Брату объявил, что больше не пью. Надеюсь прорваться.
18 августа 1984 г. Зеленогорск.
Юра уехал 16 августа. В аэропорт я не поехал, мы попрощались по телефону.
Бутылок после него осталось, как после свадьбы. Племянники, которые под шумок тоже пили, сдавали их два дня, и все равно - бутылки еще обнаруживаются в самых неожиданных местах.
Сегодня, отправившись в лес, бродил около горы Серенада, собирал понемногу грибы и обмозговывал весь этот шум, гам, ссоры, признания в родственной любви и обильные возлияния на протяжении десяти дней.
"Никогда я не проводил свой отпуск так бездарно", - крутилась на языке первая фраза рассказа, который я мысленно начал писать в лесу. Назвать рассказ я так и решил - "Бездарный отпуск". Но чем дольше я размышлял о прошедших десяти днях, тем яснее понимал, что бездарными они были в смысле конкретной работы над повестью о семье, но не впечатлений. Да, я не отписался в том объеме, который намечал на отпуск, не отпечатал установленного числа страниц, но узнал ближе теперь уже единственного своего брата, от которого всегда был далек не только географически.
...Мы сидели с Юрой около нашего ручья с финским названием Тервайоки сидели возле старой яблони, с которой давным-давно, лет тридцать пять назад его согнал кнутом сторож (а растут ли так долго яблони? может, это молодая поросль, другое дерево?), и брат вспоминал разное. Потрескивал костерок, Юрка почесывал босые пятки, рвал со свисающего куста малину и рассказывал, как после войны ходил играть в футбол за команду пионерлагеря "Двигатель", который рядом, наискосок через шоссе, и оплата за один матч была установлена ему по высшей таксе - двойной обед и семь компотов. Пионеры кормили его до матча и после, и он всегда забивал несколько голов в ворота их противников. Он всегда хорошо играл в футбол.
Юра просил не обижать Веру и рассказывал, как дрался из-за нее в эвакуации. Ее звали коровой, за то, что ее легко можно было отвлечь за столом и утащить еду из тарелки.
- Смотри! Смотри! Коров ведут! - показывал ей сосед за окно.
Она оборачивалась, и куска как ни бывало. Вера плакала, Юрка лез в драку.
Я говорил, что не обижаю Веру сознательно, просто у нас симптомы дачной болезни, которая сродни экспедиционному бешенству, и ее сыновья-подростки пользуются с ее одобрения безграничной свободой, которая ущемляет мою. Раскидывают на участке инструмент и окурки, допоздна сидят с магнитофоном на крыльце, когда я работаю, а Максим и Ольга спят, и каждое замечание им сестра воспринимает крайне болезненно. Юрка сказал с усмешкой, что сам в этом убедился. Он на правах старшего дяди велел им убрать участок и сжечь весь мусор.
- Да, дядя Юра. Сейчас, дядя Юра. А сами ни с места - сидят на крылечке и курят. Представляешь? Я подошел, говорю: считаю до трех! Тут Вера прибегает - Юра, с ними так нельзя, это же не армия. Помягче, повеселей, а не так: "Считаю до трех!"... Надо по-хорошему, и они все сделают. Правда, мальчишки? Они на меня смотрят - глаза глумливые, нагловатые, даже окурки не выбросят. "Сделаем". И опять сидят. Потом пошли за лимонадом. Я грабли взял, Юрка с пляжа пришел - мы с ним вдвоем стали мусор собирать. Эти лимонаду попили, даже нам не предложили и подходят вразвалочку, хихикают меж собой: "Только тех, кто любит труд, негром в Африку пошлют". Еле сдержался, чтобы не дать по башке!
Феликс с Юркой связывали пьяного отца, когда тот по молодости пытался буянить. Феликс однажды пригрозил отцу ножом, Юрка выбил нож, а отец заплакал и долго не пил. Да, непростая у нас семья. Я всего этого не застал, и если бы не рассказы брата под старой яблонею, видел бы все только в героических и розовых тонах. Было много хорошего и плохого. Я же возвышал тему и писал только о хорошем.
