И что за этим последует?
«Она живая, только спит», – подумал Кантор, понимая, что это мистическое воспоминание из детства о страшных сказках.
– И в какое место вы били прикладом? – поинтересовался Кантор.
– Сюда… Вроде…
Кантор внимательно осмотрел указанное место.
– Обратите внимание, – сказал он, призывая присутствующих в свидетели, – ни трещины, ни царапины.
В следующее мгновение Кантор совершил поступок, который не сделал бы чести и Хиггинсу.
Он шагнул назад, молниеносно выхватил револьвер и выстрелил.
Пуля с воем рикошетировала от чудесного стекла и ушла в небо. В отличие от Хиггинса Кантор предусмотрел последствия и прикинул угол безопасного рикошета.
– И по-прежнему никакого следа, – констатировал Кантор.
– Вы думаете, там внутри есть кто-нибудь? – спросил Лендер.
Все переглянулись.
Как-то так получилось, что никто не задумывался о такой возможности с момента обнаружения удивительной находки и до сего времени.
Все невольно сделали шаг назад.
– И еще, – тихим голосом сказал председатель, – колеса… Они мягкие. Вернее всего, они наполнены газом. Но ножом их проткнуть не удалось.
– Я, пожалуй, поверю вам на слово, – сказал Кантор.
– Ума не приложу, что с этим делать, – развел руками председатель.
– Ничего делать не нужно, – успокоил его Кантор, – попытки проткнуть колеса тоже рекомендую прекратить. Поставьте, хоть вон там, палатку и отрядите людей. Пусть дежурят по двое. Хиггинса от вахты освободите. И… отметьте… отметьте же его рвение. Он заслужил поощрение. Пусть ваши люди задержат того, кто придет сюда…
– Не думаю, что им понравится такая работа, – возразил председатель.
– Да? – Кантор смерил главного милиционера взглядом и неожиданно легко принял возражение. – Пусть подежурят до тех пор, пока я не пришлю им на смену жандармов из Нэнта.
Председатель крякнул.
– Не думаю, что понадобятся жандармы. Мои люди справятся. Я лишь хотел сказать, что дежурить ночью в лесу не самое приятное времяпрепровождение. Тем более, когда где-то рыщет беглый каторжник.
– Хорошо, – вновь согласился Кантор. – А каторжник… Если и рыщет, то уже не здесь. Он уже далеко! И не каторжник он. Он гораздо хуже. Но вас пусть это не беспокоит. Вашим людям придется столкнуться не с ним.
Председатель остался здесь, для того чтобы всё организовать. Возвращаться с Кантором на паромоторе он отказался. Его должен был подобрать конный экипаж, который будет возвращаться от маяка.
– Как вы узнали, что пуля не сможет пробить стекло? – спросил Лендер на обратной дороге.
– Узнал? Я не знал этого, – ответил Кантор, – я лишь предположил.
Он скрыл, что в тот момент почувствовал то же самое, что, наверное, чувствовал Хиггинс, когда разбивал свой приклад. Какое-то необъяснимое раздражение. Лесная находка была как-то непостижимо отвратительна, противна самому человеческому разумению. И антаер просто хотел разрубить узел, который не мог распутать. Не получилось.
Гадкое дело. Неправильное дело. Оно неправильно началось, неправильно продолжается и ничем путным закончиться не может. В этом Кантор, безусловно, уверен.

Под слабый монотонный шум водопада хорошо плакалось.
Маленькое плетеное креслице было очень удобным для того, чтобы начать жалеть себя изо всех сил. И Лена жалела.
Вновь ее охватило ощущение холодной больничной жути, будто ее маленькую забыли в детском саду.
Она, разумеется, не могла бы объяснить, чего это вдруг разревелась. И мы тоже не возьмемся перечислить хотя бы краткий перечень возможных причин.
Просто хреново стало вдруг на душе. Уныло и скверно. От всего этого чудесного дома веяло холодом.
Она взглянула вверх, и переплеты прозрачного свода, над которыми плыли облака, показались паучьей сетью, а стекла зеркалами, в которых по какой-то прихоти отражается небо, как в глади озера, а мир сделался перевернутым, опрокинутым…
Почему-то вспомнился один случай.
Хотя, нет, не «почему-то», а наоборот – ясно почему. Она всегда вспоминала об этом, когда задавалась вопросами из области неразрешимых.
Когда в левой стороне груди сжалось от неизбывного одиночества, Лена подумала: «Почему сердце слева?» И, как всегда в подобных случаях, сознание, ища спасения от эмоций, зацепилось за вопрос, принялось работать над ним, сделало его важным.
И тогда вспомнился академик – специалист по неразрешимым вопросам бытия.
На вершине Кохты в Бакуриани, где Лена была с двоюродным братом, студентом, компания молодых людей загорала на солнышке. И девушки радовались удивительному голубому цвету неба в зимний день. Небо действительно сияло, будто светилось всё, по всей «поверхности» небосклона.
