– О том, как я командовал шайкой бродячих бандитов? Об этом? Ох-хо-хо! Веселые были денечки. Я и сейчас был бы главарем шайки. Мультифотограф сделал меня! А я теперь плачу ему тем же! Делаю мультифотограф! Ох-хо-хо! Да я и сейчас главарь банды! И мы творим разбой и бесчинство. Только силой искусства. Великого искусства мультифотографии! Вот и всё, мистер известный журналист.
Они начали прощаться. Как-то бегло и сумбурно. Когда положенные фразы были произнесены и сыщик с журналистом двинулись к лифтам, Рен открыл боковую дверь кабинета и гаркнул куда-то в глубину комнат, уплотняя могучим басом воздух: «Пипа!»
– Вниз, – сказал сыщик драйверу и, когда лифт тронулся, обратился к потрясенному сочинителю: – Я же говорю, он простой хороший парень, который нашел в жизни свое дело. Я ему немного завидую. Мое дело, конечно, мое, но оно не такое веселое.

Примерка платьев заняла у Лены неожиданно много времени. Но ведь и платьев было неожиданно много!
«Английская гувернантка» время от времени подходила к дверям гардеробной. В какой-то момент она услышала, как девушка напевает. И несмотря на то, что юная леди произносила слова со своим варварским акцентом, голос ее был чистым и мелодию она не упускала:

There's a person on a chair
By the table, by the cupboard,
By the lamp, by the bed
In a room, in my house.
That person on a chair is me.

Мелодия была непривычной, простой и даже «глуповатой», но легкой и приятной. Сродни тем старым песням, что могли распевать соратники Урзуса Лангеншейдта в походе на Восток.
Восток… Да, вот откуда был дикий акцент девушки!
Такие песенки разучивают дети, в памяти которых неосознанно сохраняется простой мелодизм того, что напевала мама за рукодельем, когда дитя еще пребывало в ее чреве, и звуки первых колыбельных, спетых няней у детской кроватки.
Огустина была хорошо вышколенной экономкой. И любые странности любой гостьи ее господина не должны были ее волновать. Но еще Огустина была женщиной, и гостья ее господина не могла не беспокоить ее.
Поначалу Огустина заподозрила Lena в «дурных мыслях». Именно девушка с «дурными мыслями» могла носить странное шутовское одеяние, сесть без стеснения в паромотор незнакомого джентльмена и поехать к нему домой. Да. Только «дурными мыслями» можно было объяснить такое поведение.
Но когда дворецкий Эрнест (Эрнест Шарк Булфер Робинсон – дворецкий в восьмом поколении и в пятом поколении дворецкий рода Ортодоксов) отнес ее в спальню и Огустина (Огустина Лекс Элмер Тараск – экономка в четвертом поколении и в четвертом поколении экономка рода Ортодоксов-Мулеров) раздела девушку, то загадочность Lena стала непомерной.
В первую голову Огустина не смогла определить, из чего сделаны эти странные сетчатые чулки-рейтузы, что были на девушке. Это был неприятный на ощупь и очень тонкий материал. Брезгливо стянув (а как эта гадость растягивалась!) эту часть туалета, Огустина постаралась к ней более не прикасаться.
Вся остальная одежда оказалась не лучше. Чего стоила хотя бы застиранная до белых пятен синяя куртка из плотной мешковины! Кто такую мог бы носить? И в какой стране? Уж в Мире, в этом Огустина разбиралась, никто ничего такого не носил и носить не мог. Ужасающими были и туфли, не прикрывавшие щиколотки!
Но чем дальше, тем было страшнее.
Под блузкой девушки было надето странное сооружение из двух кружевных чашечек на ленточках для поддержания груди. В тот момент вдумчивая Огустина догадалась, что у девушки что-то с грудью. Ну, то есть она так серьезно больна, что вынуждена носить эти поддерживающие чехольчики. И даже подумала, что не стоит снимать это приспособление. Дабы не навредить. Возможно, даже посоветоваться с доктором.
Однако здравый смысл пересилил. Огустина не могла представить, как в этом устройстве можно спать. Ведь, не ровен час, можно и задохнуться. Тем более что ленточки варварски врезались в тело. Как это снималось, экономка тоже не сразу разобрала, и рука уже потянулась под фартук за маленьким «рыбным» ножичком, который домоправительницы носят как атрибут профессии, но в последний момент она поняла, что костяная застежка спереди раскрывается переламыванием половинок косточек, входивших друг в друга.
Кость, из которой была сделана застежка, оказалась мягкой, гибкой и будто мылкой на ощупь. И еще – очень легкой, для кости. Но тут Огустина ничего не могла придумать. Расстегнула и с облегчением в сердце избавила юное существо от неприятного приспособления.
Нет, судя по состоянию грудей, девушка была здорова. Тогда зачем? Зачем надевать на себя ТАКОЕ? Возможно, какой-то дикий народ был недоволен устройством человеческого тела и придумал, чтобы женщины носили приспособления для изменения облика, разве не так? Но насколько варварским должен быть этот народ и насколько деспотичными должны быть мужчины в тех краях!
Огустина знала, что на крайнем юге Мира дикари чернокожей породы часто изменяют данное им от природы тело, нанося на него рисунки, вставляя в уши и носы, да и в другие части тела, кости и ракушки, куски дерева… Но девушка не была похожа на дикарку. Вот разве что изображала дикарку на каком-то эксцентрическом маскараде?
За это говорили другие детали: прическа, коротенькая юбка и маленькие штанишки, из мягкой ткани, только наполовину прикрывающие ягодицы. Огустина уже и не знала, как к этому относиться: порицать девушку или жалеть. Если она переоделась в дикарку ради забавы, то у нее должны быть не просто «дурные мысли» а ОЧЕНЬ ДУРНЫЕ. Если же она была из далеких краев за пределами Мира, то ей можно было бы только посочувствовать.
При этом девушка спала мертвецки! Вздохнув, Огустина развела немного освежающего лосьона в воде, смочила им губку и, попробовав кончиком носа, не холоден ли раствор, протерла безвольное тело, подготовив yang lady ко сну, уложила в постель и укрыла одеялом. Еще раз сочувственно вздохнула, покачала головой и удалилась.
Утром yang lady не перестала удивлять. Она продемонстрировала вопиющие манеры и варварский акцент, невежество в самых простых вещах, касательно уклада жизни Мира и прочее, прочее, прочее…
Как ни странно, Огустина успокоилась, только препроводив девушку в гардеробную. Всё же настоящая женщина, какой бы дикой и неотесанной она ни была, по-настоящему раскрывается именно в отношении к одежде.
А услышав дурацкую песенку, которую yang lady напевала, перемеряя одно за другим платья, Огустина впервые улыбнулась. О «дурных мыслях» не могло быть и речи. Lena была положительно ребенком. Да, совершенно неотесанным, диким и нездешним, но ребенком. Она была чистоплотна, приветлива с прислугой и, главное, любила наряды. Так что Lena хоть и выглядела взрослой, но была именно yang lady. Именно очень yang и по духу – lady. А значит, если на то будет воля господина Остина, то под руководством Огустины она станет reality absolutely lady in fact!

