничего, она наслаждалась счастьем, увлеченная созерцанием своей любви. Я же сидел подле нее, раздавленный, доведенный до безумия моей любовью.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ОДНИМ УДАРОМ
41. СОЗНАНИЕ СВОЕЙ ВЛАСТИ
В тот вечер, когда Шейла призналась мне, что влюблена, выйдя от нее, я еще долго стоял на улице и смотрел на ее освещенное окно. Я попрощался и ушел, хотя мог бы еще сидеть и слушать музыку, но, очутившись на улице, несмотря на ночной холод, почувствовал, что не в силах идти домой. Все прежние вспышки ревности и желания были ничто в сравнении с чувствами, которые бушевали во мне сейчас. То, что я пережил, когда, избавившись от Джорджа, стоял перед домом викария и смотрел на окно Шейлы, было лишь юношеской элегией. Сейчас я дошел до исступления.
Я не мог успокоиться, пока не увижу собственными глазами, будет она в этот вечер одна или к ней придет тот, другой. Я не мог успокоиться из-за ревнивых подозрений. В голове у меня звучали слова Шейлы: «Мне надо купить чаю», заставившие мой мозг заработать, словно часовой механизм, заведенный поворотом ключа. «Когда она собирается угощать его чаем? — спрашивал я себя. — Сегодня? Или завтра?» Я не мог успокоиться, терзаемый неотвязными воспоминаниями: тело Шейлы с прежней силой манило меня. Я стоял на улице, смотрел на ее окно, и чувственные картины, проносившиеся перед моими глазами, сводили меня с ума.
Было уже поздно. Моросил дождь, казавшийся тонкими серебряными нитями на фоне уличных фонарей. Время от времени я отходил от дома, но не далеко, чтобы не потерять из виду окно Шейлы. Там, между занавесями, виднелась полоска золотисто-оранжевого света, — самого нежного, самого теплого из всех окружающих тонов, ибо квадраты остальных окон были желтые. Дважды по тротуару прошел какой-то мужчина, и всякий раз, как он подходил к дому Шейлы, сердце у меня останавливалось. Но он шел дальше. Потом со мной заговорила жалкая, съежившаяся от холода проститутка. Один за другим гасли в окнах огни, но окно Шейлы продолжало светиться.
На улице не было ни души. Наконец — я как раз на минуту отвернулся — и комната Шейлы погрузилась в темноту. Я почувствовал огромное, невыразимое облегчение. И, сев в такси, даже вздремнул по дороге домой.
Но потом в конторе я целыми днями сходил с ума не меньше, чем тогда, на улице. Составляя заключение по какому-нибудь делу, я не мог сосредоточиться. На совещаниях у Гетлифа я слышал его голос, слышал вопросы клиентов, но никого не видел: перед моим взором стояла Шейла, я видел ее тело, и эти картины распаляли мое воображение и будоражили ревность, которая, точно сверло, впивалась мне в мозг. Долгими январскими вечерами я прохаживался по Вустер-стрит взад и вперед, загипнотизированный освещенным окном Шейлы. Это была одержимость, мания, но я не мог не приходить сюда.
Однажды вечером на станции метро у Гайд-парк-корнер мне показалось, что я увидел в толпе Шейлу. Впереди меня шла пара — худощавый молодой человек и молодая женщина, что-то напевавшая себе под нос. «Уж не Шейла ли это?» — мелькнуло у меня в голове. Подошел поезд, они быстро вошли в вагон, двери сомкнулись и скрыли их от моего взора.
Вскоре — не прошло и недели с тех пор, как Шейла сообщила мне новость, — домовладелица позвала меня к телефону. Я быстро сбежал по лестнице. Телефон стоял на столике в холле.
— Как ты себя чувствуешь? — услышал я голос Шейлы.
Я пробормотал что-то невнятное.
— Меня интересует твое физическое состояние, понимаешь?
В эти дни я едва ли думал о здоровье и работал так, словно не ведал усталости. Поэтому я ответил, что вполне здоров, и в свою очередь осведомился о самочувствии Шейлы.
— Я чувствую себя прекрасно ! — Голос ее звучал необычайно жизнерадостно. Помолчав немного, она спросила: — Когда мы увидимся?
— Когда хочешь.
— Заходи сегодня вечером. Если хочешь, можем куда-нибудь пойти.
— А ты будешь одна? — спросил я.
— Да.
Она отчетливо произнесла это слово; в тоне ее не было ни злорадства, ни сочувствия.