Один из студентов решил блеснуть познаниями в физике и заявил:
– Цвет неба объясняется тем, что по закону Релея рассеяние света пропорционально третьей степени частоты, и голубой свет, имеющий большую частоту, сильнее рассеивается.
От этого, дескать, и получается такой эффект, будто всё небо светится ослепительным и насыщенным голубым светом.
Тогда в разговор вмешался пожилой, седой физик, над которым тихо посмеивались из-за его невысокой горнолыжной квалификации, и заметил, с академической назидательностью:
– Юноша! Рассеяние света – явление обратимое. И не может содержать нечетных степеней частоты. Закон Релея содержит не третью, а четвертую степень этой частоты. Допустив нечетную степень частоты в рассеянии, мы нарушаем закон обратимости природы, а значит, и всю термодинамику.
Лена ничего не поняла, кроме одного: физики знают, почему небо голубое, но не хотят объяснить это понятным языком. И это плохо, со стороны физиков. Но они также не позволят объяснять это и неправильно. И с их стороны это как раз очень хорошо. Лучше непонятное, но правильное объяснение, чем неправильное, вне зависимости от того, понятно оно или нет.
Позже Лена решилась заговорить с ученым и спросила, почему же небо голубое. И он ответил, но она не запомнила. Осталось в памяти только строгое замечание: «Мы нарушаем закон обратимости природы, а значит, и всю термодинамику».
В этом была какая-то сладкая жуть от прикосновения к сокровенному знанию о том, что же и как же происходит в мире. И Лена попросила объяснить ей. Про обратимость. В этом слышались куда более грозные понятия вроде «вечности» и «бессмертия». Ведь если что-то можно однажды обратить, то, значит, можно и переделать, а если не получилось, то обратить вновь, и так до тех пор, пока не получится как надо.
– Есть такая теорема, – сказал ученый, – все уравнения физики, кроме слабых взаимодействий, а значит, и явления природы, ими описываемые, не изменяются при изменении знака времени. Они, дитя мое, выглядят одинаково, смотреть ли на них из прошлого в будущее или из будущего в прошлое. Из этого и следует, что обратимые величины могут быть только четными функциями частоты. Понятно?
Лена хотела было в свои тогдашние четырнадцать с месяцами обидеться на «дитя мое», но он вдруг сказал:
– Я вижу, вы хорошо управляетесь с лыжами. Не поднатаскаете старика? Я полагаю, кроме навыка и практики, должна быть какая-то метода. Просветите.
Подобная просьба не могла не польстить Лене. И старый да малый заскользили по склону.
Много занятного поведал ей этот человек.
– Как вы решаете задачу? – спросил он однажды.
– Читаю условие в учебнике и начинаю думать, по какому закону происходит то, о чем в нем говорится, – ответила она, немного подумав.
– Тогда мне с вами будет проще разговаривать.
– Почему?
– Потому что многие студенты говорят, что вспоминают формулу.
– А это неправильно? – удивилась Лена.
– Правильно, но это навык, а не метод. От закона идти вернее. Вы сразу беретесь за принцип, поэтому явление становится понятным. А дальше уже дело техники. Применение технического приема живет не в голове, а на кончике карандаша. Но я имел в виду другое, когда спрашивал про задачу.
– Что же?
– Если задача не сформулирована? Если условие не выписано в учебнике? Тогда как?
– А так бывает?
– В жизни, девочка, так только и бывает. Изучение впрок неэффективно. Изучать литературу, например, рекомендуется только после попытки решения задачи самостоятельно. Это подступ к ее формулированию. А умение формулировать задачу стоит больше, чем умение решать.
Вот и теперь Лена оказалась в ситуации, когда перед ней замаячила несформулированная задача. Обстановка, в которой она очутилась, была не условием в учебнике, а целым миром, с одними только неизвестными. И следовало еще понять, какую задачу она должна решить, чтобы приступить к сбору информации по интересующему вопросу. Нужно было понять, что происходит, для того чтобы начать думать, по какому закону природы оно развивается.
Однако здесь подстерегала опасность, от которой разум шарахался как черт от ладана.
Попытки получения исходных данных были чреваты откровениями, которых ей, как она подозревала, вовсе не хотелось.
Ответы на вопросы могли оказаться тяжеловаты для восприятия.
Так почему на сердце слеза?
Академик говорил:
– Зеркальная симметрия законов природы означает, что если две экспериментальные установки отличаются только тем, что одна есть зеркальное отражение другой, то такие установки работают совершенно одинаково. Однако природа не терпит точных симметрий.
«А с какой стороны сердце у моего зеркального отражения? – подражая интонации академика, спросила себя мысленно Лена. – Должно быть вроде бы справа. Но ведь у зеркального образа вообще нет сердца».
