– Может, ты голодная? - осведомилась Ираида Петровна, располажась в кресле напротив. - Елизар Суренович приказали тебе угождать. Шустрый мой цыпленочек, ну не строй из себя страдалицу. Ты даже не подозреваешь, как тебе повезло. Елизар Суренович нам, бабцам, всякий убыток оплачивает с лихвой. Умей только попросить вовремя. А не желаешь ли винца? Красненькой шипучки давай выпьем? - Она уже направилась к стенке, где рядом с телевизором был вмонтирован бар. Нажала какую-то кнопочку, от зеркальной поверхности отделилась пластина в виде столика, внутри заплясали разноцветные огоньки, подключилась, занялась музыкой стереосистема.
– Себе-то я беленького налью, не возражаешь? К чему уж привыкла… А тебе рекомендую «Букет Абхазии». Вряд ли пробовала такое винцо. Да ты вообще-то пьющая девица или нет?
Настя сказала:
– Мне необходимо позвонить.
– Позвонить? По телефону? Это кому же?
– Домой.
Ираида Петровна напрудила себе водки в хрустальную рюмку, подмигнула девушке - и одним махом бросила в рот. Аппетитно захрустела печеньем. Она все делала со вкусом, со смаком, и от этого была Насте еще отвратительнее. Ее жирное, размалеванное лицо жмурилось в блаженно-идиотской ухмылке.
– Насчет телефона указания не было. Пожалуй, и позвони. Только сперва выпей. А то я подумаю, брезгуешь. Выпей - и позвонишь. Но не вина, а водки.
Настя взяла протянутую ей рюмку и выпила. Даже бровкой не повела.
– Ого! А ты, оказывается, не промах. Елизар не соскучится. Ох, грехи наши тяжкие. Веришь ли, и я когда-то ему нравилась. Ночки безумные, ночки бессонные. Да что уж теперь горевать. Ты зажуй, зажуй водочку. А там и ужин велю подавать.
– Где телефон?
– Да вон же он за тобой.
Действительно, за диваном на низеньком столике стоял оранжевый плоский телефонный аппарат, который почему-то Настя сразу не заметила. Она набрала номер, трубку снял отец.
– Ты где, доча?
– У подруги, пап… Как вы там?.. Знаешь, я, может быть, здесь заночую. Вы не волнуйтесь.
– Как это заночуешь? - удивился Леонид Федорович. - А кто же домой приедет?
– Мама где?
– Тебя побежала искать… Часа два как бегает. У какой ты подруги? Что случилось-то?
Настя упрямо смотрела в одну точку, стараясь ничем не выдать смятения. Уж очень жаждала увидеть ее слабость Ираида Петровна, напряглась, как щука перед броском.
– Папа, я попозже еще позвоню. Но вы не волнуйтесь, у меня все в порядке. Небольшая вечеринка. Ехать поздно не хочу.
– Как поздно, ты что? - засуетился Леонид Федорович. - Времени восьми нету. Хочешь, мы тебя встренем с матерью? Как же так у чужих людей ночевать, обременять кого-то. Разве это хорошо?
У отца в голосе паника. Настя ясно представляла, как он сидит на своем продавленном креслице, почти обезноженный, удрученный, и бессмысленно шарит по подлокотнику, словно ищет невидимого упора. Если он догадается о правде, ему уже никогда не подняться с этого кресла.
– Вот что, отец, - сказала она твердо. - Не веди себя, как ребенок. Что ты капризничаешь, ей-Богу. Ты лекарство принял в шесть часов?
– Да, принял.
– Все, до свидания. Тут телефон нужен.
Повесила трубку. Ираида Петровна, пока слушала разговор, успела еще выпить. Закурила, порозовела. Серыми комками проступил на коже грим. На Настю глядела заговорщицки.
– Рожица у тебя, конечно, ничего себе. И фигурка есть. Худа ты на мой вкус. Ничего, Елизар подкормит.
