Одновременно он взмахнул кинжалом, и с кончика клинка посыпались белые искры. Дудка даже зажмурился, так они ослепляли. Яркий блеск на мгновение ошеломил женщину, она злобно зашипела и ощерилась, как волчица, столкнувшись со своим злейшим врагом – охотником на потаенной тропе. Травник повел клинком, и тут же огненная линия сорвалась с него и, подобно аркану, опоясала женщину кольцом. Нежить рванулась из плена, но едва она коснулась светящегося круга, тот сверкнул, вспыхнуло пламя, и тварь заревела в голос. В ней не было уже ничего человеческого, материнские черты растаяли, и перед Яном предстало жуткое создание с волчьей мордой и длинными загнутыми когтями. Из-под женских одежд пробивалось бледное свечение, красные глаза горели в ночи, и их бешеный взгляд был устремлен на друида. Глухое рычание вырывалось из оскаленной пасти, на клыках показалась пенная слюна. Ян, не отрывая глаз от этих клыков, нащупал в костре пылающую ветку, вскочил на дрожащие, подгибающиеся ноги и швырнул ее в оборотня. Ветка полетела, полыхая и крутясь в темноте, но наткнулась на незримую преграду, окаймленную светящимся кольцом, и отскочила, рассыпаясь в искры. Волчица злобно зарычала и рванулась к Яну, но огненная ловушка выдержала, несмотря на чудовищной силы натиск изнутри.
– Отдай ключ… – свистящим шепотом проговорил задыхающийся друид. – Он не принадлежит ни тебе, ни твоему хозяину.
Оборотень ничего не ответил, однако попытался подкопать землю у ног. Трава не поддалась, ее корни крепко вцепились в почву, а поросль полезла наружу и зазвенела на ветру, как металлическая. Через несколько минут чудовище успокоилось и мрачно уставилось на друида, глухо рыча и сверкая красными белками. Ян замер у ног Травника, не в силах оторвать взгляда от волчицы. Друид рывком поднял его и ободряюще похлопал по плечу.
– Она вернет… Скоро рассветет, и она отдаст ключ, даже и не по своей воле.
– Почему? – Ян по-прежнему опасливо поглядывал на оборотня, злобно рычащего в своей невидимой ловушке.
– Ты не знаком с их обычаями, парень? – усмехнулся друид. – Разве в деревнях селяне не рассказывают о нравах этой беспокойной публики?
Коростель молча покачал головой.
– Ладно, просвещу, так уж и быть. Садись ближе к огню, она уже не вырвется.
Они плотнее закутались в плащи и сели у костра, подбросив в него охапку дров. Вдали на горизонте мигнули первые зарницы, а над головами людей пролетел большой и мохнатый ночной мотылек с толстыми усами-веточками. Он шарахнулся от волчицы, и та проводила его долгим угрюмым взглядом.
– Чует, козявка, иную сущность, – вздохнул Травник. – Эта нежить только по ночному времени страха не ведает, темнота им силы придает. Пуще всего боится оборотень света и солнца, поэтому утром норовит забиться в укромные места, щели да берлоги. Кровь у них синяя или зеленушная, стылая, как лед, поэтому на солнечном свету она закипает. Эта знает, что утро ей смерть несет, скоро пойдет на переговоры… Как Збышек, однако, разоспался! Ничто его не проймет! Видно, молодость не обманешь, все равно всегда возьмет свое.
Тем не менее оборотень не откликнулся на уговоры Травника ни через час, ни через два. Друид даже хотел снять ловушку, чтобы доказать нежити, что ему не нужна ее бледная жизнь, а только ключ, подло украденный ею, но волчица не сказала в ответ ни слова и только сверлила врага яростным, ненавидящим взором. Когда заалели над верхушками дальних сосен первые лучи, волчица отчаянно заревела и вспыхнула, вся окутавшись серым дымным пламенем. Огненный столб рвался на волю и неистово бился о невидимые пределы, и Ян с ужасом смотрел, как он все уменьшается и уменьшается. Затем клубы дыма изменили цвет до черного и наконец истаяли, растворились в рассветном небе. Оставалось найти ключ. Травник заверил Яна, что это сделать будет легко – нужно только подождать, пока пепел остынет.

ГЛАВА 10
ПАТРИК КНИГОЧЕЙ, ЙОНАС МОЛЧУН И КАЗИМИР СНЕГИРЬ. ПРИЛИВ

– Что-то я не могу взять в толк, Патрик, чего это Лис так заторопился отделиться? – посмеивался пухлый краснощекий Снегирь, тщательно укладываясь на ночлег под раскидистой елью. Его одеяло было скроено на манер мешка, и друид залезал в него, как в норку, и тихо сопел внутри, пока не наступала его очередь сторожить отряд. «Чистый барсук», – заметил как-то Збышек, и его сравнение как нельзя лучше подходило к Снегирю, ведь барсука все лесные обитатели считают довольно-таки неприятным зверем и всячески избегают держать его в соседях. За время пребывания Яна в отряде ему еще ни разу не удалось увидеть Снегиря в ярости, казалось, неудовольствие просто не было свойственно его натуре, однако Март как-то порассказал Коростелю пару историй, и тот некоторое время опасливо сторонился толстячка, неизменно любезного и обходительного и с собратьями-друидами, и со встречными селянами.
