– Что она родила близняшек! Сразу двух – и обе девочки! И обе – в точности как мамаша. И тут она стала толстеть…
Для Ренье было очевидно, что роковые изменения в фигуре Ингалоры потрясли обоих мужчин ее жизни – мужа и компаньона – до глубины души. Да и сам Ренье, глядя на нынешнюю Ингалору, мог только дивиться.
Гайфье вдруг очутился возле Эскивы. Она улыбнулась брату, а затем вскрикнула:
– Берегись!
Они разбежались в стороны – раскатились, как два шарика. Сверху, из-под купола, вдруг упал небольшой, но довольно увесистый деревянный брусок.
Глядя на брата через брусок, как из-за барьера, Эскива сказала:
– Держись от меня подальше, хорошо? Не знаю, кому из нас двоих эта штука предназначалась. Просто постарайся не подходить близко. Познакомься лучше с Нотбургой. Или с Гарсендой. С ними тебе будет весело.
– А в чем разница между Нотбургой и Гарсендой?
– Ни в чем, они одинаковые.
– На самом деле – нет, – послышался голос, и Нотбурга предстала перед гостями. – Гарсенда занимается капибарой, а я – обезьянками. Мы даже ведем себя по-разному, если присмотреться.
Брат и сестра обменялись взглядами и разошлись: Гайфье отправился вместе с Нотбургой любоваться обезьянками, а Эскива, приняв руку Ренье, забралась на вторую из жилых «коробок», чтобы побеседовать с владельцами цирка в относительной тишине и покое.
– Нужно позвать Софира, – сказала Ингалора сразу, как только ей объяснили, о чем пойдет речь.
– Здесь и без Софира тесно, – возразил ее муж.
– Ничего, Софир узкий, – заявила Ингалора. – Девочку я могу посадить к себе на колени.
– Речь идет о… – Ренье понизил голос. – О ее величестве.
– Значит, ее величество можно посадить на колени, – невозмутимо повторила Ингалора. – Королевский титул не делает ее взрослой и не отменяет того обстоятельства, что она маленькая девочка и ее можно посадить на колени…
Эскива сказала:
– В таком случае я сяду на колени к господину Ренье. Он – мой придворный, пусть послужит мне в качестве кресла.
Ингалора качнула головой:
– Моя дорогая, я гожусь тебе в подруги, если не сказать – в матери, так что по мне можешь хоть ползать, никто не подумает дурного. Но мужчина совсем другое дело. Не стоит подавать им ложных надежд. Любое прикосновение женщины они толкуют в свою пользу, и объяснить им, что они ошибаются, потом уже невозможно. Взять хотя бы моего мужа. Когда мы встретились, у него не было ноги.
– У меня и сейчас нет ноги, – сообщил бывший солдат между прочим, но Ингалора только отмахнулась от него.
– Я предложила ему хорошую деревяшку для протеза. Ну, кое-какие цирковые ухватки для тренировок, чтобы нога лучше действовала. А заодно угостила вином.
– А заодно затащила меня в свою постель, – добавил солдат. – И я истолковал это обстоятельство в свою пользу.
– Вот видишь! – вскричала Ингалора. – Я тебе говорю: им нужен только повод.
– Не важно. – И Эскива решительно прижалась теснее к Ренье. – Он свой, мне с ним хорошо.
– Смотри, это закончится замужеством, – предупредила Ингалора и отправилась звать Софира.
Ренье застыл в неподвижности. Он даже старался дышать потише. Близость Эскивы почти парализовала его. Ему часто доводилось сидеть с женщинами вот так, тесно прижавшись. Некоторые его волновали, почти все вызывали у него желание. Но то, что он испытывал сейчас, не было похоже ни на что. Это была всеохватывающая нежность, такая сильная, что причиняла боль. И из глубины этой сердечной боли рождалось желание такой силы, что Ренье боялся даже заглядывать в себя.
Явился Софир, на ходу поправляя перстни. Глаза его блестели от удовольствия, красивое лицо, чуть мятое – от возраста и частого употребления грима, – улыбалось.
– Садись, – бросила Ингалора и уселась сама.
Они устроились на тесной лавке перед столом, за которым семья обычно обедала. За перегородками, очевидно, находились кровати. Большую часть времени владельцы цирка проводили вне своей жилой каморки.
– Надо бы поесть, – сказала Ингалора. – Полагаю, все проголодались.
Ее муж поднял руку и потянул за веревку, свисавшую с потолка. В действие пришел несложный механизм, и из-за одной из перегородок выплыл небольшой ящичек. Он завис точно над серединой стола. Ингалора откинула засов, и на стол высыпались куски хлеба, сыра, несколько скрюченных колбас и десятка два застучавших по столешнице яблок. Второй шнур явил собравшимся кувшин с вином.
– Ешьте руками и пейте из кувшина по очереди, – пригласила Ингалора. – А заодно и поговорим. Вы явились в наш цирк для того, чтобы лично предложить нам контракт в столице, ваше величество?
Королеву вопрос застал врасплох. Она откусила сразу половинку от своего яблока, похрустела немного и сказала:
– Да.