Настя прошла мимо нее, брезгливо сморщась. Вернулась к себе в комнату и захлопнула дверь.
Настя спала, когда приехал Елизар Суренович. Алеша привиделся ей во сне, но был он не бандитом, а суженым. Алая гвоздика пылала у него в петлице. Вдохновенно мерцали очи. Он был известным художником и писал ее портрет. За мольбертом он выглядел смешно и мило. Она лежала перед ним голая, но ей не было стыдно. Какой стыд перед художником? Восхищенный, он провел кистью по кончикам ее грудей. Увы, и во сне она сознавала: час блаженства не пробил для них. Уворованное счастье хуже горькой редьки. Родители не одобрят ее выбор. Никто не поверит, что Алеша художник, хотя у него гвоздика и высокое, как у гения, чело. По ее лону пробежала судорога. Этот грешный сои томил ее не впервые. Она слишком распутна, вот какая с ней беда. Алеша, смеясь, макнул кисть прямо ей в живот. Ей захотелось понюхать его губы. Он тот, кто рожден победителем. От него ей предстоит забеременеть. Она сойдет с ума, когда у него отберут кисть и снова уведут в тюрьму. Он во сне художник, а в жизни оборотень, от которого нет пощады. Алеша шепнул: не думай ни о чем, все будет хорошо. Она сказала: ложись со мной, что же ты медлишь, или ты трус?
Тут люстра вспыхнула под потолком, и в комнату застенчиво втиснулся Елизар Суренович. Против дневного у него был вид унылого, древнего старичка, озадаченного поздним бдением.
– На Ираидку не обижайся, - он пристроился у нее в ногах. - Она баба дурная, но послушная. Чего говорит, ей верить не надо. По чужой указке живет, как ее осудишь.
Мирный стариковский голос показался Насте продолжением сна. По инерции она спросила:
– Зачем она меня газом отравила?
Елизар Суренович сочувственно улыбнулся:
– И за это с ней спрос невелик. Это с твоего Алеши надобно спросить.
– Алеша не мой.
– Хорошо, что сказала. Я и то подумал, какой он тебе жених. Он парень шебутной, порченый, тебе с ним не по пути. У тебя судьба иная должна быть. Светлая, высокая. От таких, как Алеша, в женское сердечко ржа проникает.
Наконец Настя окончательно проснулась. Пристально вгляделась в ласковые очи Елизара Суреновича.
– Со мной не надо разговаривать, как с дурочкой.
– Гордая? Тоже хорошо. Но надо и то помнить, что на гордых воду возят. Каждой девушке в молодые годы нужна поддержка и опека. Особенно с твоим характером. Я же вижу, ты хотя и гордая, но очень доверчивая. Сама посуди: негодяю этому, Алексею, крысе камерной, взяла и доверилась. А также Ираидке. У нее же на лбу написано, что прохиндейка, - а ты за ней пошла. Зато вон на меня, своего, вполне возможно, благодетеля, ишь как зловеще глазами зыркаешь. А почему? Что тебе худого сделал старичок-боровичок?
– Отпустите меня немедленно. Мне домой пора.
– Эва схватилась. Ночь давно на дворе. Да и как я тебя могу отпустить, ежели ты приманка. Сама посуди. За тобой вскоре Алеша пожалует, а он-то мне и надобен.
Чем дальше Настя вслушивалась в гладкую, обманную речь старика, тем большей жутью на нее веяло. Его игриво-простонародный, нарочиты й говорок искрился желтыми сполохами. Так сытый, старый, повидавший виды кот играет с попавшей в капкан мышкой.
– Наверное, вы самый опасный человек, каких я в жизни встречала, - чистосердечно призналась она. - Вот горе, что я вам в лапы попалась. Но ничего, мной вы и подавитесь.