Еще Юрка вспоминал, как Феликс устроил драку в Сестрорецком морге, когда начальник этого заведения отказался принять "труп", потому что бортовая машина (я помню эту машину, и матрас помню, на котором в кузове лежала мать) которую братья уговорили сделать этот рейс, в спешке проехала по газону. Шофер халтурил и очень спешил. Так вот, Феликс бил лысого мужика по голове шваброй, и тому пришлось запереться в кабинете и вызвать по телефону милицию. С приездом пожилого майора, который знал нашу семью, все устроилось и успокоилось. Работник морга оправдывался тем, что для него все тела умерших - "трупы", даже если это в прошлом и мать-героиня. Юрка сказал, что он хотел сорвать хабар, куш, а вышло вон как - шваброй по голове. На Феликса это похоже. Он мог в горячке и убить. Мать он любил...
И когда Юрка прощался по телефону от Молодцовых, голос его дрогнул, и столько послышалось в нем грустной теплоты. Вот, он уезжает, а мы остаемся со всеми нашими противоречиями и неурядицами. И он теперь - старший брат в семье. И не семья уже, а одни осколки. И неизвестно, увидимся ли еще в этой жизни... Все это послышалось мне в его последних словах: "Ну, давай, брат, держитесь тут. Может быть, и увидимся еще..."
По пьяной лавочке мы заводили с ним разговор, что в случае чего приедем друг к другу на похороны. К тому, кто первый умрет. Юрка говорил, что хочет лежать на нашем зеленогорском кладбище, да вот досада - у них во Владивостоке нет крематория, а везти гроб с телом через всю страну нескладная история. Я говорил, что ничего, ничего, случись такое - привезем.
Я пришел из леса, начал разбирать грибы, вспомнил все это, и сделалось невыносимо грустно. Хотел все эти дни, чтобы скорее уехал брат - и вот...
Я ушел в свой предбанник и набил целую пепельницу окурками. Кабинет в предбаннике я решил оставить - здесь мне никто не помешает.
Несколько дней назад, подсаживая в электричку инвалида, остался с ручками от сумки в руках. Двери захлопнулись, я едва успел вытащить инвалида из щели между платформой и электричкой, а мою сумку и палку инвалида защемило в дверях. Я дернул ее и оторвал ручку. Палка выпала и ее случайно не переехало колесами. Сумка, опустошенная, нашлась на вокзале в пос. Сиверская. Идиотский случай. Даже не хочется писать о нем. Пассажиры в вагоне видели, но никто не дернул стоп-кран. Инвалид был на двух протезах и пьяный. Точнее, поддатый. Почему я и решил за ним поухаживать. Было это вечером, на станции "Ленинский проспект".
12 сентября 1984 г. Дежурю в ОТХ.
В гараже - новый главный инженер - Александр Николаевич М. Пришел вечером к нам на площадку. Я один, сторожа нет. Сижу пишу.
Подал мне руку, назвался Сашей.
Я - Димой.
Крепкий сорокалетний мужик с сединой в черных волосах. Симпатичный. Высокий, кареглазый. Говорит быстро, отрывисто, чуть нервно. И все время двигается: ходит по вагончику, сядет-встанет, выглянет в окно, закурит, посмотрится в зеркало, сунет нос в бумаги, выйдет, войдет. И глаза бегают. Про таких говорят - душа не на месте. С похмелья, что ли? Чего пришел? неясно. О работе не спрашивает.
- А где, - говорю, - вы раньше работали?
- Я два месяца, как из Афганистана. Ты, говорят, писатель?
- Да так. Пишу понемножку, иногда печатаюсь.
- Пошли кого-нибудь за выпивкой. Я деньги дам. - Достает бумажник.
