а ему надо было только достичь города и перейти на шаг, чтобы мгновенно стать невидимым, поскольку Ньюмаркет был вдоль и поперек исчерчен дорожками, которые именовались конскими тропами. Они были проложены специально, чтобы лошади могли выехать на Хит из городских конюшен, не мешая движению транспорта на дорогах. Любой всадник, едущий шагом по конской тропе, становился непримечательной частью общего городского сценария, даже субботним утром.
У меня мелькнула мысль, не заснять ли его, но камера на грузовике была развернута назад, поскольку обычно он ехал впереди объекта, снимая движущиеся машины, людей или коней. Если бы я остановился, чтобы развернуть грузовик и занять место за камерой, моя цель была бы уже слишком далеко для отчетливой съемки или вообще исчезла бы из виду.
Но все же я почти решился на это, когда удалявшийся всадник внезапно и резко натянул поводья и развернулся. Я прибавил газу. Всадник вскинул голову. Кажется, он понял, что я гонюсь за ним. Он снова повернул лошадь и помчался к Ньюмаркету даже быстрее, чем прежде.
Хотя расстояние между нами сократилось, он стремился к безопасности слишком быстро. Было уже трудно различить его силуэт на фоне зданий впереди. Я должен был признать, что не успеваю поймать его и будет лучше, если я задержусь на секунду и попытаюсь понять, что заставило его остановиться и обернуться.
Я затормозил настолько близко от места его остановки, насколько смог определить это на глаз, а потом спрыгнул в траву, стараясь понять, что же столь важное мог увидеть он, если оно заставило его прервать бегство.
Он был обращен лицом к городу. Я посмотрел туда и не увидел ничего особенного. Казалось, не было причины, по которой ему стоило оборачиваться, но никто, спасающийся бегством в таких обстоятельствах, не остановился бы, если бы не крайняя необходимость.
Если бы я снимал это в фильме… почему он мог остановиться?
Потому что он уронил что-то.
Убегающая к вершине холма густо поросшая травой площадка для тренировок была так же широка, как взлетное поле аэродрома, и почти так же длинна. Я не мог быть уверен, что нахожусь в правильном месте. Если всадник уронил что-то маленькое, можно искать целый день. Если он уронил что-то незначительное, то в этом не было никакого смысла. Но он остановился.
Я несколько раз безрезультатно прошелся туда-сюда. Здесь было просто слишком много места. Все поросло травой – целые квадратные мили травы. Я посмотрел на вершину холма и увидел, что все занятые в фильме лошади и всадники стоят там, словно индейцы на линии горизонта в старых кинокартинах про освоение Америки. Позади них вставало солнце.
Еще на вершине я в спешке уронил свою мини-рацию. Я решил вернуться обратно на холм, заметить место, где стою сейчас, а потом послать грумов прочесать все вокруг и поискать на земле что-нибудь необычное.
Место я отметил, положив на траву свой ярко-синий свитер: что-либо более мелкое может оказаться незаметным. Потом я пошел обратно к грузовику.
Сияющее солнце взошло над холмом, и в траве в двадцати шагах впереди меня что-то блеснуло.
Я подошел посмотреть, поскольку там, где работают с лошадьми, не должно валяться ничего стеклянного или металлического, и застыл как вкопанный, не в силах вздохнуть.
Удиравший всадник уронил свой нож.
Ничего удивительного, что он пытался отыскать его. Я неотрывно смотрел на то, что лежало в траве у моих ног, и чувствовал дрожь и отвращение. Это был необычный нож с широким лезвием, заточенным по обоим краям, длиной около восьми дюймов, круглой рукоятью, в которой ближе к одной стороне были прорезаны отверстия для пальцев, как будто этот нож надевали на руку подобно кастету. Лезвие было светлым, а рукоять желтоватой, как высохшая трава. Весь нож, около фута длиной, выглядел пугающим и бесконечно смертоносным.
Я поднял взгляд на холм. Грумы стояли там, ожидая инструкций.
Пусть все идет как идет, подумал я. Я вернулся к грузовику, сел за руль и поставил его над тем местом, где лежал нож, так, чтобы никто не мог поднять или забрать его, чтобы никакая лошадь не наступила на него, не сломала его и не поранилась сама.
Затем я залез в кузов грузовика, запустил камеру и заснял шеренгу всадников, черных на фоне восходящего солнца.
Хотя безработица снова неумолимо глянула мне в лицо, она была бессильна заставить меня потерять такой кадр.

ГЛАВА 7

Я изменил распорядок дня.
Все вернулись на конный двор, исключая Монкриффа, которого я оставил за рулем грузовика, строго наказав ему не двигать машину с места, даже если этого потребуют злые люди, приставленные следить за тем, чтобы машины не ездили по Хиту. Я сказал ему, что уже совершил нарушение, заехав на поле для тренировок. Он не должен сдвигать грузовик ни на дюйм.
– Почему?
Я объяснил почему.
– Нож? – недоверчиво переспросил он.
