Изо дня в день, с той самой минуты, когда он появился в замке, Руперт Бакстер напрягал свой мозг, и вот теперь вывихнул его. Лорд Эмсуорт робко прищурился из-за занавески.
Его худшие страхи подтвердились. Да, это был Бакстер, и к тому же взлохмаченный, безумноглазый Бакстер, одетый в лимонную пижаму, что вообще превосходило всякое вероятие.
Лорд Эмсуорт попятился от окна. Ему вполне хватило того, что он увидел. Почему-то совсем его доконала пижама, и он впал в состояние, близкое к панике. То обстоятельство, что Бакстер стал настоящим рабом своей загадочной мании и даже не потрудился одеться прилично перед тем, как отправиться в очередной раз метать цветочные горшки, делало происходящее совсем уж печальным и безнадежным. Рассеянный пэр не был жалким трусом, но его юность осталась далеко позади, и он с удивительной ясностью ощутил, что умиротворять впавших в амок секретарей следует человеку помоложе. Он прокрался через спальню и приотворил дверь. У него созрело решение поручить эту миссию посреднику.
Вот как случилось, что через минуту Псмит был разбужен прикосновением к его плечу и, привскочив, увидел, что в жутковатом свете занимающейся зари на него щурится бледное лицо его гостеприимного хозяина.
— Дорогой мой! — дрожащим голосом произнес лорд Эмсуорт.
Псмит, подобно Бакстеру, спал чутко и уже секунду спустя полностью пробудился и рассыпался в любезностях.
— С добрым утром, — сказал он. — Не присядете ли?
— Я крайне сожалею, что вынужден был разбудить вас, мой дорогой, — сказал граф, — но дело в том, что мой секретарь Бакстер сошел с ума.
— И сильно? — осведомился Псмит с живым интересом.
— Он в саду в пижаме и бросает цветочные горшки в мое окно.
— Цветочные горшки?
— Цветочные горшки.
— А-а! Цветочные горшки… — сказал Псмит, задумчиво хмурясь, словно ожидал чего-то другого. — И какие шаги вы думаете предпринять? Конечно, — поспешил он добавить, -если вы не хотите, чтобы ои продолжал их кидать.
— Дорогой мой!…
— Некоторым это нравится, — объяснил Псмит. — А вам нет? О, да, о, да! Я понимаю. У нас у всех есть свои пристрастия и антипатии. Ну, так что же вы предлагаете?
— Я надеялся, что, может быть, вы не откажетесь спуститься в сад… э… предварительно вооружившись хорошей тяжелой тростью… и убедите его преодолеть эту потребность и вернуться в постель?
— Отличная идея, в которой я не нахожу ни единого «но», — одобрительно сказал Псмит. — Располагайтесь здесь как дома… Прошу прощения, что я приглашаю вас быть как дома под вашим собственным кровом… А я посмотрю, что можно сделать. Товарища Бакстера я всегда считал разумным человеком, готовым выслушивать предложения, исходящие из внешних источников, и не сомневаюсь, что мы легко достигнем того или иного рабочего соглашения.
Он поднялся с кровати, надел шлепанцы, вставил в глаз монокль и задержался перед зеркалом, чтобы причесать волосы.
— Ибо, — объяснил он, — когда являешься перед очами Бакстеров, следует быть подтянутым.
Он подошел к стенному шкафу и выбрал из нескольких шляп черную фетровую. Затем вынул из вазы с цветами на каминной полке простую белую розу, пришпилил ее к груди своей пижамы и объявил, что готов.
Внезапный фонтан исступленной энергии, подвигший Компетентного Бакстера на демонстрацию своих метательных способностей, быстро иссяк. Тяжелое оцепенение наползало на него, еще когда он нагибался за горшком, который обрел свою судьбу на позвоночнике лорда Эмсуорта. Отправив в окно следующий снаряд, Бакстер понял, что больше он уже ничего не может. Если и теперь никакие результаты не воспоследуют, с ним покончено.
Насколько он мог судить, результаты не воспоследовали. Из окна не выглянула вопросительно ничья голова. Оттуда не донеслось ни единого шороха. Из губ Бакстера вырвался истомленный вздох, и секунду спустя он уже растянулся на дерне, уткнув голову в балюстраду, — компетентный секретарь, признавший свое поражение.
Веки его смежились. Сон, который он так долго и успешно гнал от себя, внезапно заартачился. И, когда изящно, точно тросточкой, поигрывая клюшкой для гольфа, изъятой из сумки высокородного Фредди Трипвуда, на террасе появился Псмит, спящий как раз начал похрапывать.
Душа у Псмита была доброй. Пусть Руперт Бакстер ему не нравился, но это еще не было причиной оставить его валяться на дерне, мокром от росы, что всегда чревато ишиасом и радикулитом. Он потыкал клюшкой живот Бакстера, и секретарь, мигая, приподнялся. Но возвратившееся сознание принесло с собой жгучее ощущение незаслуженной обиды.