Когда я пришел к Шейле, она уже ждала меня в красном вечернем платье. С тех пор как я стал зарабатывать, я иногда приглашал ее пообедать в ресторане. Это была в сущности единственная перемена в моем образе жизни, ибо квартируя гак и не сменил и жил как на вокзале. Шейла не отказывалась от этих приглашений. Она знала мою поистине детскую склонность к бахвальству, знала, что мне приятно водить ее по таким ресторанам, по каким могли бы водить ее Марчи. Сама она предпочла бы ходить куда-нибудь в Сохо или на Чарлот-стрит, но, потакая моему тщеславию, она надевала вечернее платье и отправлялась со мной в фешенебельный ресторан. А сегодня она даже сама предложила это.
Шейла весело улыбалась, глаза ее блестели. Перед уходом она спокойно осведомилась:
— Почему ты спросил, буду ли я одна?
— Ты же знаешь почему.
— Ты боялся, что я выкину какую-нибудь штуку? — пристально глядя на меня, спросила она. — Как у Иденов с бедным Томом Девитом?
Я ничего не ответил.
— Этого я никогда больше себе не позволю, — сказала она. И, помолчав, добавила: — Я поступила тогда отвратительно. Можешь не говорить мне об этом — сама знаю!
Мы вошли в ресторан Беркли — она впереди, я немного сзади. Шейле только что исполнилось двадцать пять лет, и красота ее была в полном расцвете. Правда, для девушки ее возраста она держалась излишне оживленно, а лицо ее, уже прорезанное морщинками, казалось чересчур жестким. И я часто думал, пытаясь представить себе Шейлу в будущем, что годам к тридцати она уже поблекнет. Но сейчас она выглядела не намного старше своих лет. В тот вечер, когда она шла через ресторан, все взоры были устремлены на нее, и даже разговоры умолкли.
За столом Шейла развлекала меня болтовней. Каждое ее слово искрилось весельем, тон был капризный, она без конца сыпала сарказмами, так что я порой не мог удержаться от улыбки. В середине обеда она перегнулась через стол и, не сводя с меня взора, тихо и просто сказала:
— Ты можешь оказать мне большую услугу.
— Какую?
— А ты окажешь ее? — умоляюще спросила она.
Я молча смотрел на нее.
— Ты можешь сделать мне много добра, — продолжала Шейла.
— Чего же ты от меня хочешь?
— Я хочу, чтобы ты поговорил с Хью, — сказала она.
— Не могу я! — еле сдерживая возмущение, воскликнул я.
— Ты очень помог бы мне.
Я продолжал в упор смотреть на нее.
— Ты реалистичнее смотришь на вещи, чем я, — настаивала Шейла. — Я хочу, чтобы ты сказал, как он относится ко мне. Ведь я не знаю, любит ли он меня.
— Да за кого ты меня принимаешь?! — воскликнул я, едва сдерживаясь, чтобы не сказать ей резкость.
— Я доверяю тебе, — сказала Шейла. — Ты единственный человек, которому я всегда доверяла.
Наступило молчание.
— Больше мне некого об этом просить, — продолжала Шейла. — К другим и обращаться не стоит.
— Хорошо, — устав сопротивляться, наконец сказал я. — Я повидаюсь с ним.
Она была в восторге и сразу стала такой тихой, покорной. Когда же я могу встретиться с Хью? Она условится с ним на любое удобное для меня время.
— Я всегда выполняю то, что хочет Хью, — призналась она, — но я заставлю его прийти, когда тебе будет удобно.
А что, если позвать его сегодня вечером? Она может позвонить и попросить его прийти к ней. Я не против?
— Какая разница, сегодня или в другой раз? — сказал я.
Шейла позвонила, и мы отправились обратно на Вустер-стрит. В такси я почти не разговаривал с ней и у нее в комнате, пока мы ждали Хью, сидел насупившийся и мрачный.
— Он очень нервный, — заметила Шейла. — Твое присутствие может взвинтить его.
С улицы донесся шум приближающейся машины, и я насторожился. Шейла отрицательно мотнула головой.
— Это не Хью, — сказала она. — Он приедет автобусом. — И затем спросила; — Завести патефон?
— Как хочешь.
Она состроила гримаску и стала рыться в пластинках. В это время в подъезде послышались чьи-то быстрые, легкие шаги.
— Это он! — воскликнула Шейла.
Хью стремительно вошел в комнату, улыбаясь, извиняясь за опоздание. Мы с Шейлой поднялись, и Хью на секунду обнял ее за талию. Шейла представила нас.
