– Я – Эгле, – улыбнулась маленькая повелительница змей, – а ты?
– Меня Яном звать, – отчего-то смутился Коростель. Он вдруг понял, что эта девушка, в одиночку гуляющая по лесу, наверное, не робкого десятка, к тому же эта змея и необъяснимое ощущение удивительного покоя и естественности, исходящее от этой лесной нимфы, порождали в нем чувство неуверенности и незнания, как себя дальше с ней вести, о чем говорить, что спрашивать. Он готов был поклясться, что подобные девицы гораздо лучше ему видятся в зеленой лесной чаще или на залитой солнцем поляне, нежели в хлеву рядом со скотиной или за домашним шитьем и вязанием. К тому же, приученный за время похода с друидами ко всяческим чудесам, он почему-то сразу уверился: эта особа себе на уме, да и змей с ней какой-то уж чересчур большой и умный – того и гляди зашипит по-человечьи.
– А идешь ты по своим надобностям как – один или с компанией? – прищурила один глаз девушка, увертываясь от шаловливого лучика солнца, норовящего поймать ее взгляд.
– Вообще-то с компанией, – пробурчал Коростель, – а ты?
– А я – одинокая сойка, куда хочу – туда лечу, – заговорщицки подмигнула ему Эгле. – Теперь вот иду по одному дельцу, да заглянула в лесок – ягод подсобрать. Да и Клеверу нужно по травке поползать, а то сидит в корзине, пыль да духота – никакого змеиного удовольствия.
– Родители, что ли, послали?
– Ага, бабка, – с каким-то вызовом в голосе подтвердила девушка. – Несу родственникам гостинцы да последние новости-сплетни. Если вы все такие смирные – может, возьмешь меня в вашу компанию?
Ян покраснел, представив, как он приведет к друидам Эгле и будет объяснять, как встретил ее на полянке – со змеей да деревенскими харчами в корзинке для теток и прочей родни.
– Не бойся, я пошутила, – рассмеялась Эгле. – Не гожусь я для компаний, потому как тороплюсь. Дел еще, – она провела ребром ладошки по горлу, – непочатый край. Нужно тетке Марте весточку отправить да деду Юшке табачку прикупить, а там еще и кумовья со сватьями. Так что бывай здоров, Янчик, теперь уже встретимся в Юре.
– А откуда ты знаешь, что встретимся? – удивился Ян, почему-то чувствуя себя очень глупо.
– Эх, чудак человек, а еще менестрель, – покачала головой девушка. – Нешто не знаешь, что все дороги здесь сходятся в одно место – отсюда полтора дня до Юры.
– И большой город? – деловито осведомился Коростель.
– Город… – презрительно протянула Эгле. – Ну какой же это город, Янчик! Юра – это морское сердце литвинских земель, настоящий порт, куда съезжаются купцы со всех концов Балтии. Это брат, не город, а порт, да еще такой, каких мало и у свеев. Коли вы туда идете – а сдается мне, это так, – то в аккурат свидимся там на городской ярмарке. Ярмарка там в конце недели – закачаешься!
Эгле сунула руку в корзинку и протянула Яну горсть земляники.
– Бывай, Ян-менестрель, встретимся на базаре – поболтаем.
– Где ж тебя там найти, Эгле? – опомнился Ян, рассеянно вертя в руках дудочку.
– В воскресенье с утра буду у травяных рядов, где лекарства и целебные листья бабки и знахари деревенские продают, – заговорщицки приложив палец к губам, прошептала Эгле и тут же расхохоталась, неожиданно дернув Яна за нос. – Там и встретимся!
И, помахав на прощание Яну рукой, девушка в зеленом сарафане вприпрыжку побежала по лесной тропинке, туда, где деревья редели, выдавая близость дороги и людского жилья. Следом за ней, невидимый в густой траве, неслышно струился уж. Ян смотрел Эгле вслед, пока она не скрылась за деревьями, потом почесал в затылке и рассеянно повертел в руках молчуновскую дудочку. Медленно поднеся ее ко рту, Коростель дунул, но ожидаемого долгого звука, который получился у Эгле, не раздалось. Ян раздосадованно почесал в затылке и дунул еще раз, однако так же безрезультатно. Тогда он вздохнул, спрятал непокорную дудочку обратно в кожаный футляр за поясом и побрел в лагерь – нужно было готовиться в дорогу.

