– Хочешь чего-нибудь выпить?– А ты?– Хочу. Я устала, – сказала Синди, вздохнула и прошла в ванную.Он услышал, как побежала вода, встал, зажег свет и подошел к столику, на котором она держала спиртное.– Бурбон кончился! – сообщил он.– Что?– Бурбона нет. Кончился.– Ладно, я выпью немного шотландского виски.– Не слышу.– Виски! – крикнула Синди. – Шотландского. Чуточку!– Хорошо.– Что, что?– Хорошо, говорю.Он улыбнулся и прошел с бутылкой шотландского в маленькую кухню. Там он вынул из шкафа два низких стакана, щедро налил в каждый, а потом чуть не сломал руку, пытаясь вытащить из морозильника примерзший поднос с кубиками льда. Кое-как он счистил иней хлебным ножом, бросил в каждый стакан по два кубика и отнес выпивку в спальню. Синди в лифчике и комбинации доставала из шкафа халат. Не оборачиваясь к нему, она сказала:– Я знаю, о чем будет моя диссертация.– О чем? Вот твой стакан.– Спасибо. – Она повернулась, взяла стакан и бросила халат на кровать. Затем сделала хороший глоток, хмыкнула удовлетворенно, поставила стакан на комод и сообщила: – В июне я получаю магистра. Пора думать о докторской.– Пора, – подтвердил Клинг.– Знаешь, о чем я хочу писать диссертацию? – спросила Синди, одной рукой расстегивая лифчик.– Нет, о чем?– О сыщиках. Детектив как вечно подсматривающий индивидуум.Клинг решил, что она шутит, но в этот момент она сняла лифчик, и он впрямь почувствовал себя человеком, подглядывающим в замочную скважину. Синди без тени улыбки рассталась с комбинацией и трусиками и набросила на себя халат. Завязывая пояс, она спросила:– Что ты на это скажешь?– Ты серьезно?– Ну конечно, – сказала она, глядя на него с недоумением. – Вполне серьезно. С какой стати я буду шутить по поводу своей докторской?– Ну, я не знаю, мне показалось...– Конечно, я серьезно, – повторила Синди на этот раз уже сердито и снова взяла свой стакан. – А что? Тебе не нравится тема?– Я не знаю, что ты имеешь в виду, – пробормотал Клинг. – Такое странное название...– Я пока не уверена, что она будет называться именно так, – раздраженно ответила Синди. Она отхлебнула еще виски и сказала: – Пойдем в гостиную.– Почему бы нам не побыть здесь? – удивился Клинг.Синди пристально на него посмотрела, а он пожал плечами и попробовал улыбнуться.– Я очень устала, – наконец сказала она. – У меня был жуткий день. К тому же скоро у меня начнутся месячные.– Тем более...– Нет, пошли, – сказала она и вышла из спальни.Клинг тупо проводил ее взглядом и, когда она уже исчезла за дверью, еще долго смотрел в пустоту. Затем он сделал большой глоток, насупился и отправился в гостиную. Она сидела, положив босые ноги на стул, и глядела в окно.– По-моему, это хорошая идея, – сказала она, не оборачиваясь.– Ты о чем?– О диссертации, – раздраженно ответила Синди. – Берт, мы можем хотя бы на минуту выбросить из головы секс?– Мы?– Ты, – поправилась она.– Попробую.– Дело не в том, что я не люблю или там не хочу тебя, просто сейчас мне этого не хочется. Мне скорее хочется плакать.– Почему?– Я же тебе сказала. У меня скоро месячные. За день-другой до этого я чувствую себя просто инвалидом.– Что поделаешь.– И кроме того, мне не дает покоя диссертация.– Над которой ты все равно начнешь работать не раньше июня.– Нет, в июне я получаю магистра. Над диссертацией я начну работать не раньше сентября. Но не все ли равно? Мне ведь так или иначе надо когда-то о ней подумать!– Наверно, но все-таки...– Что с тобой сегодня, Берт?– У меня выходной.