— Я обещал рассказать тебе о явлении богини, чтобы тебя подготовить. Но это было так непостижимо, что я не нахожу слов. Думаю, что богиня является всем по-разному — каждому так, как он этого больше всего хочет. Я же дал клятву, что никому не открою, как предстала она передо мной. Впрочем, ты, должно быть, заметил, что, когда мы вернулись, Аура молчала, будто ее заколдовали. Наверное, это что-то вроде целебного сна больных в храме Асклепия. Но как бы то ни было, отныне, стоит мне только пальцем дотронуться до Ауры, она тут же онемеет и не сможет отвлечь меня от мыслей о том, что выше нас.
Днем Аура проснулась и сразу позвала Микона. Подмигнув мне, он подошел к ней, присел на краешек ее ложа, отогнул покрывало и кончиком пальца провел По ее груди. Аура глубоко вздохнула, лицо ее побледнело еще больше, зрачки расширились и бессмысленно уставились в пустоту, она задрожала всем телом, потом выпрямилась и застыла.
— Вот видишь, Турмс, — гордо сказал Микон, — какой силой наделила меня Афродита. Но сила эта опасна — не для меня, а для Ауры.
Я перебил его:
— А откуда ты знаешь, что только тебе дана такая власть над нею. Может быть, так на нее действует Любой мужчина? В таком случае я тебе не завидую.
Микон снисходительно улыбнулся:
— Ах, Турмс, ты сам не знаешь, что говоришь. Ты моложе меня, а у меня в этих делах есть опыт. Попробуй сам, если тебе так хочется, и посмотрим.
Я поспешил заверить его, что вовсе не имел в виду себя, и предложил дать попробовать нашему хозяину. Но Микон не пожелал, чтобы чужая рука касалась груди его жены.
— А ты мой друг, Турмс, и тебе я доверяю, — добавил он. — Я знаю, ты дотронешься до нее, движимый не похотью, а жаждой знания, которая есть корень мудрости людей и богов. Так давай же попробуем, чтобы решить наш спор, хотя я наперед знаю, что у тебя ничего не выйдет.
Чем больше я противился, тем настойчивее становились его уговоры. Уверенный в своей правоте, он надулся, как лягушка. И когда у Ауры вновь затрепетали веки, когда она села на ложе и слабым голосом спросила, что с ней творится, Микон подтолкнул меня к ней. Я протянул указательный палец и с любопытством дотронулся до ее соска.
Последствия этого злосчастного опыта превзошли все мои ожидания. Из моего пальца вылетела искра, а руку стало жечь, как от удара хлыстом. Тело Ауры содрогнулось, лицо покраснело от прилива крови, губы раскрылись, и, испустив предсмертный хрип, она с остекленевшим взглядом простерлась на своем ложе. Казалось, неземное блаженство разорвало и без того слабое ее сердце. Она испустила дух на наших глазах, прежде чем мы успели понять, что случилось.
На наш крик прибежали Танаквиль с Дориэем, а за ними хозяин дома и слуги. Хозяин, заламывая руки, стал громко причитать, что это дурной знак и что зря он вчера вечером рассказывал мне о купце из Занклы, но вскоре, придя в себя, показал на лицо Ауры и проговорил:
— Лучшей смерти и самому себе не пожелаешь. По ее лицу видно, от чего она умерла.
Микон сокрушался, что не подумал о том, как слаба была Аура. Тяготы пути, напряженное ожидание, бессонная ночь и переживания в храме так изнурили ее, что сердце не выдержало. Хозяин же сказал, что жизнь каждого отмерена богами и что никому не уйти от смерти даже на краю света.
— Это единственное, что мы знаем наверняка и в чем можем всецело верить богам, — заключил он. — Давайте же отнесем ее в храм и восславим счастливую судьбу этой молодой женщины, ибо тело ее будет сожжено на костре из серебристых тополей на мраморном возвышении рядом с источником богини, а прах ее будет храниться в жертвенной урне в храме: так поступают с прахом тех, кто умер от любви.
Микон от горя, а может быть, больше по обычаю разразился слезами. Утешая его, Танаквиль сказала:
— По сути дела, богиня выполнила твое желание как нельзя лучше, Микон. Разве ты не хотел, чтобы Аура побольше молчала? Теперь она замолчала навсегда! Кроме того, этот брак вообще был не для тебя. Ты, одинокий мыслитель, не создан для брака. Родители же девушки будут польщены тем, что их дочь умерла в Эриксе, куда едут те, которые страдают от любви, чтобы выпить здесь макового отвара или вскрыть себе вены у источника богини надеясь, что пепел их будут хранить в храме.
Пока Микон скорбно сидел, подперев руками голову, Танаквиль с хозяином дома распорядились обмыть покойницу и отнести ее в храм. Дориэй же, пытаясь ободрить Микона, похлопал его по плечу и сказал:
— Не горюй! Аура досталась тебе легко — проще говоря, сама кинулась тебе на шею. Иное дело Танаквиль: я всю зиму уговаривал упрямицу стать моей женой! Зато наш брак будет прочным, а ты о своем забудешь, и память о нем развеется, как дым от погребального костра.