– Любит Рыжик шастать по лесам! Хлебом не корми, только дай ему в какую-нибудь дремучесть забресть, – размышлял вслух Снегирь, лукаво поглядывая на товарища. Книгочей молча обламывал тонкие веточки с отсырелой валежины, которую он пристроил сушиться поближе к костру. Лицо его было хмурым – подходило время сторожить, а Книгочей любил всласть поспать. Друид заботливо укрыл одеялом похрапывающего Молчуна, разметавшегося во сне, и плотнее запахнулся в плащ.
– Любит-то любит, да в постели ночевать все одно приятней. Бывает, знаешь, такой дождь, моросит осенью, занавешивает лес, под него еще грибы вылезают. Так вот я из него еще ни разу сухим не выходил, нет-нет да и ломотье в костях просыпается – эти грибные дождики дают о себе знать. Лис, кстати, больше всего на свете обожает горячее молоко с сотовым медом, чтобы воск поплевывать да глядеть, как от сырого плаща пар исходит над печью.
– Он что, тебе душу открывал? – подмигнул Снегирь.
– Было и такое, – серьезно сказал Патрик, – да ты о нем знаешь не меньше моего. Помнишь, два года назад, когда из Холмов выходили, Рыжик сказал, что мечтает вот о таком же дождике, чтоб до костей промачивал и сырым кленовым листом пах.
– Помню, как не помнить, – задумчиво промолвил Снегирь. – Эти подземелья до сих пор перед глазами стоят. Знаешь, Патрик, я с тех пор всегда, когда пью чего, лишний глоток отпиваю, словно бы про запас.
– Да, дружище, грязнее воды, чем тогда, я в жизни не пил. Первый встреченный нами селянин поведал тогда, что тот ручей Кабаньим прозвали, один торф да ил. А нам та водица показалась тогда хрустальными струями.
– Не знаю, как ты, а я сразу почувствовал какой-то навозный привкус, – заметил Снегирь и поморщился от воспоминаний.
– Тогда мы об этом не думали, – вздохнул Книгочей и подбросил пучок мелких веток в огонь. – Что до Лисовина, то он до сих пор не может забыть Камерона. Как и все мы. Но Лис – единственный из нас, кто был с ним на равных.
– Травник знает это… – добавил Снегирь.
– Именно поэтому он и не воспрепятствовал нашему разделению. Лис наконец-то увидел дичь, которую долго преследовал. Теперь он хочет все сделать сам и по возможности быстрее.
– Пока мы живы… – эхом откликнулся Снегирь.
– Ты тоже заметил? – оживился Книгочей. – Мне не понравилось, как он смотрел на этого Птицелова.
– Почуял, что дичь опаснее, чем предполагал охотник?
– Симеон знал об этом с самого начала, – покачал головой Книгочей. – Что-то другое было в его глазах. Это даже не страх. Я тоже ощутил силу неведомой мне природы, исходящую от Птицелова. Но это еще не самое страшное, ведь до всего можно докопаться, и есть множество книг, на худой конец.
При этих словах толстяк иронически скосил глаз на друида.
– Можешь не паясничать, неуч, – спокойно молвил Патрик. – Самое страшное, что я не ощутил пределов этой силы. У нее не было формы, это как вода из опрокинутого стакана – растекается по столу, во все трещинки. Я ломаю над этим голову все время с тех пор, как мы разошлись.
– Смотри не сломай окончательно, – заботливо посоветовал Снегирь. – Когда у тебя день рождения? – осведомился он невинным тоном, его физиономия при этом выражала только кротость и смирение.
– В июле, а что? – непонимающе уставился на него Книгочей.
– Подарю тебе какую-нибудь книжку, а может, даже три.
Снегирь расхохотался и, довольно урча, стал забираться в свой спальный мешок. Через пару минут он уже мирно сопел. Патрик покачал головой и встал над огнем. Пламя тихо гудело в ночи, и воздух над ним казался слоистым и стеклянным. Друид некоторое время смотрел в глубь лесной чащи, потом запахнулся в плащ и, наклонившись, легонько потряс спящего за плечо. Тот мгновенно раскрыл глаза и очумело уставился на Патрика.
– Казимир! – мягко сказал друид.
– Да… что такое? – отчаянно затряс головой Снегирь, силясь прогнать остатки сна.
– Казимир! – повторил Книгочей. – Спокойной ночи!
И он приятельски похлопал Снегиря по пухлой щеке.
– Чтоб ты!.. – взорвался Снегирь, но Книгочей уже удалялся в ночной туман. Толстяк в отчаянии лягнул сапогом темноту, повернулся на бок и сокрушенно вздохнул, ерзая и устраиваясь поудобнее. Через минуту он уже снова спал.