– Никакой логики! Лично у меня сегодня выходного не было. Я пришла на работу в девять утра и приняла двадцать четыре человека. Я устала, настроение паршивое, и вот-вот у меня начнутся...– Ты уже говорила.– Что ты ко мне все время цепляешься?– Синди, – сказал он, – может, я пойду домой?– Это еще почему?– Мне не хочется с тобой препираться.– Иди домой, если тебе так хочется.– Я пошел.– Погоди.– Синди!– Господи, делай, что хочешь, – сказала она. – Мне все равно.– Синди, я тебя очень люблю. Но пожалуйста, перестань!– Тогда почему ты не хочешь поговорить о моей диссертации?– Почему не хочу? Очень даже хочу!– Нет, ты хочешь только в постель!– Что в этом плохого?– Ничего, кроме того, что я не хочу.– Пожалуйста!– И не надо говорить таким обиженным голосом.– Я не обиделся.– Ты мог бы хоть из вежливости поинтересоваться моей диссертацией, Берт. Спросить, о чем она.– О чем она?– Иди к черту! Ничего я тебе сейчас не скажу.– Не хочешь – как хочешь.– Вот и отлично, – сказала Синди.– Синди, – произнес он после паузы, – я тебя просто не узнаю, когда ты делаешься такой...– Какой такой?– Такой стервой.– Как это ни печально, стервозность – свойство моего характера. Если ты любишь меня, люби во мне и стерву.– Нет, стерву я любить не собираюсь, – сказал Клинг.– Как хочешь. Дело хозяйское.– Так о чем же твоя диссертация?– Не все ли тебе равно?– Спокойной ночи, Синди. Я пошел.– Правильно, бросай меня, когда мне плохо!– Синди...– Она же о тебе, ты сам мне подсказал эту тему! А теперь иди домой. Тебе ведь наплевать, что я тебя так люблю, что думаю о тебе день и ночь и даже решила написать о тебе диссертацию. Так что давай, ступай с Богом, мне тоже плевать!– О Господи! – сказал Клинг.– Вот именно. О Господи!– Расскажи мне о диссертации.– Тебе действительно интересно?– Еще как!– Ну-ну, – сказала Синди. – На мысль о ней меня навел фильм Антониони. Помнишь там фотографии?– Какие фотографии?– Там в одном эпизоде герой увеличивает черно-белые снимки, чтобы понять, что же все-таки произошло.– Помню.– Так вот, я подумала, что в основе этого лежит неудовлетворенное детское желание подсмотреть акт.– Что, что?– Совокупление отца и матери.– Если ты будешь говорить о сексе, я лучше пойду.– Я серьезно.– Извини, тогда продолжай.– Любовная сцена – загадка для ребенка, – сказала Синди. – Он может наблюдать ее изо дня в день, совершенно не понимая, что происходит. Фотограф в том фильме, если ты помнишь, сделал в парке множество снимков целующейся парочки. Ты помнишь или нет?– Помню.– Что является символическим отображением созерцания ребенком полового акта. Женщина молода и хороша собой, ее играла Ванесса Редгрейв, – именно такой и воспринимает ребенок мать.– Ребенок видит в матери Ванессу Редгрейв?– Молодую и красивую женщину, Берт! Ей-богу, если ты будешь...– Извини, я просто так. Давай дальше.– Я говорю более чем серьезно! – сказала Синди и взяла из инкрустированной шкатулки сигарету. Клинг дал ей прикурить. – Спасибо, – сказала она и выпустила струйку дыма. – О чем я?– О молодой и красивой матери.– Вот-вот. Именно так воспринимает ребенок мать, он видит в ней молодую и красивую девушку, на которой хотел бы жениться сам. Ты ведь слышал, как дети говорят, что хотели бы жениться на мамочке?– Слышал.– Ну вот, женщину в парке играет молодая и красивая Ванесса Редгрейв. А мужчина гораздо старше ее, у него в волосах седина. В фильме это даже как-то подчеркивается. Точно не помню, но фотограф, кажется, говорит, что ее любовник слишком стар для нее. Понимаешь?– Ты хочешь сказать, что он – воплощение отца?