– Превосходно. Обсудим условия…
– Условия будут самые выгодные, – сказала королева. – Я хочу, чтобы вы выступили на празднике в честь носителей Знака Королевской Руки. Это народный праздник. Может быть, менее престижный, чем день возобновления союза эльфийской крови, но все же очень популярный. Много состоятельных людей приезжает в столицу…
– Отлично. – Ингалора бросила на мужа победоносный взгляд, чего он, приложив некоторое старание, не заметил. – Какова сумма контракта?
– Это вы обсудите с моим отцом. – Эскива чуть покраснела. – В любом случае я уверена, что Талиессин предоставит вам наилучшие условия.
– Когда мне отправляться в столицу для переговоров? – продолжала Ингалора.
Ее деловая хватка вдруг утомила Эскиву. Девочка сказала:
– Да когда вам будет удобно. Отец примет вас, как только сможет. Скажите ему, что таково мое желание.
– Все дочери одинаковы, – брякнул отставной солдат. – Вьют из отцов веревки, потому что таково их желание.
Софир хрустнул пальцами.
– Итак, главное мы обсудили, – протянул он. – Поэтому предлагаю перейти к трапезе и больше не отвлекаться. Ингалора, я и не знал, что у тебя сохранились эти колбаски.
– Ты свои уже съел?
– Увы! У меня их украл тот мальчишка… помнишь? Исключительно мерзкий был мальчик. Сбежал и похитил колбаски.
– Нечего привечать всяких отщепенцев, – безжалостно отрезала Ингалора. – Я сразу тебе сказала: от этого парня толку не будет.
– Но он был слишком хорошенький, – вздохнул Софир.
Ренье решил взять разговор в свои руки.
– Вы помните ту пьесу, которую разыгрывали четырнадцать лет назад, когда еще служили в труппе Лебоверы?
Ингалора пожала плечами, а Софир уставился на Ренье широко раскрытыми глазами и демонстративно зевнул.
– Голубчик… Как вас зовут? Ренье? Голубчик Ренье! За четырнадцать лет произошло такое количество событий, что мне и припомнить-то невозможно…
– Стоп, – сказал Ренье. – Вы должны помнить. Это был тот год, когда вы оба, по заданию моего дяди Адобекка…
– Адобекк – ваш дядя? – закричал Софир так неожиданно, что Ингалора поперхнулась. – Почему же вы сразу не сообщили такую важную подробность? Адобекк! Наш благодетель! – Софир протер совершенно сухие глаза рукавом. – В таком случае я буду слушать вас с удвоенным вниманием.
– Адобекк посылал вас шпионить к Вейенто. Вы привезли ему известие о том, что на Талиессина готовится покушение. Помните?
– Разумеется. Это был самый волнительный год в нашей жизни. Если не считать рождения близнецов.
– Вы помните ту пьесу?
– Да, что-то зловещее. О проклятии, о предсказании. Помнится, там были два рыцаря, один желтый, другой фиолетовый. Совсем как мы с Ингалорой, не находите? Очень эффектное сочетание.
– Это важно, – сказал Ренье. – Кто придумал сюжет пьесы?
– Лебовера, по-моему… – Софир переглянулся с Ингалорой. – А ты как считаешь?
Ингалора шумно выдохнула.
– Наконец-то господа мужчины сообразили обратиться к тому, кто может все помнить! К человеку с хорошей памятью. То есть – к женщине. Разумеется, я знаю, кто придумал пьесу. Лебовера.
– А вы, случайно, не помните, как ему вообще пришло на ум сочинить подобную историю?
Ингалора сказала, мусоля колбаску бутафорским ножом:
– Естественно, я все помню. Мы с Софиром уносили ноги от этого маньяка – герцога Вейенто. За нами гнались. По-моему, он пустил по нашему следу целую армию.
– Жестокие, злые солдаты хотели нас убить, – добавил Софир.
– Мы отбивались. Петляли по горам. Скакали, как козы, прыгая через глубокие ущелья, – сказала Ингалора.
– Дважды или трижды были на грани, – поддержал ее Софир.
– И тут нам было видение.
– Явление, – поправил Софир.
– Видение, – повторила Ингалора.
– В общем, это было явление, – сказал Софир.
– И кто вам явился? – спросил солдат.
Оба уставились на него с двух сторон.
– Ты о чем? – спросила Ингалора.
…Двухцветное лицо вынырнуло перед беглецами из пустоты. Старик, который был всеми своими потомками одновременно. Король, носивший в себе все Королевство, весь мир.
И этот мир вскипал в его естестве, страдал, рвался наружу; ежеминутно рождался и умирал, вступал в противоречие сам с собою. Старик что-то быстро говорил людям, которых почти не видел перед собой, ибо они не снились ему, а существовали на самом деле.
– Теган, – сказал старик. Он не знал, прозвучало ли имя второго короля эльфийской династии вслух, или же оно просто пришло ему на ум и там осталось. – Теган. Гион. Ринхвивар. Талиессин. Гайфье. Эскива.