- Все ушли. Правда, еще одна машина не приехала. Но у меня есть немного.
Достал полбутылки водки, закуску, налил ему стакан.
- А себе?
- Я на работе не употребляю.
- Пей, - отлил мне в кружку. - Я приказываю.
Выпили.
Я пересказываю своими словами.
Служил подполковником, зам. ком. дивизии. Выгнали из армии "за жестокость".
До этого служил на реке Уссури, в погранвойсках. Красная икра ведрами на балконе стояла. Тихо, спокойно, друзья, охота, рыбалка, квартира. Сейчас дали через райком однокомнатную, прописка только областная, гатчинская. Предложили несколько мест - выбрал гараж. Но чувствует, что долго не задержится - скучно. Планерки, бумаги, масло, железо, бензин... Не его это.
Никакой особой жестокости не было. Была война. У дивизии были неудачи, много потерь. Приехала комиссия КГБ (дивизия кагэбэшная, пограничная), надо было найти виноватых. Виноватым сделали его. Он не обижается, это нормально.
Разнес мечеть, аул в 70 домиков и еще что-то.
Сажал в головной БТР муллу и ехал с ним, когда были подозрения, что дорога заминирована. Забирая в свою машину нахмуренного муллу, он объявлял прихожанам мечети, что мулла едет в гости, и он подвезет его. Весть про муллу мгновенно распространялась по округе, и душманы убирали мины.
У него были переводчики из местных, агенты. Когда-то они учились в СССР. Он подкармливал их, дарил солдатскую одежду - ватники, куртки, ботинки.
Душманы ставили английские мины, которые взрываются под нужной машиной в колонне: 1-й, 2-й, ...10-й. У Саши М. были личные позывные - "Витязь-01". Так к нему обращались и в разговоре, потом это запретили - душманы обзавелись техникой и стали перехватывать разговоры в эфире, а потом выслеживать и убивать командиров. Переводчики могли работать на два фронта. Был приказ ходить без погон и обращаться только по именам. Он лично убил около 70 "басмачей" за три года службы.
Однажды три душманские банды встретили его колонну на горной дороге и подорвали головную машину из гранатомета. Душманы были на конях, но с современным оружием - станковые пулеметы, гранатометы, даже минометы, подвязанные к лошадям в специальных чехлах. "Витязь-01" дал команду замыкающим машинам окружить басмачей, зайти им с тылу, и когда те доложили, что встали за рощицей в засаде, колонна открыла огонь из крупнокалиберных пулеметов. Душманы побежали - их встретили огнем наши БТР. Из 800 человек убили около 200. М. говорил, что ходил потом среди обезображенных, оскаленных трупов и ничуть не боялся.
Температура в тени + 57, в БТР - 87. Открывать люки нельзя - могут послать пацанов забросить в люк гранату. У "Витязя-01" была охрана 6 человек, которую он набрал из тех, кто постоянно попадал на гауптвахту и пил. Охрана полагалась ему по должности. Комсомольцев-активистов, рекомендованных замполитом, он отверг. Один парень заслонил М. от пулеметной очереди. М. представил его к ордену "Красной звезды". Парень отрицал, что сунулся под пули, чтобы спасти командира. Ему пробило легкие и печень.
Когда хотелось свежего мяса, ставили мины в местах, где пасется скот. Предупредительные таблички были чистой формальностью: ни афганцы, ни бараны читать не умели.
Я спросил, почему он разнес мечеть.
- Друга моего закадычного в том ауле положили. Уши отрезали, глаза выкололи... Кишки вывернули... И на дорогу швырнули рядом с мечетью. У него три дочки: Лизка, Светка, Настька...