– Именно. А значит, эпизод в парке, когда фотограф снимает любовников, можно истолковать как наблюдение маленьким мальчиком любовной сцены между матерью и отцом.– Здорово.– Фотограф не понимает, что происходит. Он свидетель соития, но смысл происходящего ускользает от него. Вот он и начинает увеличивать снимки. Так мальчик прокручивает воспоминания, восстанавливая детали, чтобы понять, что к чему. Но чем больше он вглядывается в увеличенные фрагменты, тем больше недоумевает, пока наконец на одном из увеличенных снимков не различает пистолет. Обрати внимание: пистолет!– Да, пистолет, – сказал Клинг.– Думаю, ты и без меня знаешь, что у психологов пистолет – это устойчивый символ.– Чего?– Сам знаешь чего, – сказала Синди.– Надо же! – удивился Клинг.– Да! И подчеркивает, что основа всего этого – эдипов комплекс. Фотограф у Антониони обнаруживает, что пожилой мужчина умер. То есть с ним самим случилось то, что в мечтах мальчика происходит с его отцом. Тогда мать будет принадлежать одному ему, понимаешь?– Да.– Вот это и навело меня на тему детектива как вечно подглядывающего. В этой части фильма нагнетается напряжение. Герой разгадывает загадку, а стало быть, его можно считать детективом. Ты согласен?– Ну, в известном смысле...– Конечно, он детектив, Берт. По мере того как он увлекается расследованием, загадочный элемент усиливается. А кроме того, есть вполне реальный труп. Остается только выяснить, убийство это или нет. Но Антониони отбрасывает его, потому что заинтересован в другом...– Кого отбрасывает? Труп?– Нет, не труп. Собственно, труп он тоже в каком-то смысле отбрасывает, но я имела в виду загадочный элемент. – Синди подозрительно посмотрела на Берта. – Ты опять надо мной издеваешься?– Да, – ответил он с улыбкой.– Не будь таким умником, – сказала она и тоже улыбнулась. Клинг счел это добрым знаком. – Я хотела сказать, что Антониони отбрасывает таинственность, когда она сослужила свою службу. Он делал фильм об иллюзии и реальности, об отчуждении и так далее, поэтому его не интересует, кто убил, почему и прочая чепуха.– Прекрасно, – сказал Клинг, – но я по-прежнему не могу сообразить...– Вот мне и показалось, что уголовное расследование чем-то напоминает детское желание понять соитие...– Это гениально, Синди. Как ты только до этого додумалась!– Подожди минутку!– Ладно, я слушаю.– Я тебя заинтриговала, а? – спросила она и снова улыбнулась.Еще один добрый знак, подумал Берт и сказал:– Продолжай!– Детектив как представитель власти по долгу службы постоянно наблюдает результаты насилия, а это похоже на то, как ребенок воспринимает сцену соития. Ему кажется, что отец причиняет матери боль, ему кажется, что ее стоны – выражение этой боли, что они борются друг с другом. Он истолковывает сцену именно так, поскольку у него нет ни опыта, ни информации. Он не знает, Берт, чем занимаются его родители. Этого он не в силах понять. Но это его завораживает и...– Если ты полагаешь, что вид человека, зарубленного топором, может кого-то заворожить...– Господи, я же не об том! Я и не собиралась проводить такие аналогии, хотя, если вдуматься, то и в них есть доля истины.– Что же ты имела в виду?– Только то, что насилие обладает притягательной силой. Как и созерцание его результатов.– В прошлую субботу, созерцая результаты насилия, я чуть не сблевал, – сообщил Клинг.– Это в известной степени аргумент в пользу притягательности насилия, – отрезала Синди. – Но ты отвлекаешь меня от главного. Главная идея диссертации...