Дэмьен заставил лошадиную плоть и кожу затянуть рану и тысячекратно ускорил срастание кости.
«Подержи его еще чуть-чуть, пожалуйста. Совсем немного…»
Губчатая масса заполнила разлом и затвердела; обломки кости ушли вглубь, чтобы стать основой новой кости. Дэмьен обливался холодным потом, и соленые капли вместе с брызгами морской воды сползали ему за шиворот.
«Еще немного!»
Он почувствовал, как конь вздрогнул, — это Таррант на какой-то миг ослабил контроль.
«Еще минуточку!»
А потом нога срослась, и Дэмьен отскочил назад — и как раз вовремя. Могучий конь поднялся на ноги. Его ноздри гневно раздувались. Но нога была цела, и боль прошла, и воспоминание об этом быстро исчезло из памяти лошади. Это тоже было частью Исцеления, и Дэмьен с радостью увидел, что все получилось.
Дрожа от холода, он наконец вывел коня на берег. Сиани открыла мешок, обернутый промасленной тканью, и достала сухую одежду. Не думая о скромности, Дэмьен сел и переоделся. На утес он взглянул лишь раз, вытирая волосы запасной рубашкой.
Потом он поискал взглядом Джеральда Тарранта.
Посвященного не было видно. Сиани поняла, кого ищет Дэмьен, и указала на запад, туда, где выступ скалы скрывал из виду часть берега. Но когда священник направился в ту сторону, Сиани схватила его за руку.
— Ему очень плохо, — объяснила она. — Ему было плохо с самой Завесы, а теперь еще этот конь… Дай ему время прийти в себя, Дэмьен.
Он мягко высвободился. Еще раз взглянул в сторону утеса — не видно ли врагов. Никого. И осторожно обогнул выступ скалы, причудливо источенный ветрами и волнами.
Таррант был там. Он стоял, прикрыв глаза и прислонившись к скале, — иначе бы наверняка упал. Он не услышал приближения Дэмьена — или, быть может, у него просто не было сил как-то отреагировать. Время от времени его сотрясала мелкая дрожь — от усталости или от боли.
— С вами все в порядке? — тихо спросил Дэмьен.
Посвященный вскинулся; возможно, он хотел сказать в ответ какую-то резкость, но все-таки сдержался. В следующий миг напряжение оставило его, он обмяк и снова привалился к скале.
— Нет, — ответил он. Его голос был еле слышен. — А вам не все равно, святой отец?
— Если бы мне было все равно, меня бы здесь не было.
Джеральд Таррант ничего не ответил.
— Вам плохо.
— Как вы наблюдательны!
Дэмьен готов был вскипеть, но заставил себя успокоиться.
— Я вижу, вы изо всех сил стараетесь, чтобы помочь вам было как можно труднее.
Охотник искоса взглянул на него. Запавшие глаза блестели в лунном свете.
— Так вы пришли, чтобы помочь мне?
— Отчасти.
Охотник отвернулся и снова прикрыл глаза.
— Завеса высосала меня досуха, — прошептал он. — Вы это хотели услышать? Заклятие, поддерживающее мои силы, нужно восстанавливать медленно, минуту за минутой, среди бурных и непредсказуемых потоков. Так удивительно ли, что я выбился из сил? Чудо, что я вообще еще жив!
— Значит, вам просто нужно отдохнуть?
Охотник вздохнул.
— Святой отец, после трудной работы вы должны есть, чтобы подкрепить свои силы. Мне тоже нужна пища. Только еда у меня другая. Не беспокойтесь, я не покушусь на вас и ваших друзей, если вы об этом. Бог знает, годятся ли ракхи на то, чтобы употреблять их в пищу… Но потоки говорят мне, что за Завесой есть и кое-что другое. Я не собираюсь умирать с голоду, — заверил собеседника Охотник.
— А что вам нужно? — неуверенно поинтересовался Дэмьен.
