Мисме откинула назад голову, громко засмеялась и спросила:
— Теперь ты веришь, Турмс, что я выросла и поумнела?
Я шепнул ей на ухо, что с этих пор она должна называть меня отцом, оказывать мне должное уважение и помнить, что является внучкой Ларса Порсенны. Она, в свою очередь, рассказала мне, что Братья Полей старались защитить ее, а также мое имение в Яникуле, но разбушевавшаяся толпа сожгла дом, увела скот и уничтожила, посевы, когда стало известно, что я убежал из тюрьмы и из города. К счастью, ей и старым рабам удалось скрыться и спасти себе жизнь. В тот же вечер она выкопала золотую воловью голову, отрубила рога и дала один рабам, а второй — пареньку, который сначала был у меня пастухом, а потом стал моим управляющим.
Но едва она успела вновь спрятать золото, как подоспела привлеченная заревом пожара в моем поместье группа дозорных из Вейи и увезла Мисме с собой. Относились они к ней с уважением, хотя тот, который был только что ранен в состязании Ларсом Арнтом, крепко прижимал ее к себе, когда они вдвоем ехали на его лошади.
— Ничего нового для меня в этом не было, и я вовсе не испугалась, — уверяла меня Мисме. — Ведь управляющий давно уже влюбился в меня и все время пытался обнять и поцеловать, так что я поверила, что стала красавицей, и больше уже не стеснялась людей. Но ты не думай — я знала, как надо держаться с ним, и ничего ему не позволяла. Однако почему ты никогда не говорил, как прекрасны и благородны этруски и как интересна их жизнь? — Она с упреком посмотрела на меня. — Я бы обязательно выучила их трудный язык. Неужто ты хотел оставить меня в Риме навсегда, отец мой Турмс? Я не люблю Рим, а этруски хорошо ко мне относились, и мне было очень уютно в Вейи и здесь, в Вольсиниях, хотя я сразу решила, что меня как пленницу продадут в рабство. Красивые женщины этрусков научили меня многим премудростям и показали, как следует заботиться о коже и укладывать волосы; они говорили, что я красива и что на мою долю выпала большая честь — участвовать в священном состязании.
Она нахмурилась и добавила:
— Сначала я подумала, что все дело в моей внешности, но потом мне стало ясно, что я выбрана из-за тебя, ибо они хотели выразить тебе уважение. Я слышала о тебе кое-что…
Я был рад, что у Мисме все так удачно сложилось и что Ларc Арнт гордился нашим знакомством. Конечно же, он заслуживал всяческого счастья — если только дочь Арсинои могла сделать кого-то счастливым. Но Мисме поклялась мне, что будет умнее матери и всегда останется верна мужу; она сказала, что во всей стране этрусков не найти никого, кто бы нравился ей больше Арнта. Впрочем, полностью доверять ее словам я, разумеется, не мог: недаром же она сочла необходимым принести такую клятву; в общем, я полагал, что Ларсу Арнту вряд ли удастся прожить с ней спокойную и размеренную жизнь.
3
Озеро было прозрачным, как стекло. На заходе солнца жрецы установили на его берегу священный шатер богов. Перед ним уселись женщины и стали молоть ручными мельницами зерно нового урожая, чтобы испечь хлеб богов. Сети были уже расставлены — по обычаю полагалось поймать красноглазых рыб богов. Потом принесли в жертву богам теленка, козленка и поросенка и разожгли костры. Жрецы, пошептавшись, начали читать священные стихи, чтобы хлеб удалось удачно замесить, испечь и украсить, а пищу приготовить так, как принято было в старину. Пира богов не затевали уже много лет.
Я чувствовал, как холодная вода озера забирает тепло земли и впитывает запах увядающей травы, аромат вкусных блюд, свежего хлеба и кореньев. Наконец появились лукумоны. За ними несли священную посуду.
— Ты очистился? — спросили они.
— Очистился, — ответил я. — Мои глаза чисты. Мои уста чисты. Мои уши чисты. Мои ноздри чисты. Я чист. Голову я вымыл. Руки и ноги тоже. Я надел новый хитон из самой чистой шерсти.
Они улыбнулись и сказали:
— Сегодня ты хозяин пира, Турмс. Ты — раздатчик даров и имеешь право пригласить двоих богов. Кого ты приглашаешь?
Я не колебался.
— Я в долгу перед богиней, — ответил я. — Я приглашаю ту, которая носит венок из плюща. Ее священное имя — Туран.
Старый лукумон удивился и ехидно проговорил:
— Ты же сам рассказывал мне, как богиня Артемида помогала тебе и в облике Гекаты следила за тем, чтобы на земле тебе сопутствовала удача. Ты в долгу и перед Рожденной из пены — той, которой как Афродите поклоняются в Эриксе. Ты же сам мне рассказывал.
Я ответил:
— Все они — одна и та же богиня, которая является в разных обличьях, в разных местах и разным народам. Ее настоящее имя — Туран, ее символ — Луна. Я понял это. Я выбрал. Я приглашаю.
— А кто твой второй гость? — спросили они.