– Не уверен, что она мне понравится.– Почему это?– Ты сама сказала, что эту тему подсказал тебе я.– Но вдохновил меня Антониони.– Сначала ты сказала, что я!– Антониони дал первоначальный толчок. А потом уже возник ты, что естественно, потому что ты имеешь дело с убийствами, а я очень люблю тебя, и меня интересует твоя работа. Все ясно?– Ну, это еще куда ни шло...– Ты меня никак не дослушаешь.– Слушаю изо всех сил.– Ладно. Итак, мы имеем детектива, который созерцает плоды насилия и пытается понять, что же именно произошло.– Что тут особенно размышлять, когда видишь покойника с двумя дырками в голове? То есть я хочу сказать – и так понятно, что в него стреляли.– Это очевидно, но ты пытаешься понять, кто стрелял, что его заставило стрелять и так далее. Ты не можешь по-настоящему понять, что произошло, пока не поймешь того, кто стрелял. Улавливаешь мысль?– Нет, тут ты не права. Обычно мы узнаем очень многое, прежде чем арестовываем человека. Если уж выдвигать обвинения, надо иметь серьезные основания.– И на чем вы основываетесь, когда арестовываете подозреваемого?– На фактах. В уголовном расследовании полным-полно запертых чуланов. Мы вскрываем их один за другим в поисках скелета.– Вот именно! – торжествующе произнесла Синди. – Вы ищете мелкие подробности. Вы изучаете детали, чтобы отыскать ключ, благодаря которому целое приобретает некий смысл – то, что делал герой в фильме Антониони. Очень часто при расследовании вы обнаруживаете факты, которые нелегко объяснить. Ясность наступает гораздо позже. Точно так же ребенок понимает смысл сцены соития, только когда становится юношей. Тогда он может сказать себе: «Вот, оказывается, что они делали. Они занимались любовью!»– Лично я не видел, как мои родители этим занимаются, – сказал Клинг.– Ты просто подсознательно вытеснил эти воспоминания.– Да нет же, я просто никогда не видел.– Чего?– Того!– Видишь, ты даже не можешь выговорить вслух это слово, – сказала Синди, хихикая. – Заметь, как удачно ты вытеснил это в подсознание.– Знаешь, чего я не люблю в психологах? – начал Клинг.– Чего? – посмеиваясь спросила Синди.– Они все время что-то интерпретируют.– Тем же занимаешься и ты – каждый день, только у вас это называется расследованием, – сказала Синди. Она перестала смеяться и выглядела теперь очень серьезной, даже усталой. – Разве ты не видишь, к чему это приводит? Детектив наблюдает насилие, которое он не может ни понять, ни взять под контроль. Поначалу оно пугает и сбивает его с толку, но постепенно все проясняется. Это будет замечательная диссертация. А ты что хочешь, то и думай!– Не сомневаюсь, что диссертация будет классной, – сказал Клинг. – Давай проработаем сцену соития.Он глядел на нее снизу вверх, а она на него сверху вниз, их взгляды встретились, и некоторое время они молчали. Он смотрел и думал, до чего же любит ее. Васильковые глаза, бледное осунувшееся лицо, чуть приоткрытые губы. Она глубоко вздохнула, и рука со стаканом бессильно опустилась вниз. Он понял, что она ему ответит. Она согласится, хотя ей совершенно не хочется. У нее плохое настроение, и она думает, что выглядит непривлекательно. Больше всего ей хотелось бы посидеть, глядя на небо и попивая виски, а потом немного вздремнуть. Сейчас ей было совсем не до любви. Но если он хочет, она согласна.Он прочитал это по ее глазам и губам и почувствовал себя насильником.– Может, и в самом деле не стоит, – сказал он. – А то это будет напоминать некрофилию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16