Охотник глянул на священника. В его глазах вспыхнул злой огонек, и меж ними пролетел холодный ветер.
— Что вам до этого? — выдохнул Таррант.
— Я хочу помочь.
— Вряд ли вы пойдете на это.
— Попробуйте. Что вам нужно?
Посвященный не ответил.
— Кровь? — прямо спросил Дэмьен.
— Кровь? Нет. Кровь — это просто аперитив. Сила, поддерживающая мою жизнь, по сути своей демоническая, и я, как и настоящие демоны, питаюсь жизненной энергией людей. Отрицательными эмоциями: тоской, отчаянием, страхом. Особенно — страхом, святой отец. Страх сытнее всего.
— Потому вы и Охотник.
— Да.
— Это вам и нужно?
Таррант нехотя кивнул.
— Кровь, конечно, поможет — ненадолго, — но лишь чтобы остаться в живых; необходимо же мне человеческое страдание. — Ледяные глаза уставились на Дэмьена. — Вы можете предложить мне это?
— Почему бы и нет? — отозвался Дэмьен ровным тоном.
— Вы отважный человек, — вздохнул Таррант. — И глупый…
— Я предложил.
— Вы мне так доверяете?
— Нет, — резко ответил Дэмьен. — Но я не думаю, что вы захотите меня убить или вывести из строя в ближайшее время. С другой стороны, и вы бесполезны для нас в таком состоянии.
«И я хочу поднять тебя на ноги, пока еще кто-нибудь не решил помочь. Сензи этого не выдержит. У Сиани не хватит сил…»
— Если это можно сделать — один раз и без того, чтобы… — Дэмьен замялся, подыскивая нужное слово.
— Не убивая вас? — Таррант кивнул. В его голосе прорезались какие-то другие, более пронзительные нотки. Голод? — Можно. Сны. Кошмары. Я могу создать их в вашем разуме, чтобы вызвать нужные эмоции… Но для этого потребуется особая связь. И она не исчезнет с восходом солнца. Готовы ли вы связать себя со мной таким каналом — на всю жизнь?
Дэмьен задумался.
— Объясните, чем это грозит.
— Тем же, чем и любой канал. Канал — это путь наименьшего сопротивления для Фэа, по которому может передаваться любое Творение. Его невозможно будет разорвать, святой отец.
— А если он не используется?
— Сам по себе канал силы не имеет — если вы об этом. Но даже со временем он не слабеет и не исчезает. Такую связь может оборвать лишь смерть — и то не всегда.
Дэмьен подумал об этом. Подумал о том, что их ждет в противном случае. И мрачно спросил:
— Другого пути нет?
— Для меня — нет, — прошептал Охотник. — Не сейчас. А если я не получу поддержки, мои силы истают… Впрочем, мне кажется, вас это должно только порадовать.
— Вы наш товарищ, — отрезал Дэмьен. — С того момента, как мы пересекли Завесу, и до тех пор, как мы выберемся из-за нее, мы обязаны держаться вместе. По крайней мере, я так считаю. Если вас это не устраивает, лучше скажите сразу.
Таррант пристально посмотрел на него:
— Не возражаю.
— Лошади для вас, очевидно, бесполезны — иначе вы давно сделали бы что-нибудь. Воспользоваться Сиани или Сензи я вам не позволю. Точка. Значит, остаюсь я. Или же вы остаетесь как есть, и тогда мы все лишаемся поддержки вашей силы. Верно? А лично мне ваше общество не настолько приятно, чтобы я согласился возить вас с собой исключительно в качестве собеседника. Так вы скажете, что нужно, чтобы установить эту вашу связь, или предоставите мне догадываться самому?