ГЛАВА 5
В ОЖИДАНИИ МОРЯ

Все-таки не случайно этот город назвали Юра, думал Ян, осторожно пробираясь в толпе горожан, особенно шумной и пестрой сегодня из-за воскресного базарного дня. На большинстве балтских языков и наречий слово «юра» означает «море», «морской». Все здесь было не таким, как в лесных краях, которые миновал маленький отряд друидов в своей неустанной погоне за врагом: город словно нес на своих улицах, домах, переулках отзвук чего-то нового, свежего, чистого, как острые лучи солнца в холодной и пенистой воде утреннего прибоя. В воздухе, казалось, уже витал привкус того удивительного морского йода, который невозможно спутать ни с терпким ароматом неизменно устремленных ввысь сосновых чащ литвинских лесов, ни с вечными туманными испарениями еланей и болот в землях ольмов и северной чуди. И хотя торговые гавани и прибрежные мели самого южного порта Балтии можно было разглядеть только с самой высокой точки Юры, где на холме до сих пор высилась старенькая сторожевая башня, весь город был пропитан удивительным предощущением моря, его бескрайних просторов и непременных рыбачьих лодок, бесстрашно качающихся на сине-зеленых волнах в самые сильные ветры. В этом городе жило яркое, какое-то вечно весеннее морское солнце, скрашивающее жизнь горожан в самые сильные зимние холода, подкрепленные пронизывающим до костей ледяным ветром. Самые веселые и задорные рыбачки спешили поутру по улицам приморского форпоста на рынок, самые бесшабашные мальчишки стайками носились по его широким улицам, мощенным белым камнем-известняком. В городе постоянно были новые люди – купцы, солдаты, путешественники, матросы с торговых кораблей. Вот и сейчас Коростель постоянно примечал в толпе людей явно нездешнего вида, большей частью суровых, обветренных северян, хотя встречались и русоволосые верхние славены с Новых городов, и белобрысые западные поляне, и даже нет-нет да мелькали чернявые физиономии южнорусов и кочевых ромалов. Одно слово – Юра, морской форпост, литвинская торговая жемчужина и передний край противостояния с Севером. Правда, сейчас военная страда изрядно отодвинулась на север и запад, растекшись там по холодному побережью и краям лесистых дюн, однако тяжелые морские катапульты с башен Юры были неизменно нацелены в сторону моря – гостей испокон веков ждали только со стороны песчаных кос и необозримых пляжей, намытых за долгие годы неспокойным студеным морем.
Друиды потеряли след Птицелова при входе в город. То странное, почти мистическое «верхнее» чутье, как его называют собачники, когда пес ищет дичь не на земле, а по следу, растворенному в воздухе, чутье, которым, кажется, и руководствовались Травник и его товарищи, оказалось бессильным перед ярким и шумным миром большого приморского города, в котором можно было спрятать не только горстку людей, к тому же стремящихся остаться незамеченными, но и небольшую армию. Расспросы городской стражи ни к чему не привели – у города было несколько входов, на ярмарку уже с раннего утра постоянно шли люди и тащились подводы с товарами. К тому же стражники Юры весьма подозрительно отнеслись к обычной в таких случаях истории, которую использовали друиды, – ищем, мол, должников, не уплативших вовремя и сполна за лекарственные снадобья особенной ценности и магические амулеты. Друидов наметанный глаз хорошего стражника выделял за версту по одежде и особым знакам принадлежности к Кругу, поэтому отряд Травника шел, особо не таясь и не отягощая совесть излишними ложью и обманом. Стража долго выясняла, откуда следуют друиды и куда, пока наконец Книгочей, знающий, кажется, все языки и диалекты, не шепнул старшине сторожей некую фразу на местном наречии, многозначительно указав пальцем за спину на Снегиря. Десятник мгновенно сделал шаг назад и нетерпеливо зажестикулировал подчиненным, указывая немедленно пропустить друидов в арку, над которой высились поднятые решетчатые ворота, громоздкие и обшитые железными пластинами. Друиды, привыкшие ничему не удивляться, и Ян быстро прошмыгнули в арку и тут же очутились на широкой городской площади, где уже, несмотря на ранний утренний час, раскладывали свои товары первые торговцы. Переведя дух, друиды немедленно обратились к Книгочею за разъяснениями.
– Что это ты им такое ввернул, Патрик, насчет моей особы, что у них тут же прояснились мозги? – усмехнулся Снегирь, румяный от утреннего солнышка и первых городских впечатлений, среди которых немаловажное место занимали запахи жарящихся рядом духовитых пирогов с мясом и, похоже, капустой.
– Нужно было что-то делать, – развел руками Патрик, избегая взгляда товарища.
– И что же ты сделал? – уже более взволнованным тоном повторил Снегирь.
– Ничего особенного, дорогой Казимир, – поспешил успокоить его Книгочей. – Я всего лишь сказал страже, что у тебя дурная болезнь.
При этих словах друиды понимающе переглянулись. Снегирь на их памяти никогда и ничем не болел, но зато всю жизнь был на этот счет весьма мнительным, особенно в отношении болезней особого свойства. Он был самым большим чистюлей из всех друидов еще в Круге и даже в пути нередко расспрашивал Книгочея и Травника о ядовитых растениях и насекомых, а также симптомах всяких хворей и болезней. У Казимира всегда была своя собственная ложка, которой он крайне неохотно делился с другими, а умывался он обычно дольше всех, не упуская случая поплескаться в реке – купаться в стоячих озерах он по какой-то одному ему известной причине не любил.
