В первый день нового года ко мне подошел главный врач.
— Вы, конечно, поправитесь, — сказал он. — Все говорит за это. — Он опустил глаза и стал смотреть в пол. — Постарайтесь забыть последние месяцы. И про самую болезнь забудьте! Я убежден, что у вас ее нет. Забудьте все, что вам о ней говорили, — продолжал он. — По-видимому, у вас был просто шок. Конечно, это тоже не очень-то приятная штука.
— Ничего, с этим я как-нибудь справлюсь! — в порыве буйной радости воскликнул я.
— В моей практике были случаи, когда после шока оставался такой след.
Успокоив меня, главный врач перешел к разбору результатов исследований. О прошлом он судить не берется, но сейчас у меня нет ни малейших признаков ни злокачественной анемии, ни ахлоргидрии, — оснований для подобного диагноза нет никаких. Налицо лишь довольно острое малокровие, которое со временем пройдет. Таков был оптимистический вывод, к которому он пришел. Никто, конечно, ни за что не может поручиться, но он готов держать пари, что не ошибается. Главный врач говорил со мной почти так же, как в свое время Том Девит, с той лишь разницей, что он уступал Девиту в проницательности, хотя и превосходил его знаниями и авторитетом. Многое в истории моей болезни загадочно, признался он. Я должен больше заботиться о себе. Лучше питаться. Воздерживаться от спиртных напитков. Подыскать себе хорошую жену.
Поблагодарив его, я спросил:
— Можно мне теперь же выписываться?
— Вы еще слишком слабы!
— Ну, не настолько слаб, чтобы не суметь уйти отсюда, — заметил я.
В самом деле, слова доктора о том, что я здоров, неожиданно придали мне сил, и, выйдя из больницы, я впервые за последние полгода почувствовал, что тротуар не уходит у меня из-под ног.
Утро было холодное. Люди, словно безликие призраки, скользили по городу, окутанному туманом. Я с интересом наблюдал за тем, как банковский рассыльный, в цилиндре и с гроссбухом под мышкой, переходит улицу. На душе у меня было так радостно, что мне хотелось остановить первого встречного и рассказать ему о своем избавлении. На душе у меня было так радостно — я чувствовал не только облегчение, но и безрассудную отвагу. Все мои невзгоды прошли, — пройдут и те, что еще ждут меня. Я выжил! В голове у меня вертелись мысли о Шейле, о практике, о будущем. Пора от раздумий переходить к действиям. Шейлы в городе сейчас нет, она уехала на рождество к родителям — значит, надо браться за другие дела. И преисполнившись уверенности в себе и отваги, рассчитав все ходы, я отправился на поиски Перси.
В конторе, кроме него, никого не было, а он сидел в своей клетушке, со спортивной газетой в руках.
— Доброе утро, мистер Элиот! — как ни в чем не бывало поздоровался он, хотя его не могло не удивить мое появление.
Я предложил ему пойти вместе выпить. Он согласился, но без особой охоты, несмотря на то, что дел у него сейчас не было.
— Послушайте, Перси, так или иначе, мне надо с вами поговорить, — сказал я. — А разговаривать за кружкой пива все-таки приятнее, чем здесь.
Мы зашли к Деверэ и сели в баре у окна. В прокуренном помещении было шумно: посетители переговаривались, поздравляли друг друга с Новым годом. Потягивая пиво из кружки. Перси невозмутимо разглядывал их.
— Я солгал вам! — с места в карьер начал я.
Перси отвел взгляд от посетителей и так же невозмутимо посмотрел на меня.
— Я был серьезно болен, — продолжал я. — По крайней мере так считали врачи.
— Я видел, что с вами творится что-то неладное, мистер Элиот, — заметил Перси.
— Послушайте, Перси, я хочу, чтобы мы хорошо поняли друг друга! Врачи действительно считали меня тяжелобольным. Но они ошиблись. Я совершенно здоров. Если вам нужно подтверждение, — улыбнулся я, — то я могу представить официальную справку. От сэра… — Я назвал широко известное имя, добавив, что только этим утром выписался из больницы. И нимало не кривя душой, я рассказал Перси о том, что со мной произошло.
— Почему же вы не поставили никого из нас в известность? — спросил он.
— Чертовски глупый вопрос, Перси, — ответил я. — А что бы это изменило, если бы все знали, что мне плохо?
Глаза его впервые сверкнули.
— Вот вы, например. Много дел поручили бы вы мне?
Перси ничего не ответил.
— Раз уж мы об этом заговорили, скажите, много дел поручили вы мне в минувшую сессию?
Перси не стал увиливать. Он отлично помнил, сколько дел, попавших к нему в руки, он оставил без внимания.
— Вы не заработали благодаря мне ни гинеи, — не уступая мне в грубоватой откровенности, ответил он. — Я считал, что вы сходите со сцены.
— Я не жалуюсь, — сказал я. — Таковы правила игры. Я никогда не искал благотворительности. Я не нуждаюсь в ней и сейчас. А вот вам следовало бы подумать, как бы не остаться в дураках.