– Кто-то действительно пытался причинить вред Нэшу.
– Невозможно! – воскликнул Монкрифф больше в знак протеста, чем недоверия.
– Теннисисты, конькобежцы, Джон Леннон, – перечислил я. – Кто в безопасности?
– Дерьмово.
Не имея выбора, хотя и неохотно, я позвонил в полицию. В моей голове сами собой проносились газетные заголовки: «Злосчастье снова наносит удар по киносъемкам в Ньюмаркете». Действительно дерьмово. Я встретил полицейских на конном дворе, где ожидали, собравшись группами, все грумы. Айвэн был вне себя оттого, что едва не попал на больничную койку, а то и куда похуже.
Прибывшие полицейские оказались совсем не теми, которые присутствовали в доме Доротеи. Я подумал, насколько это необычно для местной полиции – за двадцать четыре часа получить два вызова по поводу нападений с ножами, пусть даже эти нападения казались ничем не связанными между собой. Я гадал, осознают ли они, что я присутствовал на месте обоих преступлений.
Нэш, вызванный Эдом, вышел из дома в костюме и гриме и встал рядом с Айвэном. Полицейские посмотрели на одного, потом на другого и пришли, как и все мы, к единственно возможному выводу. В тщательно подобранных брюках для верховой езды, твидовых куртках и больших защитных шлемах, с десяти шагов они казались близнецами. Только разрез на боку куртки Айвэна позволял легко различить их.
Я сказал Нэшу:
– Это может означать конец фильма.
– Никто не ранен.
– Кто-то пытался прикончить вас.
– Им это не удалось, – ответил он.
– Вы отменно спокойны.
– Томас, я уже много лет живу среди подобных опасностей. Как и все мы. Мир полон сумасшедших фанатиков. Если позволить себе беспокоиться по этому поводу, то не стоит выходить из дому. – Он посмотрел на полицейских, записывавших показания грумов. – Мы собираемся сегодня продолжать работу?
Я помедлил.
– Как отнеслась к этому Сильва?
– Стойко.
Я подавил улыбку.
– Не желаете ли прогуляться на Хит и посмотреть на железку, которую кто-то намеревался воткнуть в вас? И осознаете ли вы, что с этого момента у вас должен быть телохранитель?
– Нет. У меня никогда не было телохранителя.
– Не будет телохранителя – не будет и фильма. Очень возможно, что фильма не будет в любом случае, как только Голливуд прослышит об этом.
Он посмотрел на часы.
– Там сейчас середина ночи.
– Так вы пойдете?
– Да.
– В таком случае пойдем сразу же, как только сможем, – с благодарностью сказал я.
К нам подошел Эд и сказал, что полиция желает поговорить с человеком, который здесь за все отвечает. Я пошел к ним; оба они были старше меня и, кажется, оглядывались в поисках действительно авторитетной фигуры. Я, видимо, не соответствовал их понятию о начальстве. О'Хара, пожалуй, подошел бы им больше.
Грумы сказали им, что лишний всадник присоединился к их группе, когда они встали кружком на холме после третьей скачки к вершине. Они особенно не думали об этом, поскольку во время киносъемок рутинная жизнь конюшен обычно забывалась. Вновь прибывший, одетый в джинсы, ветровку и шлем, затесался в их толпу. И только когда лошадь Айвэна шарахнулась, а сам Айвэн закричал и упал, им пришло в голову, что что-то не так. Кажется, никто из них не увидел блеска клинка.
Они не могли дать особых примет этого человека. У защитного шлема широкий подбородочный ремень, успешно скрывающий половину лица. Они также запомнили, что вновь прибывший носил жокейские очки, какие часто надевали многие из них, чтобы защитить глаза от пыли и летящих из-под копыт камешков. Они полагали, что он мог также носить перчатки – тоже ничего необычного.
Полиция желала знать, не мог ли я добавить что-либо.
– Он хорошо ездит верхом, – сказал я.
Они, очевидно, сочли эту деталь незначительной, применимой ко многим жителям Ньюмаркета, хотя я думал, что это важно.
– Он не был жокеем, – пояснил я. – Он слишком тяжел. Слишком плотного сложения.
Мог ли я описать его внешность? Я покачал головой. Я не видел его лица – только спину, когда он галопом мчался прочь.
Я подождал, пока грумы и операторы не отойдут за пределы слышимости, а потом рассказал полицейским о ноже.
По дороге мы подъехали так близко, как только было можно, к грузовику, торчавшему среди травы, как незаконно установленный скорбный обелиск. Я полагал, что только благодаря воскресному дню никто из смотрителей поля не бегал в ярости вокруг. Я ехал в своем автомобиле впереди полицейской машины. Нэша я взял с собой в нарушение всех строжайших инструкций кинокомпании касательно безопасности. А кто знает, где сейчас безопаснее?
Монкрифф отвел грузовик на десять футов назад. Полицейские молча уставились на открывшееся взору орудие преступления. Монкрифф выглядел потрясенным, Нэш молчал.