— Долго же вы копались! — пробурчал он, протер глаза в красной обводке и только тогда разглядел своего спасителя. Над ним снисходительно-сочувственной улыбкой сиял Псмит. Жгучее ощущение стало еще более жгучим. — А, это вы! — произнес он угрюмо.
— Собственной персоной, — негромко ответил ему Псмит. — Проснись, любовь моя! Проснись! Пал в чашу ночи камень тот, что гонит с неба звездный хоровод. Охотник-Утро затянул петлю зари на башне, где султан живет! Самого же султана, — добавил он, — вы обрящете вон за тем окном, где он на досуге раздумывает, что именно побудило вас осыпать его цветочными горшками. И правда, для чего, если мне дозволено задать столь нескромный вопрос, вы это делали?
Бакстеру было не до интимных признаний Он молча поднялся на ноги и поплелся по террасе к двери. Псмит зашагал рядом в ногу с ним.
— На вашем месте, — сказал Псмит, — и говорю я это из самых лучших побуждений, я приложил бы все усилия, чтобы побороть в себе эту укореняющуюся страсть к швырянию цветочными горшками. Знаю, вы скажете, что способны избавиться от нее в любую минуту, что еще всего один горшок вам не повредит. Но способны ли вы остановиться на этом одном горшке? Не с одного ли, казалось, безобидного цветочного горшка все и началось? Будьте мужчиной, товарищ Бакстер! — Он умоляюще положил ладонь на плечо секретаря. — Едва в следующий раз в вас пробудится эта неотвязная потребность, поборите ее! Поборите! Ужели вы, наследник всех веков, станете рабом привычки? Ба! Вы знаете и знаю я, что в вас найдутся на это силы. Пробудите в себе волю, любезнейший, волю!
Ответ Бакстера на этот красноречивый призыв (а судя по тому, с каким видом он повернулся к своему спутнику, сказать он собирался много) был оборван донесшимся сверху голосом:
— Бакстер! Дорогой мой!
Граф Эмсуорт наблюдал за пробуждением Бакстера из спальни Псмита, где чувствовал себя в полной безопасности, и, не обнаружив никаких симптомов буйного помешательства, решил дать знать о своем присутствии. Его паника улеглась, и он хотел докопаться до первопричины.
Бакстер поднял к окну истомленный взор.
— Я могу все объяснить, лорд Эмсуорт.
— Что? — спросил его сиятельство, высовываясь из окна еще дальше.
— Я могу все объяснить! — взревел Бакстер.
— Оказывается, все очень просто, — услужливо вмешался Псмит. — Он тренировался в спортивном выдергивании гераней, готовясь к следующим Олимпийским играм.
Лорд Эмсуорт поправил пенсне.
— У вас испачкано лицо, — сообщил он, вглядываясь в своего секретаря. — Бакстер, дорогой мой, у вас испачкано лицо!
— Я копался в земле, — угрюмо ответил Бакстер.
— Что-что?
— Копался в земле!
— Комплекс фокстерьера, — объяснил Псмит. — А что, — спросил он сердечно, обернувшись к своему собеседнику, — вы надеялись выкопать? Простите, если вопрос вам покажется дерзким, но нас томит естественное любопытство.
Бакстер заколебался.
— Зачем вы копались в земле? — спросил в свою очередь лорд Эмсуорт.
— Вот видите, — вставил Псмит, — ему тоже любопытно.
Не впервые с той минуты, когда начались их деловые отношения, в сердце Руперта Бакстера вспыхнула безумная злость на тупое упрямство своего патрона. Старый осел вечно шебаршился вокруг и задавал вопросы. Ярость и бессонница совместно удушили обычную осторожность секретаря. Смутно он понимал, что сообщает ценную информацию Псмиту, самозванцу и, по твердому его убеждению, главарю шайки, учинившей вчерашний грабеж, но что угодно, лишь бы не стоять тут, перекрикиваясь с лордом Эмсуортом. Скорее покончить с этим и в постель!
— Я полагал, что колье леди Констанции спрятано в одном из горшков! — провизжал он.
— Что?
Силы секретаря бесповоротно истощились. Этот инквизиторский допрос следом за тяжелой бессонной ночью оказался последней соломинкой. С протяжным стоном он одним отчаянным прыжком преодолел расстояние до двери и укрылся там, куда эти голоса не достигали.
Внезапно лишившийся его стимулирующего общества, Псмит постоял минуту-другую на прежнем месте, с несуетным одобрением впитывая свежие запахи летнего утра. Последний раз он был на ногах в такой ранний час много-много лет назад и успел забыть, до чего же восхитительным бывает июльский рассвет. В отличие от Бакстера, чья самодостаточная душа ничего тут не оценила, он упивался ласковым ветерком, птичьим щебетом, разгорающейся зарей в восточной части небосвода. Очнувшись наконец от сладкого забытья, он обнаружил, что лорд Эмсуорт прошебаршился вниз и дергает его за локоть.
— Что, ну что он сказал? — вопрошал граф, томимый чувством человека, чей телефон отключился в разгар интригующей беседы.
— Сказал? — повторил Псмит. — А! Товарищ Бакстер? Да, действительно, что же он такое сказал?