И я продолжал в том же духе. Я здоров. К лету я и вовсе окрепну; врачи не сомневаются, что профессия адвоката мне вполне под силу. Ведь не пострадала же моя практика, когда я был очень болен. Теперь у меня налажены отношения с Энрикесом и с другими стряпчими. Я без труда могу перейти в какую-нибудь другую контору. И я сменю Гетлифа, сменю его, Перси, на такого клерка, который будет верить в меня, и за один год удвою свои доходы.
Даже говоря это, я сомневался, что моя угроза может произвести на него сильное впечатление. Перси нелегко было пронять. Но своей цели я все же достиг. Он презирал тех, кто медоточиво изъяснялся ему в симпатии, рассчитывая услышать в ответ такие же излияния. Он предпочитал язык грубой силы и темперамента, которым, правда, ему не приходилось пользоваться. Поэтому, когда я заговорил понятным ему языком, он стал лучше думать обо мне. Он даже предложил мне выпить еще по пинте пива, чего никогда не делал раньше.
— Не беспокойтесь, мистер Элиот, — сказал он. — Я не люблю давать обещания, но полагаю, что с делами у вас будет все в порядке. — Он пристально посмотрел на меня и отхлебнул глоток. — Разрешите пожелать вам в новом году счастья и благополучия!
40. ПОД ЗВУКИ МУЗЫКИ
Первая неделя января еще не кончилась, а я уже шел по Вустер-стрит к Шейле. Накануне она вернулась в Лондон, и я горел желанием сообщить ей добрую весть. Конечно, я мог бы и написать ей, но я предпочел приберечь свою новость для личной встречи. На душе у меня было все так же радостно — радостно и легко; мною владела какая-то блаженная лень. Влажная от дождя мостовая тускло поблескивала. В полуподвальных помещениях зажглись огни, и, проходя мимо незашторенных освещенных окон, я видел одну и ту же картину: этажерка с книгами, стол, лампа с абажуром, пианино, кровать с занавесками. Почему вид чужого жилища возбуждает в нас такое любопытство? Не потому ли, что он приоткрывает перед нами кусочек незнакомой жизни? Во всяком случае, идя по мокрой улице к дому Шейлы, я с удовольствием заглядывал в освещенные окна.
У меня не было никакого определенного плана на этот вечер. Успокоившись на счет своего здоровья, я не собирался тотчас делать Шейле предложение. Можно немного и подождать. До конца месяца я непременно поговорю с ней, но сейчас, в этом блаженно-ленивом состоянии, я просто думал о ней, как думал, когда впервые почувствовал, что влюбился. Странно, что она поселилась на этой улице, думал я. Ее всегда почему-то влекло к обездоленным. Возможно, и я нравился ей больше, когда мы только познакомились, потому что в ту пору я был всего лишь обитателем мансарды в поношенном костюме.
Вспомнил я и о других своих состоятельных друзьях, которым так же претил их образ жизни. Их среда внушала им ужас. Они не могли примириться со своим благополучием. А если человек проникнут подобным нигилизмом, не следовало ему родиться в наше время богатым. Есть, конечно, люди, у которых богатство не вызывает отвращения, — это люди черствые, с пустой душой или не способные серьезно относиться к жизни. Однако среди своих сверстников я мог бы насчитать с полдюжины богатых молодых людей, страдавших угрызениями совести из-за своего богатства.
Шейла не была создана для счастья, но, возможно, капиталы матери мешали ей искать его. Будь она мужчиной, она могла бы, подобно Чарльзу Марчу, выбрать себе какое-то занятие и успокоиться, сознавая, что она занята полезным трудом. Ведь одной из причин, побудивших Чарльза стать врачом, было желание избавиться от чувства вины. Шейла не уступала ему ни в гордости, ни в энергии, и будь она мужчиной, тоже нашла бы свой путь в жизни. Будь она мужчиной, жизнь ее, наверно, сложилась бы гораздо счастливее, с нежностью подумал я, подходя к ее дому. Я взглянул на ее окно. Сквозь занавеси пробивался золотистый свет. Шейла была дома, одна, и от внезапного прилива чувств сердце у меня замерло и забилось с новой силой.
Я взбежал наверх, обнял Шейлу за талию и объявил, что все мои страхи оказались ложными и что скоро я буду совсем здоров.
— Я просто пьян от радости! — воскликнул я и притянул Шейлу к себе.
— Ты уверен в этом? — спросила она, слегка отодвигаясь от меня.
Я сказал, что совершенно уверен.
— Значит, ты снова станешь сильным? Снова пойдешь к своей цели?
— Конечно, пойду.
— Я очень рада, мой дорогой! Очень рада за тебя! — Шейла выскользнула из моих объятий и смотрела на меня с какой-то странной улыбкой. — И за себя тоже! — добавила она.
Я издал невнятное восклицание; по спине у меня почему-то поползли мурашки.
— Теперь я могу обратиться к тебе за советом, — продолжала Шейла.
— За каким советом?
— Я влюбилась. По-настоящему! Это так удивительно! Я хочу, чтобы ты посоветовал мне, как быть.