Некоторое время Охотник молчал. Потом произнес голосом, холодным, как воды Змеи:
— Вы не перестаете меня удивлять. Я принимаю ваше предложение. Что же до канала… Могу вас заверить, что для меня это почти так же опасно, как и для вас. Если вас это утешит. — Он отодвинулся от скалы, пошатнулся, но устоял на ногах. Хотя и с трудом. — Прежде чем взяться за дело, надо убраться отсюда. Подальше от любопытных глаз и солнечного света. Найдем безопасное место, а тогда… — Он с любопытством взглянул на Дэмьена. В его глазах горел нескрываемый голод. — Давненько не пробовал я крови священника! — заявил он.
29
В самом сердце Дома Гроз, в зале, отведенном для Творения, Хозяин Лема застыл, не закончив вызов, встревоженный внезапным изменением потока. Но рука, обтянутая перчаткой, быстро взмахнула, и вышколенный разум развеял то, что появилось было в замкнутом круге, а негромко сказанный ключ восстановил Знание.
Еще миг — долгий миг — и последовал жест облегчения. И нетерпения.
— Калеста! — Имя было шепотом-заклинанием-командой. — Прими форму, Калеста. Ну же!
Из темноты сгустилась тень, уплотнилась под властью чародейской воли. Очертания ее напоминали мужчину, но ни одна деталь облика не была полностью человеческой. Кожа демона отливала тяжелым глянцевым блеском обсидиана, одежда обволакивала тело, подобно туману. Черты лица имели сходство с человеческими — насколько это возможно для резного вулканического стекла, — но уж никак не были человеческими глаза — зеркальные фасетчатые шары, отражавшие объект внимания существа в тысячах сверкающих граней.
Демон по имени Калеста молча поклонился. Но и молчанием он смог выразить уважение к тому, кому служил, к тому, кто звался Хозяин Лема… Держатель душ… Тот, Кто Связывает.
— Попробуй, Калеста! — Голодный шепот, напряженное предвкушение. — Она вошла под Завесу. Чувствуешь? И с ней другой. Посвященный. Два посвященных…
— Могу я послать за ними Темных? — Голос демона скорее можно было ощутить, нежели услышать, — скрип ногтей по сухой грифельной доске, вкус шелка, рвущегося под зубами.
— Дрянь, дурачье! — Чародей сплюнул. — Что с них толку? Даешь им душу посвященного — сытнейшее кушанье! — а они, как детки на званом обеде, бросают пищу, едва затеялась новая игра! Нет. На этот раз ты сам займешься делом, Калеста. Выясни, кто они. Куда направляются. Расскажешь мне. Потом обдумаем, как поступить с ними дальше.
Тот, Кто Связывает вновь проверил поток. И дрожь возбуждения пробежала по телу, словно только что впрыснутый наркотик вызвал буйство адреналина в крови.
— Посвященные мои, — прошептал Хозяин.
30
«Сумерки. Уходит за горизонт бледное, вспухшее солнце. Пыль заметает пустынную землю, голые безжизненные холмы бесконечной чередой уползают вдаль. Резкий треск раскалывает воздух, ритмичный, как барабанный бой. Смерть.
Он брел, пошатываясь, по полю битвы, измученный острой болью в боку. Слева от него прогремел гром, земля вспучилась и рассыпалась, оставив на склоне холма рваную рану. Взрывчатка. Они используют взрывчатку. Чуть поодаль новое извержение, облако пыли расплылось в тускнеющем воздухе. Охранная взрывчатка, решил он. Заложили, чтобы сработало, если что-то живое подойдет слишком близко. Очень опасное Творение, требующее редкой отваги; и то, что враг применил такое средство, многое говорит и о его искусстве, и о его самонадеянности.