– Это какая же такая болезнь, братец Патрик? – нервно усмехнулся Снегирь.
Тактичный Книгочей знаком велел ему приблизиться и что-то прошептал на ухо.
Лицо Снегиря тут же пошло красными пятнами. Он вздрогнул и больно ухватил своими пухлыми пальцами Патрика за плечо.
– А почему они поверили? – хрипло спросил Снегирь.
– А ты посмотри на себя, – невинно предложил Книгочей, и все друиды разом расхохотались.
На самом деле Патрик попал в самую точку. Снегирь, похоже, никогда в жизни ничем, кроме живота и простуды, серьезно не болевший, несколько дней назад ухитрился простудиться, и на его пухлой верхней губе созрел здоровенный прыщ. Любой путник в дороге постарался бы избавиться от этой неприятности в самом ее зародыше, однако Книгочей, любящий отыграться над частенько задирающим его книжные пристрастия Снегирем, настоятельно посоветовал тому ни в коем случае ничего не давить на лице, где якобы у человека располагается так называемый «треугольник смерти». Дескать, прыщ сам созреет и лопнет. Правда, размещаются ли в этой опасной зоне губы, Книгочей приятелю не сообщил. Однако у большого Снегиря было большим не только сердце, но и все остальное, и прыщ, естественно, тоже уродился на славу. Снегирь всячески оберегал свою хворь, а с другой стороны – стеснялся отчаянно, и Март прошлым днем по-дружески обещал купить ему на ярмарке в Юре женских кремов и пудр для лица, после чего Снегирь весь день дулся на Збышека и не разговаривал с ним. Теперь же былые страхи краснощекого друида, похоже, ожили вновь, и он, чувствуя, что над ним смеются, стал пыхтеть и надуваться, как майский жук. Сладкая внешность Снегиря была весьма обманчива – в открытой потасовке один на один с ним мало кто мог сладить, и Травник поспешил положить его беде конец, а заодно и немного разрядить обстановку.
Симеон обнял стремительно багровеющего Снегиря и, что-то тихо нашептывая ему, увел его за ближайший воз, с которого пожилой селянин сгружал корзины с товарами. На несколько секунд перебранка между Травником и Снегирем усилилась, после чего раздался неожиданно тонкий звук, словно кто-то икнул. Тут же опять молча появился криво усмехающийся Травник, а за ним брел крайне озадаченный Снегирь, крепко прижимая к нижней губе слегка окровавленные пальцы. Прыща уже не было, и Молчун, все это время непонимающе переводивший взгляд с одного друида на другого, радостно заулыбался. Снегирь плеснул себе на лицо воды из фонтанчика для питья, которые были обустроены в Юре повсюду усилиями городского головы, но ранка продолжала кровоточить. Тогда заботливый Март сорвал пыльный подорожник, нарочито небрежно послюнявил его и протянул его пострадавшему.
– На, налепи себе на клюв, Снегирь, и тогда все заживет до твоей Снегириной свадьбы.
Казимир прополоскал листочек в фонтанчике, благодарно кивнул Збышеку, и мир был восстановлен. В городе нужно было пополнить припасы, отдохнуть и отыскать следы зорзов. В том, что они заходили в Юру, у Травника не было и тени сомнения.
Остановившись на постоялом дворе, друиды наскоро перекусили, вымылись и отоспались, а ближе к обеду Травник всех разбудил и распределил поручения. Хозяйственные и продовольственные нужды были возложены на Марта, Яна, Книгочея и Снегиря, причем последние двое должны были навестить двоих членов Круга, живших в городе под чужими именами, выдавая себя за торговцев. Марту и Яну весь оставшийся день и вечер после рынка были отданы на их усмотрение. Травнику же предстояло выправить необходимые дорожные документы у властей – порядки на дорогах чем ближе к морю, тем были строже, и стража проверяла всех подозрительных путников с пристрастием. И хотя Травник по своему немалому опыту знал, что разговоры с властями – дела всегда долгие, он тем не менее прихватил с собой Молчуна, рассчитывая после господ из магистрата показать его какому-нибудь известному лекарю из городских – у Йонаса участились головные боли, и он стал плохо спать, беспрестанно ворочаясь и выкрикивая во сне бессвязные, нечленораздельные слова. И вот теперь Ян и Збышек шествовали по огромному рынку, улыбаясь быстроглазым служанкам и угощаясь молоком у добрых и толстых коровниц, самих немного похожих на их любимых Звездочек и Пеструх. Котомки у них за плечами мало-помалу наполнялись, цены здесь были божеские, и настроение у обоих было превосходное. Летнее небо, уже начинающее становиться прозрачным в преддверии полуденной жары, словно в честь ярмарки торжественно синело над головой, а облака были так рельефны и необычны по очертаниям, что напоминали рисунки из детских книжек, где все нарочито и фантастически ненастоящее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53