Я же добавил:
— Поверь, Микон, я не виноват, что все так обернулось. Это было неизбежно — и наверное, так оно и к лучшему. Разве ты смог бы жить спокойно с сознанием того, что другому мужчине достаточно коснуться твоей жены, как она потеряет дар речи от блаженства?
Микон, казалось, воспрял духом и, вытерев кулаком слезы с пухлых щек, сказал:
— Ты прав, Турмс, не иначе как по внушению богини затеяли мы это испытание. А хрупкое тело моей жены, конечно, не выдержало бы такого избытка счастья.
Словно думая вслух, он продолжал бормотать:
— Аура всегда была очень возбудимой, еще до того, как я с ней познакомился. Потом она сделалась еще более впечатлительной, так что начинала млеть, стоило только ее тронуть. Потом хватало одного вида мужчины. А вскорости и мужчина ей стал не нужен, довольно было намека на мужскую силу. Женщины непредсказуемы в таких делах. Вот, например, я слышал об одной с острова Родос, которая с юных лет возбуждалась при виде обычного кувшина для питья. Брак не принес ей счастья — она презирала и избегала мужа, пока наконец тому не пришло в голову положить кувшин в супружескую постель. С тех пор они зажили душа в душу, женщина родила восемнадцать детей, и все у них было как в других семьях, если не считать несметного количества всевозможных кувшинов, которые дети унаследовали от родителей.
Эти мысли рассеяли уныние Микона, и он не впал в беспросветное отчаяние. Тем же вечером мы собрались во дворе храма, где тело Ауры в богатой одежде, с накрашенными щеками и губами, с перламутровыми гребнями в волосах было готово к сожжению на костре. Храм пожертвовал для костра благовония. Микон поджег огонь, восклицая:
— Во славу богини!
По совету жрецов мы не нанимали плакальщиц, а пригласили молодых девушек; украшенные венками, они исполняли вокруг костра танцы богини и пели гимны в ее честь. Высоко вверх, к ясному вечернему небу, поднимались языки пламени; чад сжигаемого тела тонул в запахе благовоний. Не стыдясь слез, мы плакали от радости за Ауру и желали друг другу столь же прекрасной и быстрой смерти в столь же священном месте. Но у меня в голове все это время вертелся неотвязный вопрос: умерла бы Аура, коснись ее любой другой мужчина, или невольным виновником ее смерти должен был стать я и только я?
После захода солнца костер стал гаснуть, окрасив напоследок пурпуром небо над ним. Микон стал приглашать людей помянуть покойную, ко мне же подошел жрец храма и сказал:
— Настал твой черед готовиться к встрече с богиней.
Я думал, что нежданное несчастье отдалит мое бдение в храме. Но жрец возложил на меня руки, и я вдруг понял, что теперь самое время для этого. Я ощущал жар догорающего костра, вдыхал запах благовоний, видел темно-багровое море и первую звезду, появившуюся на небе, и мне показалось, что я не впервые переживаю подобное мгновение. Я последовал за жрецом, чувствуя себя так, будто ступаю, едва касаясь земли.
Жрец приказал мне раздеться и осмотрел меня. Кончиками пальцев он приподнял мне веки, пристально вглядываясь в белки глаз, потом дунул мне в рот и наконец спросил, откуда у меня на теле белые пятна от ожогов, но я не стал объяснять, что получил их во время пожара в Сардах, когда горящий тростник летел на меня с крыш. Покончив с осмотром, жрец натер мне подмышки, грудь и пах вызывающей жжение мазью и дал мне пахучие травы, которыми велел натереть ладони и ступни. От его прикосновений я чувствовал, что тело мое становится невесомым, как воздух. Меня переполнял такой восторг, что я едва сдерживал готовый сорваться с губ смех.
Потом жрец помог мне надеть расшитый птицами и миртовыми листьями шерстяной плащ, чтобы я не замерз во время моего бдения, и, сопроводив меня до ступеней храма, коротко сказал:
— Иди!
— Что мне там делать? — спросил я.
— Делай, что хочешь, — ответил он. — Пройдет немного времени, и ты почувствуешь изнеможение во всех твоих членах, твои веки сами собой закроются, так что ты не сможешь открыть их, и ты заснешь, заснешь так крепко, как не засыпал никогда. Потом ты откроешь глаза и встретишься с богиней.
Он подтолкнул меня к дверям храма, повернулся и ушел. Я оказался в темноте и стоял, пока глаза мои не привыкли к слабому свету ночи, который проникал через отверстие в потолке. Тогда я увидел пустующее возвышение богини. Перед ним стояло ложе на ножках в виде львиных лап, и я, как только заметил его, сразу же ощутил слабость во всем теле. Я вытянулся на ложе, чувствуя, как члены мои налились такой тяжестью, что я удивился, почему это легкое ложе выдерживает мой вес и как это подо мной не разверзнется каменный пол. Глаза мои закрылись, и я не смог бы открыть их, если бы даже захотел. Я знал, что не сплю, однако проваливался все глубже и глубже, и так продолжалось бесконечно. Но вот наконец я открыл глаза и увидел, что сижу на скамье на площади, залитой солнцем, переводя взгляд со стертых каменных плит, которыми она выложена, на проплывающие мимо тени прохожих.