Когда его привезли, я стакан спирту выпил, помянул... "Ничего, говорю, - Серега, я за тебя отомщу". Сел в БТР, взял две ракетные установки, вышел на позицию. Видите, говорю, мечеть? Давайте по ней залпом! Капитан ракетчиков головой мотает: не положено, подполковник. Все понимаю, но не положено. Не видно противника. Тогда я в БТР вернулся и по рации ему приказываю: "С территории мечети и из минаретов ведется прицельный артиллерийский огонь по нашей колонне. Подавить огневые точки противника!" Вот это, говорит, другое дело. Есть, подавить огневые точки противника. Ну и дали! Только пыль поднялась к небу!
Вернулся и всю ночь пил...
Достал письмо.
- Вот что ребята пишут... "Помяни Леху Гриднева - пал хорошо, легко. Помяни Славу Капустина - 20 августа его призвали, мучался парень, отошел в госпитале. Игорьку нашему не позавидуешь - подорвался на мине, ампутировали левую ногу, вытек глаз, отправили в Союз... Думаем, он тебе напишет".
Приехала последняя машина, и я попросил водителя привезти водки. Тот скривился - поздно, где сейчас найдешь, хотел футбол по телевизору посмотреть... Но к воротам подошел М.
- Приказы начальства не обсуждаются, а выполняются! Одна нога здесь, другая там. Быстро! И "Беломор" купи!
Саша позвонил жене, сказал, что задержится. Мы сидели до часу ночи.
Муторно было на душе. Иногда хотелось дать ему в морду. Иногда я сочувствовал ему и его парням. Сложные чувства вызывали его рассказы. Неужели все это так, как он рассказывает? В наших газетах - тишь да гладь. "Ограниченный контингент советских войск оказывает братскую помощь афганскому народу..." Но давно поговаривают, что привозят солдат в цинковых гробах, тихо хоронят, проводят с родственниками беседы, просят не распространяться...
И долго не мог заснуть - собаки лаяли, я вставал, бродил по гаражу, и почему-то представлял себе оскаленные трупы душманов, заваленных из крупнокалиберных пулеметов. И истерзанное тело закадычного друга "Витязя-01". Мрак какой-то...
1 октября 1984г.
С утра писал рассказ, потом пообедал, прилег и задремал. Мне снилось, что я умею летать. Дело происходило в Зеленогорске. Я зашел к сторожу дяде Васе, в трехэтажный дом напротив вокзала. У дяди Васи куражилась пьяная компания, которую пыталась разогнать его жена, некоторые спали в одежде на диванах. Была молодая женщина, у которой дядя Вася целовал руки.
Дядя Вася дал мне котелок манной каши, и я вышел в сломанную дверь. Я шел по дорожке вдоль шоссе. Светило солнце, голубело небо, две женщины катили детские коляски.
И вдруг я разбежался и полетел. Я круто взмыл вверх и понял, что могу лететь, куда захочу. Я спустился пониже и пролетел над женщинами, над кустами, над ручьем, я мог замедлять полет, взмывать ввысь, спускаться ниже. Изумительное ощущение! С земли на меня показывали руками. Я спустился на тропинку, по которой шел мальчик. Я взял его за руку - он был похож на Максимку, мы пошли куда-то, и я говорил, что сейчас покормлю его. Я попробовал кашу, она оказалась совершенно не сладкая и пересоленная.
Тут я проснулся.
Да! Чуть не забыл! Перед полетом я бежал и напевал мелодии импровизировал. Музыка сочинялась удивительно интересная.
Прекрасный сон. Прекрасные ощущения.
Вспоминаю, как нечто подобное я ощутил наяву за несколько часов до рождения Максима. Мы с Ольгой гуляли по заливу и вышли на старый финский мол около дома отдыха "Восток-6".
Солнце, ветерок, белые облачка на небе. Мы ступили на мол, сделали несколько шагов, взявшись за руки, и вдруг я почувствовал или мне показалось, или увидел внутренним зрением, что бетонная поверхность мола проносится подо мною, как взлетная полоса аэродрома, и я, расправив руки крыльями, отрываюсь от нее и в бреющем полете кругом проношусь над водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53