— Еще я приглашаю ту, которая самая непостоянная, я приглашаю Вольтумну. Прежде я не знал ее. Не понимал. Но теперь я наконец-то хочу познакомиться с ней. Благодаря ей морской конек стал священным, и было это в самом начале мироздания — до этрусков и до греков. Ее знак — Солнце.
Улыбки сползли с их лиц, они испуганно посмотрели друг на друга и спросили:
— Да представляешь ли ты, чего ты хочешь и кого зовешь?
И я, весь отдавшись священной радости, закричал:
— Я выбираю и приглашаю Вольтумну!
В это время полог шатра откинули, и я при ярком свете бездымных факелов увидел высокое ложе богов и два священных обелиска, возвышавшихся на двойных подушках. Каждого из нас троих ожидало собственное низкое ложе. Рядом стояли стол и табуреты. Вино было уже смешано с водой. Еще я заметил связки колосьев, плоды земли и венки.
Лукумоны приказали:
— Увенчай же своих небесных гостей!
Я выбрал венок из плюща и надел его на один из белых обелисков со словами:
— Это тебе, Туран, богине — от человека.
Затем я с легким сердцем взял венок из цветов дикой розы и надел его на другой обелиск, сказав:
— Тебе, Вольтумна, самой надлежит выбирать венок для себя. Возьми же пока вот этот из диких роз, который я, бессмертный, даю богине.
В этот миг я наконец-то осознал свое бессмертие. Почему так случилось и почему я выбрал именно венок из диких роз, я не знаю. Все мои сомнения рассеялись, как туман, в душе моей взошло солнце бессмертия.
Мы устроились на ложах у стола. Мне на шею надели большой венок, сплетенный из осенних цветов, ягод и листьев. Флейтисты взяли в руки флейты, потом послышался перезвон струн и танцовщицы и танцовщики в священных одеждах исполнили перед шатром танцы богов. Пищу нам подали в древних черных чашах, и ели мы двузубыми вилками и древними кремневыми ножами. Перед каждым священным обелиском тоже поставили чашу, положили кремневый нож и золотую вилку. Нам принесли морских крабов, куски кальмаров и сардин, плавающих в масле. Еще на столе стояло блюдо жареных красноглазых рыб из озера, из которых вынули все кости. Мы ели телятину, и мясо ягненка, и свинину, вареную и жареную, с кислым соусом и сладким соусом.
Флейты и струнные инструменты звучали все громче. Танцоры исполнили танец земли, танец моря, танец неба, а потом — танец богини (как танец любви) и танец собаки, танец вола и танец коня. В красивых вазах горели благовонные палочки. Вино разогрело наши тела и ударило в голову. Но пир все длился и длился, и я огорчался и удивлялся, глядя на неподвижные каменные обелиски на высоком ложе богов.
Старый лукумон, лежащий справа от меня, заметил мой взгляд и успокоил меня словами:
— Наберись терпения, Турмс, ночь длинная. Боги ведь тоже готовятся к встрече с нами, как мы готовились встретиться с ними. Должно быть, как раз сейчас там, наверху, все спешат и суетятся и нашим гостям подают праздничные наряды, умащивают их тела и заплетают им волосы. Кто знает?
— Не издевайся надо мной, — резко ответил я.
Он протянул руку и предостерегающе дотронулся до моего запястья.
— Это самая великая ночь в твоей жизни, Турмс, — сказал он. — Но народу нужны зрелища. Пусть же люди посмотрят на каменные обелиски, на которые ты надел венки. Пусть увидят, как мы едим и пьем, полюбуются священными танцами и насладятся музыкой. А потом мы останемся втроем, полог опустится и появятся твои гости.
Перед шатром под темным небосводом собралась многотысячная безмолвная толпа. Все взгляды были обращены к нам, пирующим лукумонам. Люди стояли, тесно прижавшись друг к другу и замерев от удивления и восторга. Они старались не шуметь, они не осмеливались даже переступать с ноги на ногу.
Потом костры погасли, слуги и танцоры ушли, музыка умолкла. Все стихло. Каменные обелиски на высоком ложе почти касались верха шатра. Прислужник поставил передо мной на стол чашу, закрытую крышкой. Оба лукумона приподнялись на своих ложах и внимательно посмотрели на меня. Слуга поднял крышку, и я ощутил сильный аромат кореньев и увидел мясо в жирном бульоне. Взяв вилку, я поднес кусок ко рту. Вкус был мне незнаком. Я не смог ни разжевать, ни проглотить мяса, и мне пришлось его выплюнуть.
Наконец полог шатра опустили. Чаша по-прежнему стояла передо мной на столе; пар от нее уже не поднимался. Я прополоскал рот вином. Лукумоны все так же внимательно смотрели на меня.
— Почему ты не ешь, Турмс? — спросили они. Я покачал головой.
— Не могу, — ответил я.
Они кивнули и согласились:
— Да, мы тоже не можем этого есть. Это пища богов.
Я помешал вилкой кусочки варева. Оно выглядело довольно аппетитно, да и запах был приятным.
— А что это? — спросил я.
