Дориэй приказал нам не топтать посевы, потому что уже считал их своей собственностью. Кругом было пустынно, потому что все поспешили укрыться за городскими стенами. У памятника в честь какого-то сомнительного Филиппа Дориэй остановился и сказал:
— Здесь мы будем сражаться, чтобы задобрить дух моего отца.
Вдали, на городских стенах, бегали взволнованные люди. При виде их Дориэй приказал громко бить в щиты, чтобы никто не мог упрекнуть его в том, что он хотел застать горожан врасплох. Потом он отправил к Сегесте вестника, заявил через него о своих наследственных правах и вызвал местного царя на бой. После этого мы разбили лагерь вокруг памятника и принялись есть и пить. К сожалению, часть посевов была все же вытоптана, потому что нас оказалось уже около двух тысяч, если считать и сиканов, которые потихоньку крались за нами.
Мне показалось, что сегестяне были возмущены не столько требованием Дориэя, сколько вытоптанными полями. Когда они увидели испорченные посевы и поняли, что битвы не избежать, их царь собрал всех знатных юношей и атлетов и велел запрягать коней в боевые колесницы, которые вот уже несколько десятков лет использовались только в спортивных состязаниях. У этого царя власти было не больше, чем у жреца в ионийских городах, но собачья корона накладывала на него определенные обязательства — например, он должен был идти во главе своих войск. Позже мы слышали, что он совершенно не горел желанием принимать на себя командование и даже, сняв свою корону, предлагал ее любому из стоявших вокруг него, но охотников принять этот знак царского достоинства так и не нашлось. Я думаю, знатные землевладельцы в Сегесте хорошо понимали, что простые горожане их недолюбливают и могут, выбрав подходящий момент, ударить им в спину, так что для знати было бы и лучше, и безопаснее не оставаться в границах города, а принять бой в открытом поле.
Они напились вина и принесли жертву подземным богам, чтобы те придали им храбрости и научили с радостью принять смерть от руки врага, если избежать ее не удастся. Потом они вывели из маленького домика рядом с храмом священную собаку и взяли ее с собой — ее и множество боевых псов. Они нашли время даже для того, чтобы умастить себя благовониями и хорошенько причесаться.
Когда, наконец, они подготовились к битве, открылись городские ворота и из них выехали боевые колесницы, которые выстроились в одну линию, защищая вход в город. Зрелище было поистине изумительное. Колесниц этих мы насчитали целых двадцать восемь. Три из них имели в упряжке по четыре лошади, а остальные — по две. Головы благородных животных украшали султаны, серебро на сбруях блестело. Сегестяне имели полное право гордиться своими лошадьми и обычно хвастались тем, что без труда победили бы на играх греков, если бы только греки позволили им принять участие в состязаниях. Но греки не имели никакого желания приглашать элимов на свои ипподромы.
За колесницами развернулись в боевой порядок гоплиты — мужчины знатного происхождения, наемные воины и атлеты. Дориэй тут же запретил нам считать вражеские щиты, чтобы мы не испугались. За гоплитами шли проводники боевых собак, а за ними — пращники и копьеносцы.
Мы услышали, как возничие что-то крикнули своим лошадям, и колесницы, вытянувшись в одну линию, начали приближаться к нам. Когда фокейцы увидели раздутые ноздри коней и их сверкающие копыта, они задрожали так, что их щиты зазвенели, ударяясь друг о друга. Дориэй, стоявший впереди, приказал своим людям мужественно защищаться, направляя копья в животы лошадей. Но когда колесницы с грохотом примчались к нам, фокейцы решительно отошли назад за памятник и алтари, заявив при этом, что пускай Дориэй сам справляется с этими бешеными зверями, а они поглядят со стороны. Остальные наши солдаты тоже предпочли убраться подальше, за ров, заполненный водой, да еще и сбросили при этом мостки, чтобы их нельзя было преследовать. Из-за этого некоторым пришлось переходить ров вброд, погружаясь по шею в грязь.
Дориэй метнул два копья, ранив одну из лошадей в четырехконной упряжке и убив воина на колеснице, тело которого долго волочилось за ней. Я тоже бросил одно из своих копий, но промахнулся; однако, когда лошади встали прямо передо мной на дыбы, я сделал два шага вперед и изо всех сил вонзил копье в брюхо ближайшей из них. Я решил все время держаться рядом с Дориэем и вести себя так же мужественно, как и он, хотя и уступал ему в силе и искусстве фехтования. Это решение я принял под влиянием тщеславия, а не рассудка, но сумел убедить себя в том, что такое поведение даст мне возможность укрепить дух и тело.
Когда Дориэй увидел, что я шагнул к лошадям, его охватило бешенство и он бросился на животных с мечом, так что лошади из первой упряжки скоро забились на земле в предсмертных судорогах, а одна из лошадей второй колесницы, раненная стрелой в глаз, поднялась на дыбы и понесла, так что колесница перевернулась и смешала весь боевой порядок. Благородные животные были приучены только к состязаниям и впервые оказались на поле боя.