Елизару Суреновичу ее неожиданный выпад крепко пришелся по душе. Лениво потянувшись, он немного покачался на краешке кровати, будто готовясь на нее скакнуть, чтобы разом уж и покончить забаву. Он улыбаться перестал, задумался о чем-то своем, далеком, заветном. Может, различил в дымке будущего того, кто всех нас ждет неподалеку на верное свидание. Суровый лик его омрачился предчувствием скорых и не лучших перемен.
– Голубушка, девочка, - сказал задушевно, кротко. - Поверь, я не враг тебе. Не палач какой-нибудь. Не насильник. Будь моей гостьей, только и всего. Утро вечера мудренее. Как знать, не возблагодаришь ли ты завтра Бога, что он привел тебя сюда. Не будь слишком подозрительной. Никакого зла я тебе не причиню.
– Тогда отпустите.
– Не в моей это воле.
– Почему?
– Ты юна, для тебя все в мире просто, как в таблице умножения. Я же давно живу по законам высшей математики. В ней одна маленькая ошибочка, одно отступление от правил ведут к непоправимой неразберихе.
– То-то и оно, - подытожила Настя даже с удовлетворением. - Вы большой злодей, но со мной у вас выйдет осечка.
Давненько Елизар Суренович не внимал с такой приятностью легковесному девичьему щебетанию. Чем черт не шутит, вдруг эта своенравная девочка скрасит его угасающие годы? Конечно, наивной была эта надежда, вовсе не свойственная его скептическому разуму, да уж, видно, и впрямь годы утишают самую лихую натуру. Он бы хотел, чтобы такая, как Настя, милая, дерзкая отроковица с блестящими, чудными волосами и лукавым ртом, гладила его натруженную, чугунную руку и утешала сказками на сон грядущий. Еще желаннее, блаженнее было бы иногда, при наплыве сил утолить гремящую тоску в ее сопротивляющейся, стонущей плоти. Не надо более иных соблазнов, вознагради, Господь, за великие труды радостью предсмертного душевного воспарения. Он хлопнул в ладоши, и на пороге возникла готовая к услугам Ираида Петровна.
– Ужин? - спросил он.
– Все на столе, прошу, - угодливо, но со странным вызовом доложила женщина. Вызов был не в словах, а в том, как она игриво выставила жирное бедро, обтянутое черным шелком колготок. Юбочка на ней была короткая, как на первокласснице. Щелчком пальцев хозяин отправил ее за дверь.
– Сейчас перекусим, - обратился к Насте, - потом и баиньки. Не грусти, девочка. Все обойдется.
– Я поужинаю с вами, - сказала Настя. - Но сначала позвоню.
Елизар Суренович пересек комнату и, выудив из-под торшера, подал ей телефонный аппарат.
– Надеюсь, не в милицию? А то подскажу, кому пожаловаться. У меня там работают надежные товарищи.
Ему нравилось, как естественно она себя держит: лежит в джинсах на кровати, словно не нависла над ней беда.
На сей раз ответила Мария Филатовна. Ночной голос ее был изнурен. Показалось Насте, что дозвонилась она родной матушке уже на тот свет.
– Деточка, - прошамкала в трубку горбунья. - Сейчас первый час, а тебя все дома нету.
У Насти сердечко ухнуло вниз.
– Мама, очень прошу, ведите себя с отцом, как взрослые люди.
– Как это?
– Я осталась ночевать в гостях. Так сложились обстоятельства. Мне самой это неприятно. Но разве можно из каждой ерунды делать драму. Так жить нельзя.
– Настюша, что с тобой?!
– Ты можешь выполнить одну-единственную мою просьбу?
– Да.
– Возьми в аптечке тазепам. Дай таблетку отцу и таблетку выпей сама. И немедленно ложитесь спать. Вы что?! Уже двенадцать.
– Я же чувствую, чувствую… тебя обидели, да?!