Книгочей никак не мог согреться и долго ходил вдоль высокого обрывистого берега, тонущего в белесом молоке испарений. Трава обильно впитывала туман, и у Книгочея, любящего размышлять на ходу, быстро отсырели носки его кожаных сапог, однако Патрик этого не замечал. У него было неспокойно на душе.
Он не успел поговорить с Травником перед тем, как друиды разделились и разошлись, уговорившись о времени и месте встречи. Книгочей чувствовал, что он должен был о чем-то предупредить Травника, но мысль постоянно ускользала от него, и он, раздосадованный, шагал вдоль берега затянутой туманом реки. На комаров он не обращал внимания, где-то плакал бессонный козодой, и друид подсознательно раскладывал в своем мозгу грустные трели на буквы и слоги, не в силах отделаться от очевидной нелепицы этого навязчивого занятия. Он вспоминал Птицелова, лица его людей, особенно Лекаря, и неясное, смутное беспокойство все сильнее охватывало его. Друид хмурился, ковырял сапогом кротовые норки и прикидывал, где он может почерпнуть хоть какое-то знание об этих людях, мысленно перелистывая страницы древних манускриптов и рукописных копий с замысловатой вязью придворных каллиграфов. Ночью истекал срок перемирия, негласно заключенный, а вернее, предложенный самими зорзами до рассвета. К полудню друиды должны были обложить замок с трех сторон.
Патрик тревожился, чувствуя, что здесь они могут столкнуться с совершенно особым противником – могучим, таинственным и абсолютно непредсказуемым. Непонятная логика зорзов сковывала ум, и Книгочей снова и снова вспоминал свой давний разговор с Травником, когда они еще только миновали городские заставы Аукмера.

«Это что-то чуждое нам, эти зорзы, – говорил Травник. Он тогда только-только определился с направлением поисков, и в его кармане лежала записка Камерону, снятая с мертвого тела Шедува. – Один из них разговаривал со Стариком в ночь после Совета. Никто не знает, откуда он тогда взялся, как проник в крепость, минуя вышколенную стражу, лучшую в стране. Думаю, что это был Птицелов, однако я заходил к ним только один раз и при этом не видел его лица. Он в чем-то горячо убеждал Старика, был взволнован и многословен. Камерон же словно отгородился от него скрещенными на груди руками, наверное, он тогда уже все для себя решил…»
Патрик расхаживал вдоль обрыва и недовольно жмурился. Память, напитанная сотнями тайных книг и сокрытых знаний, ничего не говорила ему об этих людях, ворвавшихся в его жизнь решительно и вместе с тем искусно, с изяществом все рассчитав на несколько ходов вперед. Книгочей не мог отказать врагу в тонкости ума, но здесь он чувствовал нутром нечеловеческую логику, упрямую и холодную. Понять – значит победить, всегда считал тщедушный черноволосый мальчик, когда-то привезенный на рабской галере из далекой студеной островной страны в края, где морские волны порой выбрасывают на берег куски окаменевшей первобытной солнечной смолы, запутавшиеся в пучках штормовой травы. Для себя Книгочей решил считать зорзов некой воинствующей кастой, странствующими жрецами, возможно, обладающими своеобразной магией, неизвестной в этих краях.
Да, подумал он про себя, зябко кутаясь в плащ, это именно жрецы, адепты какого-то неизвестного учения или религии, корни которой где-то далеко. Нужно будет поговорить с Травником об этом при встрече.
Книгочей быстро наклонился и сорвал еле приметную травинку наподобие клевера. Он слегка встряхнул ее и по особой, ему одному известной метаморфозе лепестка определил предутренний час. Книгочей внимательно оглядел окрестности темных дубрав и противоположный берег реки, затем повернул и пошел к догорающему костру. Пора было будить на смену Молчуна. Мысли о зорзах и Птицелове не шли из головы, и Патрик прибавил шаг, торопясь к спокойному, домашнему теплу огня. Он был недоволен собой.
– Ну, что надумал, мудрец? – с простоватой ухмылкой поинтересовался Снегирь. За ночь румянец на его щеках поувял, да и заспанные глазки совсем превратились в щелочки. – Как нам супостатов воевать? Книжицы об этом что-нибудь говорят?
– Говорят, да только не таким филинам, что дрыхнут всю ночь без задних ног, – парировал Книгочей. Вид у него был хмурый.
– А там ничего не сказано насчет филинов, сколько у них ног и всего прочего? – весело подмигнул сам себе толстячок.
– Сказано только про снегирей, – заговорщицким тоном прошептал Патрик, – да, впрочем, ты и сам все знаешь.
– Грубый ты и невоспитанный, – заявил Снегирь, – а еще книжки всякие грызешь, ровно мышь. Лучше с Молчуном пойду поболтать, у него хоть чувство юмора есть.
– Валяй-валяй, – откликнулся Книгочей, – а то он уже давно на берегу торчит, нахохлился, как сыч. Захвати ему одеяло, Казимир, он небось закоченел совсем.
Облокотившись на локоть, он сгреб одеяло и бросил Снегирю. Тот неуклюже подхватил его и поспешно направился к берегу, где на обрыве неподвижно застыла маленькая черная фигурка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53