Царь Сегесты, поняв, что может лишиться всех своих прекрасных лошадей, потерял самообладание и приказал возничим отступать. Многие из знатных юношей плакали и кричали, что готовы отдать жизнь за своих любимых животных; они умоляли нас не убивать лошадей. Поврежденные боевые колесницы повернули назад, и только один воин, забыв об опасности, соскочил на землю и принялся обнимать умирающих лошадей и целовать их в глаза, пытаясь вернуть их к жизни самыми нежными словами.
Когда упряжки отъехали довольно далеко, стоящие в них воины метнули в нас свои копья и колесницы остановились, а возничие сошли с них и начали успокаивать дрожащих и покрытых пеной лошадей, проклиная нас и грозя нам кулаками. Фокейцы успели уже выйти из своего укрытия и выстроились сзади за Дориэем в одну линию, щит к щиту; чуть позже появилась и вторая линия. Также и покрытые грязью повстанцы из Эрикса перескочили через ров и стали, ловко размахивая палицами и палками, издавать воинственные клики.
Тут сегестянские гоплиты посторонились, и дрессировщики боевых собак спустили их с привязи и науськали на нас. Оскалив зубы, собаки с рыком бросились вперед. На мне был панцирь и поножи, на Дориэе — тоже, фокейцы же прикрывались щитами. Дориэй страшно кричал на собак и бил их прямо в нос так, что они с воем валились на землю. Но даже шум битвы не мог перекрыть испуганные вопли сиканов, убегающих в лес. Это так развеселило Дориэя, что он расхохотался и принялся хлопать себя по коленям. Смеялся он долго, и мне показалось, что его смех очень подбодрил фокейцев.
Миновав нас, псы кровожадно набросились на повстанцев из Эрикса. Они впивались зубами в их незащищенные шеи, перегрызали им вены и кусали их за руки. Однако крестьяне выдержали бешеную атаку этих ненавистных им животных и радостно кричали, если убивали какую-нибудь собаку ударом палки. Ненависть простолюдинов объяснялась тем, что убийство породистой собаки издавна считалось в Эриксе одним из самых тяжких преступлений, так что эти крестьяне и их жены вынуждены были безропотно принимать укусы и молча смотреть, как собаки уничтожают их овец и пугают детей.
Я думаю, что изначально Кримисс, священная собака Сегесты, не должна была принимать участия в этой атаке. Может быть, она сорвалась с привязи или ее отпустили случайно. Во всяком случае, эта уже поседевшая и незлобивая собака, которая в течение долгих лет вела спокойную и тихую жизнь в уютной будке, пришла следом за своими сородичами и теперь удивленно озиралась вокруг, не понимая, что происходит. Визг и рычание собак возбуждали ее, а доносящийся со всех сторон запах крови дразнил ее нежное обоняние. Дориэй громко окликнул ее, и эта огромная и толстая псина сразу же успокоилась, подбежала к нему, дружески обнюхала его колени и подняла морду, чтобы заглянуть ему в глаза.
Спартанец погладил пса по голове и дружески заговорил с ним, обещая, что, как только он, Дориэй, заполучит собачью корону, он будет дарить Кримиссу еще более красивых девушек, чем пес получал прежде. Священная собака, тяжело дыша, легла у его ног, чтобы отдохнуть после недолгого бега. Она хитро косилась на блестящую шеренгу сегестянских гоплитов, морщила нос и щерила свои желтые зубы.
Фокейцы не увидели в этой сцене ничего необычного, зато юноши из знатных родов Сегесты очень разволновались. Раздались крики изумления, и сам царь снизошел до того, чтобы свистнуть собаке и призвать ее вернуться, так как понял, что его счастье вот-вот ускользнет. Но собака притворялась, что не слышит царского свиста и зова своего проводника, а продолжала нежно смотреть на Дориэя и облизывать его окованные металлом сандалии.
Я тоже наклонился и погладил собаку по спине, и она лизнула мне руку в знак расположения, однако Дориэй рассердился и велел оставить собаку в покое — это была его добыча, и я не имел к ней никакого отношения.
Сегестяне до смерти перепугались, когда увидели, что простолюдины осмеливаются убивать их собак. Они начали звать их обратно, а дрессировщики, забыв о себе, бегали по полю брани и пытались взять своих питомцев на поводки. Желая пощадить чувства Кримисса, Дориэй запретил убивать четвероногих воинов, но взбунтовавшиеся жители Эрикса не могли сдержать себя.