Она часто терзала меня рассказами о своих романах. Временами она действительно увлекалась, а временами только надеялась, что сможет увлечься. Но с таким твердым убеждением она никогда еще не говорила. Я сразу поверил ей. У меня перехватило дыхание, словно легкие неожиданно вышли из строя. Я отвернулся. Мне показалось, что свет настольной лампы вдруг потускнел, как это бывает, когда падает напряжение. Я почувствовал неодолимую усталость, и меня стало клонить ко сну.
— Я обязана была тебе это сказать, — продолжала Шейла.
— Почему же ты мне не сказала этого раньше?
— Ты был слишком слаб, — пояснила она.
— По-моему, это единственный случай, когда ты проявила заботу обо мне, — заметил я.
— Очевидно, я заслужила этот упрек, — согласилась Шейла. И помолчав, она добавила: — Поверь, я знаю, что я отвратительна! Но на этот раз я в самом деле подумала о тебе. У тебя и так было достаточно волнений. Я не могла сказать тебе, что я счастлива.
— Когда это произошло?
— Сразу после твоего отъезда во Францию.
Я поразился, как это не пришло мне в голову в то время.
— Ты долго не писала мне, несколько недель, — сказал я.
— Именно поэтому. Я надеялась, что ты скоро поправишься. — Она пожала плечами. — Я ведь не умею хитрить.
Я сел на стул и, должно быть, несколько минут — я потерял всякое представление о времени — тупо смотрел в пустоту. Словно во сне я видел, как Шейла взяла стул и придвинулась ко мне. Наконец я спросил:
— Чего же ты от меня хочешь?
— Посоветуй, как мне удержать его, — тотчас отозвалась она.
— Не могу! — отрезал я.
— Но я прошу тебя! — настаивала Шейла. — Ты умнее меня. Скажи, как мне вести себя, чтобы не отпугнуть его? — И, немного помолчав, она добавила: — Он такой беспомощный. Ты же знаешь, мне всегда только такие и нравились. Кроме тебя, конечно. Он мало приспособлен к жизни и в этом отношении похож на меня. Мы с ним совсем одинаковые.
Шейла и раньше не раз говорила «мы», неизбежно вызывая во мне вспышку ревности, но говорила совсем другим тоном. Сейчас она произнесла это «мы» с нежностью любящей женщины. Я сидел неподвижно, словно скованный. И молчал. Затем я властно потребовал, чтобы она сказала мне, кто он.
Шейла только этого и ждала. Она охотно рассказала мне о Хью. Фамилию его она сообщила мне лишь несколько дней спустя, когда я дал согласие познакомиться с ним. Хью был на год или на два старше нас, стало быть, в то время ему было около двадцати семи лет. «Он беден, но благородного происхождения», — сказала Шейла. Родственники у Хью были люди состоятельные. Сам он служил клерком в маклерской конторе своего дядюшки: набирался опыта, чтобы потом стать компаньоном фирмы.
— Но он ненавидит это занятие! — сказала Шейла. — И никогда не сможет на этом поприще чего-либо достичь. Сидеть ему там просто нелепо.
У Хью не было в жизни ни цели, ни стремлений; он даже не знал, хочет ли он жениться.
— Почему же ты выбрала именно его? — не удержавшись, спросил я.
— Ты знаешь, у меня такое ощущение, словно я нашла частицу себя, — сказала Шейла.
Она сияла от счастья и хотела, чтобы я радовался вместе с ней.
— Сейчас покажу тебе его карточку, — сказала она. — Я спрятала ее, когда ты пришел. А обычно она стоит вот здесь. — И она указала на полочку над изголовьем дивана, где она спала. — Мне нравится, проснувшись утром, прежде всего видеть его портрет!
Ни одна влюбленная женщина не могла бы сравниться с Шейлой своей девичьей нежностью и своим желанием выказать эту нежность. Подойдя к буфету, Шейла нагнулась и секунду рассматривала фотографию, прежде чем вручить ее мне. Я заметил, что ее движения и жесты стали более плавными и спокойными, чем год назад. Я заметил эту перемену, еще когда впервые пришел сюда, но не догадался, что Шейла влюбилась. Сейчас она стояла боком ко мне, склонившись над фотографией, — профиль ее вырисовывался четко и резко, рот был приоткрыт, словно обуревавшие ее чувства рвались наружу.
— Приятное у него лицо, — заметила она, передавая мне снимок.
С карточки на меня смотрело невыразительное, чувственное лицо; в больших глазах застыло удивленное мечтательное выражение. Я молча вернул фотографию.
— Теперь ты сам видишь, что он не очень способен заботиться о себе, — сказала Шейла. — А я — тем более! Я понимаю, что слишком многого требую от тебя, и все-таки прошу тебя мне помочь. Я никогда никого не слушалась, кроме тебя. Хью тоже будет тебя слушаться.
Она хотела, чтобы я обещал ей встретиться с ним. А я был настолько выбит из колеи, что не знал, на что решиться, и то отвечал согласием, то брал его обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56