— Льюис, познакомься с Хью Смитом!
Он был одного роста со мной, но гораздо уже в плечах. Шея у него была тощая, грудь впалая, волосы очень светлые. Капризная, надменная гримаса кривила его верхнюю губу, но когда он улыбался, лицо его становилось по-мальчишески веселым и приятным. Он выглядел значительно моложе своих лет — значительно моложе меня и Шейлы.
Платье Шейлы привело его в восторг.
— Я еще не видел тебя в этом платье, правда? — заметил он. — Очень, очень красиво! Ну-с, а сзади как оно сидит? — Казалось, это говорит заправский модный портной.
— Да ты, кажется, разбираешься в этом лучше, чем портниха, которая мне его шила, — рассмеялась Шейла.
— А разве вас не интересуют туалеты? — ища у меня поддержки, спросил Хью.
Вопрос этот прозвучал так простодушно, что я был сразу обезоружен.
Он болтал о нарядах, о музыке, о пьесах, которые мы видели, — словом, на темы, которые как нельзя более подходили для подобной чисто светской встречи. Шейла подшучивала над ним, но гораздо мягче, чем обычно подшучивала надо мной. Я спросил Хью о его работе, и он сразу взъерошился; я решил не настаивать, и Хью снова вернулся к разговору о концертах. Слушая его, трудно было представить себе более воспитанного человека.
Я наблюдал за ним и за Шейлой. Я наблюдал за ними сосредоточенно, с отчаянием и пристальным вниманием, как никогда и ни за кем еще не наблюдал. В их отношениях не чувствовалось тяжелого дыхания буйной страсти. Уж очень по-дружески, легко и весело держались они. Шейла кокетничала; жесты ее отличались непринужденностью, в голосе звучали теплые нотки. Когда она поворачивалась к Хью, даже линия ее профиля становилась менее резкой. Такая непринужденность невозможна при сильном чувстве. В ней было что-то от шаловливости котенка, но в то же время что-то материнское. До сих пор мне доводилось видеть Шейлу в таком настроении лишь какой-нибудь краткий миг.
О том, какие чувства питал к ней Хью, я пока ничего определенного сказать не мог. Она ему нравилась, он был очарован ею, пленен ее красотой, ее оживленностью, но все это еще ничего не значило. Мне казалось, что ему просто льстит любовь Шейлы. Он был самодоволен и тщеславен. И охотно принимал все дары любви. Это был внешне приятный, но эгоистичный человек, не отличавшийся выносливостью, пугавшийся любых трудностей и легко отступавший перед ними.
Шейла заявила, что ей пора спать. Я понимал, что ей хочется, чтобы мы с Хью ушли вместе и таким образом я мог поговорить с ним наедине. Было уже за полночь, и автобусы не ходили. Мы двинулись пешком по направлению к Виктория-стрит. Ночь была морозная, в черном небе мерцали звезды.
Шагая по Лупас-стрит, Хью — безопасности ради — заговорил о квартирах: где кто живет и кто сколько платит. Он, видимо, боялся вспышки враждебности, пока еще не вылившейся наружу. И выискивал случайные темы для разговора, чтобы скоротать путь. В другое время я приветствовал бы его намерение. Но сейчас мне было не до того.
— Вы давно знакомы с Шейлой? — прервав его болтовню, спросил я.
— Шесть месяцев.
— А я уже шесть лет.
— Порядочно, — заметил Хью и снова попытался перейти на безопасную почву.
Мы свернули на Белгрейв-роуд. Пропустив мимо ушей какой-то вопрос Хью, я в свою очередь спросил:
— Скажите, а вы хорошо в ней разобрались?
Он взглянул на меня и тотчас отвел глаза.
— Ну, право не знаю!
— Но все-таки вы хорошо в ней разобрались?
— Она умна, верно? А вы этого не думаете? — Казалось, Хью подыскивал ответ, который пришелся бы мне по душе.
— Конечно, умна, — согласился я.
— Я считаю, что она очень мила. По-своему мила, правда?
Шаги наши гулко отдавались на пустынной, скованной морозом улице.
— Она совсем не похожа на девушек, которых я раньше знал, — изрек наконец Хью. И с веселой, какой-то по-детски открытой улыбкой он добавил: — Но в конечном счете она стремится к тому же, что и все. Ведь все девушки к этому стремятся, правда?
— По-видимому, да.
— Хотят, чтобы вы уговорили их лечь в постель, а потом требуют, чтоб вы женились.
— А вы не собираетесь на ней жениться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56