И вот Дориэй обратился к священной собаке и приказал ей оставаться на месте и охранять надгробный памятник его отца. Правда, это были останки некоего Филиппа из Кротона, а вовсе не родителя Дориэя, но спартанец, по всей вероятности, забыл об этом. Собака положила голову на передние лапы и закрыла глаза. Тогда Дориэй окинул взглядом фокейцев, дал знак Дионисию и ударил по щиту, велев начать наступление. Мы двинулись к сегестянским гоплитам, и я ни на шаг не отставал от Дориэя, следя, чтобы он меня не обогнал. Когда Дионисий из Фокеи понял, что наступила решительная минута, он заткнул веревку за пояс, схватил щит и меч и поспешил занять место справа от Дориэя.
Ни Дориэй, ни Дионисий не оглядывались. Мы трое шли плечом к плечу и все больше торопились, потому что каждый из нас боялся отстать от двоих других; Дориэя подгоняло чувство собственного достоинства, что его не зря считают славным воином, меня — тщеславие. Но более всего Дориэй опасался того, что мы обгоним его хотя бы ненамного, поэтому вскоре мы перешли на бег. За нашими спинами раздавались воинственные крики фокейцев и топот ног пытающихся догнать нас людей. Судя по грохоту барабанов, сиканы тоже старались не отставать, да и повстанцы из Эрикса неслись следом за нами.
До гоплитов было около двухсот шагов, и это расстояние уменьшалось куда быстрее, чем я могу это описать. Однако я все же полагаю, что не было в моей жизни пути длиннее. Я очень боялся и спасался только тем, что неотрывно смотрел вниз, на кончики пальцев ног. Я не поднимал глаз до тех пор, пока не услышал крик Дориэя, который призывал меня прикрыться щитом от копий, полетевших в нас. От тяжести вонзившихся в щит вражеских копий моя рука едва не опустилась, а одно острие; даже ранило меня, хотя тогда я этого не заметил. Я как раз пытался стряхнуть копья со щита, когда увидел вдруг блеск меча Дориэя, который ловко разрубил древки, так что я успел закрыться сразу полегчавшим щитом прежде, чем мы столкнулись с гоплитами.
В вихре борьбы пересыхает горло, сжимается сердце и человека охватывает какое-то упоение, не позволяющее ему чувствовать боль от ран. Когда наши щиты ударились о щиты сегестян, Дориэй, Дионисий и я уже знали, что сейчас нам наконец-то окажут яростное сопротивление. Несмотря на силу нашей атаки, мы не смогли взломать их ряды — они только выгнулись назад.
Я совершенно уверен, что во время битвы невозможно предугадать ее течение и тем более исход, ибо люди слишком заняты спасением собственной жизни в многочисленные решительные минуты. Мы нападали так стремительно, что некоторые гоплиты, стоявшие в первом ряду, дрогнули и чуть-чуть отступили, потащив за собой при этом всю шеренгу, ибо щиты сегестян вплотную примыкали друг к другу. В итоге нам удалось атаковать и следующую шеренгу, а фокейцы не отставали от нас ни на шаг; вскоре началась схватка на мечах, один на один.
Сегестяне никогда не отличались особой смелостью, но они были в бешенстве из-за гибели своих любимых лошадей и собак, так что являли собой грозную силу. Они сражались за свое имущество и свои земли и намеревались погибнуть, но не уступить чужестранцам. Поэтому они бесстрашно дрались, ни на миг не забывая об убитых бессловесных любимцах. Но куда более опасными противниками были тренированные и закаленные в многочисленных состязаниях атлеты, привыкшие развлекать своих хозяев, показывая им чудеса силы и ловкости.
Дионисий криками подбадривал своих людей:
— Фокейцы, еще наши предки бились на этом поле, и здесь даже стоит один наш надгробный памятник! Думайте же, что вы у себя дома сражаетесь за свою жизнь!
И еще он кричал вот что:
— Фокейцы, быть может, слава — это и не очень важно для вас, но не забывайте, что вы сражаетесь за ваши сокровища! Видите этот сброд из Эрикса? Он только и мечтает погрузить наше добро на ослов и мулов и забрать его себе — если, разумеется, нас сейчас одолеют!
Измученные фокейцы издали такой крик бешенства, что сегестяне на какое-то мгновение в недоумении опустили мечи. Дориэй же глянул в небо и воскликнул:
— Слушайте, слушайте! Это шумят крылья богини победы, которая благоволит к нам!
Он сказал это в тот короткий миг тишины, который знаком участникам любого сражения. Может быть, это всего лишь кровь шумела у меня в ушах, но мне показалось, что где-то высоко над нашими головами шелестят огромные крылья. Фокейцы тоже слышали этот звук — так, по крайней мере, они потом говорили.
Дориэя охватил какой-то прямо-таки сверхъестественный восторг, силы его многократно умножились и никто уже не мог устоять пред ним. Рядом со спартанцем продвигался вперед Дионисий. Нагнув по-бычьи шею, он топором прорубал себе путь, а за ним шли фокейцы, думавшие только о своих сокровищах и поэтому ненавидевшие гоплитов Сегесты — как препятствие между собой и своей добычей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71