Настя будто воочию видела, как мать судорожно, двумя руками тискает телефонную трубку и милый горбик ее раздулся, как парашют. Но она не могла успокоить мать, не могла быть с ней ласковой, потому что рядом пучилось любознательными бельмами темнобровое, обросшее зеленым мхом чудовище. Инстинкт ее предостерегал: никакого искреннего движения нельзя себе позволить. Чудовище этого ждет, оно питается человеческой слабостью.
– Спокойной ночи, мама. С утра я заеду в университет, к обеду вернусь.
– А сейчас разве не приедешь?
Любимая подружка-мамочка. Дорогой отец. Оба даже не спросили, как она сдала экзамен. Она сдала его на пятерку. Сегодняшний ужас развеется, завтра они все вместе приготовят какое-нибудь особенное блюдо и отпразднуют ее удачу. Они состряпают большой румяный пирог из белой муки с творогом. У них такой роскошной мучицы осталось в кладовке еще целых два пакета. Настя повесила трубку, которая продолжала стенать материнской мольбой.
– Завтра вряд ли получится тебе родителей повидать, - озабоченно заметил Елизар Суренович. - Однако не горюй. Чего-нибудь придумаем.
Ужинали при свечах. Обильный стол был накрыт в соседней комнате. Прислуживала Ираида Петровна, одетая почему-то в униформу швейцара с золотыми галунами. Видно, то был каприз Елизара Суреновича. Униформа, пошитая, вероятно, на заказ, была Ираиде Петровне к лицу. Темно-синие шелковые брюки впечатляюще обтягивали пышные ягодицы. Она была пьяна, то и дело что-нибудь роняла на пол. Елизар Суренович делал ей отеческие наставления.
– Держи себя в руках, Ираидка. Иначе велю выпороть на конюшне. За боярским столом управляться, не невинных по темницам пытать. Ответственность чувствуй все же. Обернувшись к загоревавшей Насте, пояснил:
– Она, наша Ираидка, по первоначальному званию лейтенант НКВД. Из самого ада вынул и к хорошей человеческой службе приставил. Думаешь, благодарна? Как бы не так. Сколько волка ни корми… У ней садизм в натуре. Если долго кровушки не понюхает, дуреть начинает. Одно время в полюбовницах ее держал, но недолго. Дня три, что ли. Дольше поопасался. Загрызть хотела. Вот лежим мы с ней в постельке, представь себе, милый мой ангелочек, Настенька, норовим осуществить половой, как говорится, консенсус, и вдруг чую, ее зубешки на моем горле - цоп! Тебе интересно, что я рассказываю, Настенька?
– Я все равно не слушаю.
– Ну и правильно, ты цыпленочка пососи, пососи. Свежий цыпленочек, прямо с фабрики. На тебя похожий.
Настя не прикоснулась к изысканным кушаньям, расставленным на столе, лишь поклевала овощной салат да отпила полбокала виноградного сока, который сама налила себе из хрустального графинчика. Однако сок этот, безобидный по вкусу, произвел на ее внутренности потрясающее воздействие. Веселый огонь растекся по жилам, и комната на мгновение наполнилась голубым сиянием. Личина жуткого старика с сочными губами отодвинулась в угол, а вернулась за стол уже преображенная: теперь Настя пировала вместе с прекрасным покойным актером Евгением Евстигнеевым. Она не опьянела, но бесконечное умиротворение сошло на ее взбаламученный рассудок. Показалось странным, что минуту назад она куда-то спешила и о чем-то беспокоилась. Разве способен причинять ей вред безобидный кривляка и эта наряженная в швейцара женщина, бывший офицер НКВД? Надо совершенно потерять голову, чтобы этого опасаться. Насте стало смешно.
– Вы мне чего-то подсыпали в сок, - сказала она. - Зато теперь я вижу, вы оба добрые, хорошие люди, только шутки у вас дурацкие. Ну зачем было устраивать это нелепое похищение, я бы сама к вам охотно приехала в гости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60