Я с любопытством осмотрелся по сторонам. Город и площадь были мне незнакомы. Надо мной простиралось ослепительно синее небо, вокруг, не обращая на меня никакого внимания, гомонили люди, занятые своими повседневными делами, крестьяне вели на рынок ослов, навьюченных корзинами с овощами, а прямо рядом со мной старуха с морщинистым лицом выложила на продажу несколько голов сыра. Я встал и пошел — и при первых же шагах понял, что когда-то уже ходил по этому городу. Дома были отделаны цветными глиняными изразцами, на дороге видны были наезженные колеи от повозок, а когда я свернул за угол, то увидел перед собой храм с колоннами.
Я вошел в темную прохладу храма; сонный привратник махнул веткой и окропил меня несколькими каплями священной воды. В тот же миг до меня донеслось тихое позвякивание.
Я открыл глаза и увидел, что лежу на ложе в храме Афродиты в Эриксе. Я знал, что мое видение было лишь сном, хотя я не спал и мог поклясться, что все это наяву и что я узнал бы, если потребуется, и площадь, и улицу, и храм с колоннами…
При звуках знакомого позвякивания я встрепенулся и сел на ложе, чувствуя себя как никогда бодрым и свежим. На краю пустующего возвышения богини я увидел женщину в богато расшитых одеждах, переливающихся всеми цветами радуги. Сверкающий венец у нее на голове поддерживал покрывало, ниспадающее на ее лицо. Она пошевелилась, и я услышал все то же позвякивание: это ударялись друг о друга ее браслеты. Она двигалась, она жила, она была явью!
— Если ты богиня, — проговорил я, весь дрожа, — открой мне свое лицо.
Из-под покрывала послышался тихий смех:
— У богини много лиц. Чей облик ты хочешь увидеть, Турмс, поджигатель храмов?
Я засомневался: говорила и смеялась она, как человек, но никто в Эриксе не знал, что когда-то в Сардах я поджег храм Кибелы. Только Дориэй или Микон могли выболтать ей это. Я разозлился и сказал сквозь зубы:
— Не все ли равно, чей это будет облик! Здесь так темно, что я ничего не увижу.
— Недоверчивый! — рассмеялась она в полный голос. — Ты думаешь, богиня боится света?
Тут она опять чем-то звякнула и высекла огонь, от которого зажгла стоявший подле нее светильник. Привыкнув к темноте, я был на миг ослеплен его сиянием. Потом мои глаза различили расшитые жемчугом узоры на ее одежде, а ноздри уловили исходящий от нее нежный запах амбры.
— Ты такой же человек, как и я, — разочарованно протянул я. — Обычная земная женщина. А я-то думал, что встречусь с богиней!
— А разве богиня не женщина? — возразила она. — Такая же точно, как все земные женщины, и даже еще более? Чего ты хочешь от меня?
— Покажи мне свое лицо, — попросил я вновь, подходя ближе.
Она вся напряглась, и взгляд ее посуровел.
— Не дотрагивайся до меня, это запрещено!
— А что, я обращусь в пепел, — спросил я с насмешкой, — или упаду замертво на землю, если до тебя дотронусь?
— Не шути этим, — предостерегла она. — Вспомни, как сегодня ты принес богине человеческую жертву.
Мне стало не до смеха. Что-то в голосе этой женщины насторожило меня.
— Покажи мне свое лицо! — взмолился я опять.
— Изволь, — ответила она. — Но не забудь, что у богини много лиц.
Она сняла с головы сверкающий венец, подняла покрывало и, повернув голову к свету, воскликнула:
— Ты узнаешь меня, Турмс?
И, потрясенный до глубины души, я узнал этот веселый голос, смеющиеся глаза и округлое девичье лицо.
— Диона! — не поверил я. — Диона, как ты сюда попала?
На какое-то мгновение у меня мелькнула мысль, что Дионе удалось убежать из Ионии и по прихоти судьбы она очутилась в храме Афродиты в Эриксе. Только потом до меня дошло, что со дня, когда Диона бросила в меня яблоком, утекло много воды. Она не могла остаться все той же молоденькой девушкой, да и я не был уже тем восторженным юнцом, который ее любил.
Женщина вновь опустила на лицо покрывало и спросила:
— Так ты узнал меня, Турмс?
— Твой светильник едва мерцает, — сердито ответил я. — В лучах его я как будто видел девушку, которую встречал когда-то в молодости в Эфесе. Но ты — не она. Ты не можешь быть молодой.
— У богини нет возраста, — возразила она. — Богиня только кажется моложе или старше — это кто как посмотрит. Итак, чего ты от меня хочешь?
— Будь ты богиня, ты знала бы это, не спрашивая, — разочарованно ответил я.
Придерживая одной рукой покрывало на лице, она повела другой, в которой держала свой сверкающий венец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71