Еще сотня ярдов, и он ступил в настоящее месиво плоти. На земле в беспорядке валялись обломки человеческих тел, выброшенные извержением из растерзанного кратера. Куски рук и ног, осколки вдребезги разбитых черепов усыпали землю, насколько доставал взгляд, — некоторые тела еще судорожно подергивались, и этого хватало, чтобы сполна почувствовать боль истекающей в пыльную землю крови и жизни. Он задержался у одной из жертв, моля о силе, чтобы устоять, о власти, чтобы Исцелить. Огонь взрыва, как резкий удар барабана вдали, и тут же — залп сотен револьверов, совершенно синхронно. Острый приступ страха после звука, от какой-то его ненатуральности. Какое же Творение нужно применить, чтобы сотня стволов выстрелила в один и тот же миг, с таким точным расчетом? Такого он никогда не видел и не мог даже представить.
Опухшее солнце, тревожно-желтое, смотрело в молчании, как он опустился на колени перед первым телом, как он собирался с силами для Творения. Женщина, лежавшая перед ним, тихо стонала, ее лицо наполовину скрывала кровь. Очень болезненное ранение, но не смертельное: если он сможет собрать достаточно Силы, чтоб остановить кровь, у нее появится неплохой шанс выжить.
Он Творил.
Или пытался.
Отклика не было.
Потрясенный, он глянул на поле битвы. На юге за его спиной внезапно взлетел к небу фонтан черной земли, сопровождаемый громовым раскатом взрыва. Он попытался задействовать Видение, Увидеть, на что похожи здешние потоки — ведь место чужое, незнакомое; быть может, следует проверить схему Фэа, прежде чем Творить, но он не увидел никакого Фэа, он Творил без Видения, вокруг него были только мертвые и умирающие. Ничего, что дало бы ему власть или надежду.
Он задрожал, хотя воздух был теплым.
Он с усилием заставил себя подняться на ноги и перешел к следующему телу. Мужчина с оторванной левой рукой. Тысячи мелких осколков изранили его, и многие еще торчали в теле. Он коснулся трепещущей плоти и взмолился, чтоб пришла власть, чтобы она послужила ему, он применил все свое мастерство, что копил годами. Он сосредоточился на своей жажде Творения, на крайней необходимости Целения — отчаянной необходимости — и на вере, что помогала ему пройти сквозь боль, сквозь смерть, вела в свои владения, куда только священное могло вступить…
И ничего не отозвалось. Абсолютно ничего. Планета была мертва, она не отвечала на его желания. Он ощутил первый холодный удар отчаяния, а потом такой страх, какого доселе не испытывал. Опасность, с которой он имел дело, смерть, которой он противостоял столько раз, ничуть не походили на эту… абсолютную безнадежность в обличье человеческого страдания. Внезапно он осознал, что его желания здесь не имеют никакого смысла, что он сам не имеет смысла, что у него не больше власти повлиять на линии судьбы, чем у истерзанной плоти на этом поле, у холодеющей крови, что на глазах превращала сухую землю в грязь под его ногами.
И первый раз в своей жизни он познал отвратительный вкус ужаса. Не предвиденный страх рассчитанного риска, но безграничный ужас абсолютного, всеохватывающего неведения. Ружейный огонь еще раз полыхнул вдали, и впервые с тех пор, как попал сюда, он осознал, в чем причина этой расчетливой регулярности. Человеческая воля не имела здесь власти — она не могла ни убить, ни исцелить, ни изменить мир, ни приспособиться к нему. Весь этот мир был смертью для человека, смертью для его мечты, смертью, равнодушной к его нуждам и мольбам и даже к его страху. Даже представить жутко, невозможно. Он почувствовал, что стоит на коленях и бормочет ключ, вновь и вновь пытаясь задействовать Фэа, найти какую-то точку опоры в этой чуждой вселенной. Ничего. Ответа не приходило. Здесь не было ни капли Фэа, которой он мог бы воспользоваться, чтобы связать свою волю с остальной вселенной. Мир сомкнулся вокруг него, как мертвая рука смыкается вокруг плоти. Клаустрофобия полнейшего отчаяния захлестнула его. Он перестал дышать. Он…»
Пробуждение. Судорожный вздох, дрожь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76