— Это еж, — ответили они. — Еж — самый древний из всех зверей. С наступлением зимы он сворачивается в клубок и забывает о времени. Весной же он снова пробуждается. Поэтому боги употребляют его в пищу.
Старый лукумон взял вареное очищенное яйцо и показал его нам:
— Яйцо — начало всего, — сказал он. — Яйцо — символ рождения и возвращения. Яйцо — символ бессмертия.
Он положил яйцо в неглубокую жертвенную чашу. Младший лукумон и я сделали то же самое. Лукумон из Вольтерры встал, взял плотно закупоренную амфору, извлек кремневым ножом пробку, снял воск и налил в жертвенные чаши горькое вино из трав.
— Настало время, — сказал он. — Боги идут. Так выпьем же напиток бессмертия, чтобы наши глаза не были ослеплены их сиянием.
Я выпил вино из жертвенной чаши, стараясь во всем подражать лукумонам. Напиток обжег мне горло, и я почувствовал, как немеет мой желудок. Потом, следуя примеру лукумонов, я съел вареное яйцо. Старый лукумон тихим голосом сказал:
— Ты выпил с нами напиток бессмертия, Турмс. Ты съел с нами яйцо бессмертия, Турмс. Теперь сиди и жди. Боги идут.
Мы лежали, охваченные страхом, и вглядывались в белые каменные обелиски. Вдруг они стали меняться прямо у нас на глазах. Пламя от бездымных факелов не казалось уже таким ярким. Обелиски излучали сияние. Потом я увидел ее, богиню. Спустившись сверху и приняв женское обличье, она улеглась на ложе. Богиня была прекраснее самой красивой женщины на земле и ласково улыбалась нам. Ее узкие глаза блестели, локоны вились, под белой кожей пульсировала кровь; на ней была корона из плюща.
Потом пришла та, взбалмошная и непостоянная. Сначала она подшутила над нами, заставив нас ощутить холодное дуновение ветра, от которого замигали и едва не погасли факелы. Потом нам показалось, будто вокруг полно воды; она заливала нас с головой, и мы метались, страшась утонуть, и хватали раскрытыми ртами воздух, и глотали эту невидимую воду. Затем она решила коснуться наших тел. Ее прикосновение было обжигающим, и мы думали, что сгорим и превратимся в пепел. Но на нашей коже не осталось никаких следов, напротив — она стала такой холодной, как будто мы натерлись мятной мазью. Огромным морским коньком вздымалась над нами тень богини. Но в конце концов богиня устала и подняла руку, приветствуя нас. Успокоившись, Вольтумна тоже обернулась женщиной и легла на ложе, дабы показать, что она человек, как и мы.
Мне не надо было вставать и угощать их, потому что варева из ежа становилось все меньше, и вскоре чаши опустели. Но как именно они ели — я не знаю. Убывало и вино в сосуде; наконец исчезла последняя капля и сосуд сделался сухим изнутри. Они не были голодными, так как боги не чувствуют ни голода, ни жажды, как люди, — а если кто-то утверждает, что это не так, то он глупец или лгун. Но раз уж они пришли к нам в гости, раз явились нам и дали себя увидеть, то они и выразили нам свое уважение, вкусив священной еды и выпив священного вина.
Может быть, наше угощение пришлось им по вкусу, а напиток ударил в голову, как это обычно бывает на пирах, но Туран вдруг улыбнулась загадочно, посмотрела на нас и рассеянно положила руку на шею Вольтумны. А та, многоликая, не спускала с меня глаз, как если бы подвергала некоему испытанию.
— Ах вы, лукумоны, — сказала она через некоторое время, — может, вы, конечно, и бессмертны, но вы все же не вечны. — Ее голос гремел, как гром, шумел, как буря. Но в нем слышалась зависть.
Внезапно я ощутил, что тонкие горячие пальцы нежно дотронулись до моего плеча, как бы предупреждая об опасности. Я удивленно обернулся и увидел светлый образ моего крылатого гения, сидящего за мной на краю ложа. Второй раз в жизни мой гений явился ко мне, и я понял, что именно сейчас надо быть особенно осторожным. Кроме того, я осознал, что в глубине души очень тосковал по своему гению-покровителю, тосковал больше, чем по кому бы то ни было на свете. А когда я посмотрел вокруг, то заметил, что такие же светлые образы гениев возникли и за плечами у обоих лукумонов, чтобы защитить их своими сияющими крыльями.
Вольтумна протянула вперед руку и властно сказала:
— Ах, лукумоны, ну что это за предосторожности? К чему вызвали вы свою охрану? Чего вы боитесь?
Туран тоже сказала:
— Я богиня, и я оскорблена тем, что вы предпочитаете отдыхать в обществе своих гениев, а не приближаться ко мне. Ведь это вы пригласили меня, а не я вас. Хотя бы ты, Турмс, отошли обратно своего духа-покровителя. Тогда я смогу возлечь рядом с тобой и прикоснуться к твоей шее.
Крылья моей покровительницы — мой гений имел женское воплощение — задрожали от гнева, и я понял, что она сердится. Богиня Туран окинула ее оценивающим взглядом (только женщина умеет так смотреть на другую женщину) и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71