— Что-то про то, что что-то было в цветочном горшке, — подсказал граф.
— Ах да! По его словам, он думал, что в одном из этих цветочных горшков находится колье леди Констанции.
— Что?!
Следует упомянуть, что лорд Эмсуорт не был в курсе последних событий, разыгравшихся под его кровом. Привычка рано отходить ко сну отняла у него возможность стать свидетелем сенсационного происшествия в парадной гостиной, а последующий визг (или, как указал бы Стоукс, лакей, вопль) не разбудил его (тут был бы бессилен и пушечный выстрел). Теперь он уставился на Псмита в полном ужасе. На какой-то срок внешнее спокойствие Бакстера убаюкало его подозрения, но теперь они вспыхнули с удвоенной силой.
— Бакстер думал, что в цветочном горшке — колье моей сестры? — ахнул он.
— Да, насколько я его понял.
— Но с какой стати моя сестра положила бы свое колье в цветочный горшок?
— Вот тут вы ставите передо мной неразрешимую загадку.
— Он сумасшедший! — вскричал лорд Эмсуорт, чьи последние сомнения рассеялись. — Абсолютно сумасшедший! Я уже давно так думал, а теперь окончательно убедился.
Симптомы душевных расстройств были его сиятельству не внове. Некоторые из его ближайших друзей уже не первый год пребывали в тех поистине княжеских резиденциях, окруженных прелестными парками и высокими стенами, усаженными по верху бутылочными осколками, куда склонны удаляться знатные и богатые, когда тяготы современной жизни оказываются для них непосильными. А один из дядей его супруги, вообразивший себя хлебным караваем, впервые публично объявил о своем новом статусе в курительной этого самого замка. То, чего лорд Эмсуорт не знал о помешательствах и о помешанных, и знать не стоило.
— Я должен от него избавиться, — сказал лорд Эмсуорт, и внезапно летнее утро показалось ему неизъяснимо прекрасным. Сколько раз он тоскливо играл с мыслью об увольнении своего компетентного, но тиранического секретаря, однако никогда еще этот до отвращения безупречный молодчик не давал ему хоть какого-нибудь повода принять соответствующие меры. К тому же, рискни он прежде, на него обрушился бы гнев его сестры. Но теперь… Ведь даже Конни, хотя она и упрямая ослица, не сможет упрекнуть его, если он откажется от услуг секретаря, который считает, будто она хранит свои драгоценности в цветочных горшках, и который на заре спускается в сад, чтобы швырять эти горшки в окно его спальни.
Граф бодро выпрямился и замурлыкал песенку.
— Избавиться от него! — повторил он, катая эти чудесные слова на языке. Потом дружески похлопал Псмита по плечу. — Что же, мой дорогой, — сказал он, — а не вернуться ли нам в постель и не попробовать ли еще немного поспать?
Псмит, глубоко задумавшись, слегка вздрогнул.
— Если вы решили отправиться на боковую, — учтиво сказал он, — пусть мысль обо мне вас не удерживает. — Меня — ну, вы же знаете нас, поэтов, — это очаровательное утро одарило вдохновением. Пожалуй, я прошлендаю в мой уютный приют среди лесов и напишу о чем-нибудь стихи.
Он проводил своего гостеприимного хозяина до верхней площадки лестницы, где они со взаимными добрыми пожеланиями разошлись по своим спальням. Псмит освежил мозг быстрой холодной ванной и начал одеваться.
Обычно процесс самооблачения был торжественным ритуалом, который он со вкусом смаковал, но нынче утром он оставил свои ленивые привычки: с воодушевлением натянул брюки, а на узел галстука потратил лишь секунду. В нем крепло убеждение, что ему есть смысл поторопиться.
Нет ничего прискорбней в этом мире, чем наша манера подозревать ближних без веских на то оснований. Вот и Псмит во вчерашнем происшествии узрел руку Эдварда Кутса. Эдвард Кутс, решил он, позволил себе то, что назвал бы (естественно, у других) штучками. Как и мисс Симмонс, Псмит быстро пришел к выводу, что колье было выброшено в окно гостиной кем-то из его слушателей, но он твердо верил, что подобрал и припрятал брильянты мистер Кутс. С этой минуты он всеми силами старался угадать, куда этот целеустремленный деятель мог спрятать колье. И Бакстер навел его на след. Но Псмиту было дано увидеть больше, чем Бакстеру. Секретарь, выпотрошив пятнадцать горшков, отказался от своей теории. Но Псмит пошел дальше и постулировал существование шестнадцатого. И вознамерился незамедлительно отправиться на поиски.
Надев туфли, он вышел из спальни, на ходу застегивая жилет.
IV
Стрелки часов на конюшне показывали половину шестого, когда Ева Халлидей на цыпочках еще раз осторожно спустилась по лестнице. Чувствовала она себя совсем по-другому, чем три часа назад, когда отправлялась в тот же путь, вздрагивая при каждом шорохе. Тогда она рыскала в темноте и, следовательно, была законным объектом для подозрений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35