Наконец – он даже сам не понял как – ему удалось разобрать одну из надписей. Или – припомнить? «Биология»… Это слово ничего не значило для него… Бессмысленный набор звуков… Теперь он догадался, что имел в виду Томас, когда объяснял ему смысл кодирования словами-знаками. На этом принципе была основана вся современная метода обучения. Если бы кто-то попросил его: «Питер, собери, пожалуйста, все оптические дискеты, на которых встречается слово „биология“, – он смог бы выполнить это задание. Но при этом он даже предположительно не смог бы сказать, что значит это слово; тем более он, например, не смог бы подобрать дискеты, имеющие отношение к „биологии“, но не содержащие в названии этого слова. Это было горькое открытие. Еще горше стало на душе, когда он сообразил, что при таком подходе к делу он наберет много лишних дискет. На них будет написано это слово, но к сути его они не будут иметь никакого отношения. Это были дебри… Непроходимый лес, по которому когда-то он свободно разгуливал, зная, куда ведет та или иная тропинка. Боже, что с ним случилось? За что? В чем его вина?…
Он стоял неподвижно с дискетой в руке и тупо разглядывал надпись. Да, конечно, он мог воспроизвести это слово голосом. Мог даже выкрикнуть его во всю мощь раздавшихся вширь легких, но что это ему давало? Где был ключ к проникновению в смысл слов? Какое понятие кроется за этой самой «биологией»? Может, достаточно узнать, из каких букв состоит это слово, чтобы проникнуть в его смысл? Но какой толк будет из того, что он разложит слово на отдельные буквы или звуки? Ну, разложил, потом сложил – не много смысла прибавится от этой операции. А ведь за этим словом – он нутром чувствовал это! – скрывалась не цепь понятий-смыслов, а целое море разнообразных терминов, описывающих особую область окружающего мира. Питер чуть не заплакал от обиды – какую область? Пусть бы хоть намеком память подсказала ему отгадку! Никто ничего не приоткроет… Это стало ясно сразу и до конца. Самому надо постараться. А это тяжкий труд. И дело вовсе не в памяти – теперь подросток был уверен в этом. Просто сам строй его мыслей, сам способ восприятия в корне изменился. Питер теперь отчетливо ощущал разницу между собой прошлым и собой настоящим. Мало того, что мысли с трудом ворочались в его голове, он еще к тому же потерял необходимую остроту, резвость, которая была присуща ему, когда он был homo sapiens sapiens. Он прекрасно помнил, с какой легкостью мог перескакивать с предмета на предмет, мгновенно охватывая обширные области понятий. Это помогало скоренько выуживать смысл самых затейливых слов! Теперь было по-другому. Даже собственное тело отказывалось служить ему.
Питер почувствовал на себе чей-то взгляд – повернулся и увидел отца.
– Что ты делаешь? – спросил тот.
– Проверяю свои дискеты.
– Зачем?
– Хочу изучить их. Хочу научиться читать.
Отец недовольно поджал губы. Потом шагнул в комнату так, словно собирался завести какой-то долгий разговор, но, сделав несколько шагов, запнулся и замер
– Зачем… Питер?
Питер обрадовался. Наверное, стоит объяснить папочке свой план поиска генетического средства, которое могло бы исцелить и его и многих подобных ему металюдей Но вдруг понял, что это глупое объяснение, и смутился. Отец одним своим присутствием страшно давил на подростка. Питер ничего не ответил. Тогда доктор Клерис, помявшись, сказал:
– Я только… Я бы хотел, чтобы ты…
На отцовском лице явственно обозначилась глубокая
печаль.
– Питер, прости… Делай, как пожелаешь. – Он уже собрался уходить, но неожиданно задержался на пороге – словно уперся в стену. Плечи у него безвольно опустились. Он тяжело вздохнул и только потом обернулся к сыну. Уильям Клерис задумчиво почесал висок. Питер невольно заметил, как побледнело папочкино лицо. Губы сжались, и полногубый, красиво очерченный рот превратился в узкую прямую щель. Отец на глазах постарел и осунулся. А ведь ему только перевалило за сорок…
– Может, ты не совсем понимаешь, что с тобой произошло? Может, ты до сих пор в неведении… – неуверенно промямлил Клерис-старший.
Ужас ударил в голову Питера. Он не смог удержаться от вскрика:
– Папочка! Что же со мной случилось?! Чего я не понимаю?…
– Ты еще слишком юн, чтобы до конца разобраться в этом. И кроме того… мне неизвестно, сможешь ли ты понять это до конца. Ты теперь тролль, Питер. Ты привык считать себя вундеркиндом. Ты умел многое из того, чего не умели твои сверстники. У тебя действительно были удивительные способности. Точнее, задатки… Кроме того, ты имел все, что хотел. Теперь… Я просто не могу понять, на что ты рассчитываешь? Ты отдаешь себе отчет, чем ты располагаешь на этот день?