– Он уронил это, – объяснил я. – Он обернулся, чтобы поискать это. Потом увидел, что я преследую его, и счел за лучшее удрать.
Нэш спросил:
– Он набросился на Айвэна с этим? Я кивнул.
– Пожалуй, мне стоит обзавестись телохранителем. – Он посмотрел на меня с кривой ухмылкой.
Один из полицейских достал большой бумажный пакет и осторожно, чтобы не стереть возможные отпечатки пальцев, поднял нож из травы.
– Здесь не было доглядчиков, – заметил я.
– Что? – спросил Нэш.
– В любой день, кроме воскресенья, на окраине города собираются наблюдатели с биноклями, вон там. – Я указал, где именно. – Информация – это их ремесло. Они знают каждую лошадь на Хите. Они продают сведения о том, как идут тренировки, газетчикам и букмекерам. Если бы они были здесь, наш любитель ножей не мог бы исчезнуть так просто.
Один из полицейских кивнул.
– Скажите, сэр, кто знал, что мистер Рурк будет здесь утром в это воскресенье?
– Около шестидесяти человек, – ответил я. – Любой работающий над фильмом знает расписание съемок на пару дней вперед. – Я сделал паузу. – Всегда кто-нибудь приходит, чтобы поглазеть, как снимается фильм, но мы отгоняем их прочь, так далеко, как это возможно, если не желаем, чтобы они попали в кадр. К тому же сегодня мы начали работу до восхода солнца. – Я обвел взглядом Хит. Не считая нашей возни, вокруг почти никого не было. Машины, проезжавшие по дороге, не сбрасывали скорость. Хит выглядел мирным и просторным – совершенно неподходящее место для смерти.
Как и сказал Нэш, никому не было причинено вреда. Полиция уехала, забрав свои записи, нож и версии причин происшедшего, теории, обратно в Ньюмаркет, и, чувствуя, как близкий рок кружит над нами, подобно стервятнику, я велел операторам вновь приступать к работе – снимать сцену первой встречи героев Нэша и Сильвы.
Когда мы закончили, было около трех часов дня. Едва я вернулся на конный двор, как прибыли четыре мотофургона для перевозки лошадей, чтобы отвезти их на Хантингдонский ипподром вместе с седлами, уздечками, удилами и прочей сбруей, кормом и попонами, не считая грумов и их дорожных сумок. Кажется, наш управляющий конюшнями великолепно справлялся. Несмотря на раннюю побудку утром, все словно собирались на праздничный карнавал.
Эту временную эйфорию развеял О'Хара, ворвавшийся во двор на своем автомобиле и заоравший на меня, едва ступив на землю:
– Что, во имя ада, происходит?
– Отправка в Хантингдон, – ответил я.
– Томас, я говорю не о чертовом Хантингдоне. Я услышал по радио, что какой-то маньяк напал на Нэша с ножом. Что происходит в этом содоме?
Я попытался рассказать ему, но он был слишком встревожен, чтобы слушать.
– Где Нэш? – спросил он.
– В доме, снимает грим.
Он нетерпеливо умчался в дом через заднюю дверь, оставив меня присматривать за отправкой. Фургоны выехали со двора, пассажиры больше не пели.
Монкрифф предположил, что у него будет на редкость свободный вечерок. Я сказал ему, что он заслужил его и ему следует побыстрее исчезнуть. Он это и сделал, надеясь, что О'Хара спохватится не скоро.
Оставшись один, я прислонился к двери конюшни, вслушиваясь в непривычную тишину и думая о ножах. Слабый голос Валентина звучал в моей голове: «Я оставил нож у Дерри».
Мир был полон ножей.
Кто такой Дерри?
О'Хара и Нэш вышли из дома вместе, и настроение у них было лучше, чем я ожидал.
– Я половину ночи говорил с Голливудом, – заметил О'Хара. – Я напомнил им, что увольнение режиссера в середине съемок почти неизбежно приведет к катастрофе, потому что критики всегда первым делом цепляются к этому факту и большинство их статеек мусолит вопрос о том, насколько лучше был бы фильм, если бы все осталось как есть.
– Как бы далеко от истины это ни было, – сухо прокомментировал Нэш.
– В данном случае, – жестко сказал ему О'Хара, – если вы помните, вы сказали, что если они выкинут Томаса, то уйдете и вы.
– Да. Глупо.
О'Хара кивнул.
– В любом случае. Я буду напирать на то, что нападение этого психа – реклама, причем неплохая. К тому времени, как картина выйдет на экраны, зрители будут рваться на нее.
Он говорил это так, словно убеждал самого себя, поэтому спорить с ним я не стал. Вместо этого я спросил:
– Я понадоблюсь вам здесь в следующие несколько часов?
– Полагаю, что нет, – с сомнением ответил он, вопросительно глядя на меня.
– Ранний воскресный вечер, – объяснил я, – это чрезвычайно подходящее время для нанесения неожиданных визитов фермерам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39