Замаячило, забрезжило впереди какое-то смутное понимание чего-то важного.
У зеркального отражения сердца нет вовсе! Но оно как бы есть. Угол падения равен углу отражения.
И тут же всплыло из «Аквариума»:

Мы стояли на плоскости
С переменным углом отраженья…

Но важная мысль ускользала, хотя и слезы уже просохли, стянув слегка кожу, по пути следования по щекам. И в голове прояснело, и на душе стало легче.
Но тут блуждающий взгляд скользнул по ближайшему столику и зафиксировался на плетеной из соломки, что ли, шкатулке на нем.
Лена потянулась и открыла крышку.
– Конфетки! – обрадовалась она и зацепила вновь горсточку.
Часть леденцов она отправила в рот, но грызть их теперь не стала.
Леденцы били разные: мятные и земляничные, калиновые и черничные, но все с приятной какой-то горчинкой, с богатым многослойным вкусом. Были и такие, что определить их вкус по ягодам или плодам было невмочь. Столько намешал гад-кондитер…
Через некоторое время Лене стало совсем уж хорошо.
И нарисованный лес, казалось, зашумел листвой, и водопад зажурчал веселее, и облака на небе, сделавшемся контрастным, побежали шибче.
– Почему, почему, – проворчала Лена, передразнивая себя, – потому что так надо.
И тут же, вспомнив недавний кризис с поисками туалета и его удачное разрешение, вновь засмеялась над собой.
И сказала:
– Какой урок мы должны извлечь?
Ответила:
– Разведка и сбор информации должны опережать оперативные потребности в них!
Спросила:
– А иначе что будет?
Ответила:
– А иначе получается, что ищешь, когда приспичит!
Всё же ей нужно было поосторожнее с леденцами! Но ведь никто же не предупредил.
– Ну, всё, – постановила Лена, поднимаясь и чувствуя новый прилив энергии и энтузиазма, – пора на разведку!
Она уже не была уверена в том своем открытии, что дом имеет обыкновение перестраиваться и тому подобное. Теперь девочка способна была списать странности дома на свой (мнимый) топологический кретинизм.
Женщины, как правило, великолепно ориентируются в пространстве, легко находят дорогу по описанию, схеме и карте и запоминают обратную дорогу как кошки, но по какому-то извиву женской логики почти все, как одна, полагают, что делать этого не умеют. Лена не составляла исключения и говорила: «Меня ж без компаса никуда пускать нельзя!»
Теперь она решила, что банально заблудилась в огромном доме, слегка захмелев от выпитого «кваску» и утратив адекватность восприятия оттого, что, как говорится: «моча в голову ударила». Вот, кстати, откуда выражение, вероятно, взялось! Так оно, наверное, и бывает!
– А другая-то дверь здесь есть? – спросила Лена окрепшим, вернувшим себе звонкость голосом.
Выходить через «грот» на лестницу не хотелось.
Скелеты и чучела с «пестиками» оставили у нее неизъяснимо тягостное впечатление, и требовалось особое настроение, чтобы ту комнату еще раз осмотреть.
Для осмотра же приглянувшейся библиотеки Лена не чувствовала в себе на данный момент необходимой усидчивости. Было бы забавно поиграть управляемыми солнечными зайчиками, но не солнечные зайчики главное в жизни. Кошки могут считать иначе. Но это их дело.
И Лена пошла вдоль стены, форсируя каменные нагромождения, в поисках замаскированной в нарисованном пейзаже двери.
Она уже уразумела, что в этом доме большинство комнат имеют больше одного входа, и решительно желала это проверить.

В это самое время происходил тревожный разговор в малой столовой, где уже подавался обед.
– Ее нигде нет, – озабоченно сообщил дворецкий Эрнест.
– Из дома юная леди не выходила, – сказала Огустина, – значит, она где-то должна быть. Девушки не исчезают, как призраки Лишнего Человека, даже если это девушки, появившиеся ниоткуда.
Эрнест Шарк Булфер Робинсон обдумал сие философское умозаключение.
– Ведь она не может быть в «кенди-рум»… – неуверенно сказал он наконец. – Это было бы слишком…
Вероятно, он хотел сказать «непристойно», однако сдержался. Не в компетенции дворецкого давать оценки гостям хозяина, хотя его мнение о Lena и было неоднозначным.
– Кенди-рум не место для юной леди, – согласилась Огустина. – Только знает ли она об этом?..
Эрнест пожевал губами, расфокусировав взгляд, что придало ему вид задумчивый и многозначительный.
– Юная леди не сильна в знании традиций, но ее манеры выдают скорее неиспорченность и наивность, нежели неподобающее положение в обществе, – сказал он, вернувшись из краткого путешествия внутрь себя.
– Я не говорю о положении в обществе, – возразила Огустина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44