Питер хотел ответить, что у него есть он сам, и ты, папочка, и все, что вокруг… Но этого было явно недостаточно. Чего-то существенного не хватало в этом новом мире, который так неласково принял его. Он тихо ответил:
– Я хочу с чего-то начать. Вот и взялся за кассеты. Я хочу все повторить, пройти сначала…
– Питер, но ты не тот, что прежде. Тебе это не под силу, – с явным раздражением крикнул отец.
– Почему?
Папочка яростно крутил головой.
– Эта твоя цель… – Он опять запнулся и не стал договаривать до конца.
– Я собираюсь отыскать средство, чтобы излечиться! – неожиданно для себя выпалил Питер. – Поэтому я и взялся за оптические дискеты. Я хочу отыскать ключ к тому, что со мной произошло. Я хочу вновь стать человеком! Отец положил руку на дверной косяк.
– Это невозможно, Питер. Это находится за пределами нашего понимания генной основы трансформации. Никто не может сказать, возможно ли это вообще!
– Нет, это возможно! – упрямо заявил Питер.
– Что?! – заревел отец и ткнул пальцем в сына. – Это только такой юнец, как ты, может гордо заявить – это возможно! Знаешь, какова цена подобному заявлению? Да, я не отрицаю, кто-то сможет отыскать разгадку. Когда-нибудь… Но только не ты! Ты вдумайся, если сможешь, в мои слова! Только не ты!
Он вышел из комнаты и хлопнул дверью. Питер догнал его в коридоре, схватил за плечо. Слезы душили подростка. Ярость, боль и отчаяние мешались в душе. Он чувствовал, что сейчас наговорит такого…
– А чего же ты ждешь от меня? Чем я должен заниматься? Сидеть сиднем или смотреть это глупое тридео? И так всю оставшуюся жизнь?…– отчаянно крикнул он.
Отец повернулся, с некоторым удивлением посмотрел на сына, потом осторожно убрал его руку со своего плеча.
– Я бы хотел, чтобы ты жил здесь. В нашем доме ты можешь чувствовать себя в безопасности, – сухо сказал он.
– Остаться здесь? – Питер сплюнул на пол. – Жить здесь? А чем прикажешь заниматься?
– Питер, вдумайся! – Отец смотрел твердо и холодно. – Ну что ты теперь можешь? Все корпорации на всех континентах, во всех странах больше не берут на работу подобных тебе. Они боятся вас. Люди боятся вас. Судьба против вас, мир вас отвергает. Я знаю, я не самый лучший отец, но я пытаюсь делать все, что я могу. Я позабочусь о тебе.
Питер некоторое время молча смотрел на отца, потом резко повернулся и ушел в свою комнату. Со всей силы хлопнул дверью. От удара отлетела ручка замка, упала и покатилась по полу. Питер уставился на свои толстенные руки, на пальцы, обтянутые мерзкой зеленовато-серой кожей. Ярость поднялась в нем… Он еще докажет. Всем докажет… И папочке! В первую очередь папочке… Он сам устроит свою жизнь. Должен устроить. Потом посмотрим…
Ярость неожиданно угасла, и на него накатила волна отчаяния и безнадежности. Он представил себе годы, которые ему придется провести в этом доме. День за днем, месяц за месяцем. И все в ожидании смерти. Мелькнула минута – он еще на один шажок приблизился к своему концу, а о чем он думал в тот момент, кому это интересно? В конце концов, и думы станут похожи одна на другую, как дни, месяцы, годы, пока не сольются в единый, нераздельный, однообразный миг. Муторный и бесконечно тоскливый…
Если сиднем сидеть, так оно и будет. Что ж, так и ждать, когда время остановится и тоска подступит к самому горлу?
Ни за что!
Он должен доказать, что папочка на его счет здорово
ошибается!
Питер достал свою старую спортивную сумку, когда-то подаренную ему доктором Лендсгейтом, и начал собираться. Сунул в сумку несколько комплектов нижнего белья, одежду соответствующих ему размеров, потом подумал, добавил десяток оптических дискет и персональный компьютер.

* * *

Ночью он осторожно пробрался на кухню и включил экран телекома. Потом, обдумав все еще раз, стал сочинять послание отцу.
«Когда мы снова встретимся, я буду человеком».
Прочитав несколько раз, решил, что этого мало. Сухо как-то, бездушно… Подумал немного и добавил: «Я люблю тебя. Ты будешь мною гордиться».
Вот так будет получше. Он осторожно вышел на крыльцо и направился в ночь.

5

До станции надземки, расположенной в северной части верхнего города, он дошел быстро, там сел в поезд и добрался до Уилсон-авеню. Когда-то Питер слышал, что в этом районе живут бедняки, и теперь рассчитывал найти себе здесь пристанище.