Ассэ и Стексэ соединялись в нем и взрывались. Желтые и синие тени пробегали по его лицу, как будто с двух сторон некто невидимый водил двумя фонарями с цветными стеклами. От этого непрестанного движения цветовых пятен черты лица двухцветного старика разглядеть было невозможно.
– Чильбарроэс, – сказал старик.
Странное птичье имя.
– Я запомнила, что он сказал, – проговорила вдруг Ингалора. – Чильбарроэс.
– Он сказал – «Эскива», – возразил Софир.
– Но это невозможно, потому что в те дни Эскива еще не родилась.
– Он назвал это имя, – настаивал Софир.
Ингалора призадумалась, хрустнула пальцами.
– Мне тоже теперь припоминается нечто в таком роде, – признала она и возмутилась: – Все дурное в моей жизни происходит из-за тебя, Софир! Вот ты настаиваешь – и теперь мне начало казаться, что ты прав. Но как он мог назвать имя «Эскива», если не было еще никакой Эскивы…
– Он знал, – сказал Ренье задумчиво. – Если это тот, о ком я думаю, то он знает всех своих потомков. Даже тех, кто еще не родился. Все Королевство – внутри одного человека.
– Если это действительно так, – молвил Софир, – то вот что я вам скажу, друзья: кое-кому сильно не повезло! Ингалора вмещает в себя весь цирк зверей…
– …особенно обезьянок, – вставил ее муж.
– …и это уже само по себе утомительно, – заключил Софир невозмутимо. – Что же говорить о целом Королевстве! Уму непостижимо.
– Что он говорил? – спросил Ренье. – Он должен был что-то сказать. Или показать. Ведь это вы сообщили Лебовере о странной встрече, а Лебовера придумал пьесу…
– Он сказал, что луны сольются воедино и мир зальет смертельный свет, предшественник полной тьмы, – сказал Софир.
Ингалора качнула головой:
– По-моему, он выразился более определенно. Он сказал: «Две луны соединились и взорвались». Я еще сказала ему, что мне иногда снится такое.
– Ты все перепутала, Ингалора, – возразил Софир. – Это я сказал, что мне снится нечто подобное. Но это довольно обычный сон, особенно когда устанешь.
– А потом он сожрал все наши припасы, – добавила Ингалора. – Вот это я точно помню. Все слопал, подчистую.
Софир вдруг закричал:
– Я вспомнил! Он сказал: «Двое детей, две луны». А я еще решил, что это отменная тема для балета. Столкновение двух лун как образ единения и противоборства двух начал.
…И едва Софир выговорил эти слова, как двухцветный старик неожиданно поднял голову, и на миг сквозь его иссеченное морщинами лицо проступило другое – юное. Невозможно было даже понять, кому оно принадлежало, юноше или девушке. И старик сказал: «Когда один и тот же сон начинают видеть все, сон превращается в пророчество».
– Он назвал это «Пророчество Двух Лун», – сказал Софир.
– Он кричал, что король Гион – это и есть Королевство, он – все короли… и он распадется на части вместе с Королевством, если соединятся и взорвутся две луны, – добавила Ингалора. – А он сказал, что я все поняла и что я – умница.
– Он назвал тебя дурой, – сказал Софир и посмотрел на свою давнюю подругу. Он улыбнулся ей – не кривляясь, сердечно и ласково. – Тот старик сказал, что ты дура и потому все поняла.
Ингалора отозвалась:
– Что ж, в иные времена только дураки на что-то и годятся.
– Кажется, для полного понимания я недостаточно глуп, – буркнул Ренье. – Но суть ясна. Предсказание существует и начало исполняться.
Ингалора отхлебнула из кувшина и передала его Ренье:
– А почему бы вам не навестить вашего дядю, коль скоро вы все равно оказались в его владениях? Адобекк всегда разбирался в таких вещах лучше, чем кто бы то ни было.
Глава двадцать девятая
МЯТЕЖНЫЙ ГЕРЦОГ
Возвращение в родовое гнездо всегда было для Ренье волнительным переживанием. После смерти бабушки, госпожи Ронуэн, замок перешел к Адобекку, а когда его не станет, отойдет во владение Эмери. Об этом никогда не говорилось прямо, но Ренье не сомневался в том, что именно так и произойдет. Эмери – надежный человек. Теперь к тому же у него есть жена. А Ренье по-прежнему ни на что не годен. Он и раньше-то не подавал особенных надежд, а теперь уже и надежд не осталось. Впрочем, Ренье всегда мог рассчитывать на то, что брат приютит его у себя.
Бабушка Ронуэн была погребена в маленьком склепе, где много лет назад похоронили Оггуль – мать обоих братьев. Надгробие бабушки, высеченное из розовато-серого камня, изображало ее в виде зрелой дамы в роскошном платье с множеством складок. В ногах у дамы имелось изображение маленькой собачки.
Эта собачка, Фекки, бабушкина любимица, была ею избрана для увековечивания вместе со своей хозяйкой за несколько лет до смерти. Фекки пережила госпожу Ронуэн на пару лет. Несмотря на вздорный нрав и множество вредных привычек, Фекки до конца своих дней пользовалась почтением и заботой слуг.
Гробница была первым, что встречало любого, кто въезжал в имение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70