Когда поезд остановился, тролль вышел на платформу и стал спускаться по лестнице, ведущей на улицу. Было два часа ночи, вокруг – ни души, и тем не менее он ощущал присутствие жизни – тайной, скрытой, подернутой ночной мглой и все равно ясно присутствующей здесь. Ему казалось, что все окружающее – срамные надписи на стене и перилах лестницы, холодный, сыро поблескивающий асфальт, закрытые витрины магазинов – является частями неведомого многоликого существа, в чрево которого он с каждой ступенькой погружался глубже и глубже. Чудище затаилось и, казалось, только ждало момента, чтобы заглотнуть его целиком. А может, оно уснуло, прикорнуло после дневных трудов? От этой мысли стало еще тревожней. Что, если вот сейчас, в ту самую секунду, когда он ступит на асфальт, – окружающий мир проснется?
Питер осторожно сделал последний шаг. Прислушался. Ничего не изменилось в зыбкой подсвеченной мгле, окутавшей улицу. Повсюду перемигивались неоновые надписи. В чем он сразу разобрался, так это в том, что во многих словах здесь не хватало букв. Вот и на той надписи, которая горела прямо перед ним, тоже сияли пробелы, и все же одно слово выглядело как приглашение. Скорее бы оно засветилось! Неоновая вывеска то гасла, то вновь вспыхивала. Это слово он узнал сразу. «Отель» – вот что было написано над неказистым домом.
Уже шагая по направлению к гостинице, Питер почувствовал, что на улице он не один. Сначала он разглядел алеющий силуэт и только потом заметил бродягу, одетого в какие-то неописуемые лохмотья. Бродяга прятался в подворотне. Чуть дальше, под эстакадой метро, он увидел какую-то парочку. Влюбленные о чем-то тихо беседовали между собой. Женщина была одета в рваные джинсовые шорты и кофточку, мужчина кутался в непонятную длинную пятнистую кожаную накидку. Во что-то похожее на халат. Парочка тоже заметила Питера, но не обратила на разгуливающего по ночной улице тролля никакого внимания. Или ему это только показалось? Через секунду парочка откровенно занервничала. А может быть, это он смутился? В первый раз за свою короткую жизнь ему довелось присутствовать при разговоре проститутки с сутенером… Питер отвел глаза в сторону и тут же четко почувствовал их страх. Все-таки тролль, да еще два и семь десятых метра высотой!…
Чем дальше он шел, тем отчетливее становились приметы ночной жизни, которая, по-видимому, не замирала здесь ни на минуту. Людей на улице хватало. Другое дело, что их трудно было сразу заметить. Все они – даже древняя старуха, курившая сигарету возле двери, – так ловко сливались с окружающим, что для того, чтобы разглядеть их, требовался определенный навык. Не то чтобы они нарочно прятались, нет, вели они себя вполне естественно, и тем не менее обнаружить их было не так просто. Питер едва не налетел на двух подростков, а ведь они шли по улице, ни капельки не таились, даже посмеивались чему-то. Видно, улица учила их быть незаметными и вместе с тем все видеть, все замечать. Те же самые хлопцы – повстречай они не тролля-богатыря, а кого-нибудь попроще– вряд ли так спокойно отошли бы в сторону. Казалось, сама улица, сам ночной мрак как мать и отец ловко укутывали своих чад от чужих глаз, давали им защиту.
А ведь подобный способ существования обозначается каким-то специальным словом… Это открытие удивило Питера. Он уже не мог избавиться от ощущения, что забытый термин вот-вот всплывет у него в памяти.
Точно – симбиоз!
Все эти человеки, выползающие в ночные часы из подвалов и подворотен, являлись мельчайшими организмами, и все вместе они давали жизнь улице… Одушевляли ее… А улица надежно укрывала их, предоставляла защиту и отдых этим нищим, сжившимся с ней созданиям. Люди воплощали собой смысл существования улицы, цель ее бытия как некоего обладающего разумом объекта.
…Добравшись до отеля, Питер толкнул дверь, отделанную дешевым пластиком. В пустом холле томились два старика. Сидели они молча, друг на друга не смотрели. Уставились на исчерканную россыпью трещин, окрашенную желтой краской стену и молчали.
Питер подошел к стойке и нажал на кнопку звонка. За дверью, расположенной сразу же за стойкой, раздалась короткая звучная трель. Через минуту дверь отворилась, и подросток – может, на год постарше Питера – выглянул из проема. Был он черноволос и смугл.
Парень бросил взгляд на посетителя – его рот чуть приоткрылся, а нижняя губа мелко задрожала. Он быстро захлопнул дверь и уже из своего убежища выкрикнул:
– Что тебе надо?
Питер пожал плечами, оглядел холл, вопросительно посмотрел на стариков, словно пытался добиться у них ответа, почему так странно повел себя ночной портье. Те не обратили на него никакого внимания. С теми же загадочными лицами они продолжали созерцать грязную желтую стену. Питер невольно глянул туда же, но там разгадки необычному поведению парня не было.
– Комнату! – наконец, запинаясь, ответил он.
– Свободных нет… Извините… – прокричал подросток из-за двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49