Между тем ничего об этом не подозревавшая Лена так увлеклась в гардеробной, что потеряла счет времени.
Стены комнаты с полом-аквариумом состояли из небольших шкафчиков. В каждом из которых находилось от пяти до восьми платьев или костюмов.
Шкафчиков было всего тридцать. В задней стенке каждого шкафчика вверху была узкая остекленная щель, через которую проникал свет. И когда Лена открывала шкафчики, один за другим, то в помещении становилось чуточку светлее.
Потом она сделала несколько маленьких инженерных открытий. Она догадалась, что круглая комната-гардеробная находится в башенке, а щели-окошки в шкафчиках – это действительно окошки наружу. Дом был построен так, чтобы максимально использовать возможности естественного дневного освещения. Но как же замысловато это было сделано!
Потом Лена между делом заметила, что окошки, дающие свет в шкафы, не были открыты постоянно! Они открывались, когда она открывала дверку, и закрывались задвижными дощечками, когда шкафчик закрывался.
Это и правильно! Зачем позволять солнечному свету падать на одежду, пока она хранится в шкафу? Это может повредить тканям!
Как это всё было остроумно и как непривычно.
Ах да, еще – на внутренней стороне каждой дверки шкафа были зеркала во всю дверку, в рост человека, в отделанных зеленой замшей тонких рамках. И, открывая шкафчики, Лена очутилась в диковинном мире множества зеркал, снопов света, разной интенсивности, падающих под разными углами, водного мира под ногами и НЛО со светящимися иллюминаторами на потолке. Но главное в этом замкнутом мирке было изобилие разнообразной и диковинной одежды.
Одежда была и диковинной, и разнообразной, это точно, но Лена, довольно быстро выделила характерные общие черты. Это был здешний стиль.
Женщинам тут полагалось носить ботиночки или сапожки, реже настоящие ботфорты с длиной голенища от чуть выше щиколотки до середины бедра и прихотливой шнуровкой, подгоняющей кожу обуви так, чтобы она плотно обнимала ногу. Под эту обувь полагалось надевать бежевые чулочки, длина которых соответствовала длине голенища. Поскольку резинок на чулках не было, то они со всей очевидностью фиксировались навыворот наружу поверх голенища. Нужно было обладать недюжинной интуицией и сугубо женским чутьем, для того чтобы понять, как это всё носится.
Лена начала именно с обуви.
Сбросив хадат на пол, отчего несколько рыбок метнулись в стороны и в глубину в панике, Лена первым делом напялила и зашнуровала самые длинные ботфорты из блестящей, удивительно мягкой кожи.
Обувь, хоть и была сшита с филигранным искусством, не имела подкладки, и, покрасовавшись немного, Лена разобралась с чулками, эту подкладку заменяющими.
Потом померила другие сапожки, потом другие. Вся обувь была на платформе, тонкой у носка и поднимающейся к пятке. Каблуков в привычном смысле ни одни сапожки не имели.
Так ничего не выбрав из обуви, но вдоволь наигравшись, Лена перешла к платьям. Здесь тоже были свои закономерности. Юбки носили только миди и макси, а то и со шлейфами. Линия талии была весьма сильно приподнята, и все платья имели декольте, либо просто нескромные, либо вызывающие, с ее точки зрения.
Правда, наиболее откровенные варианты дополнялись короткими блейзерами типа «болеро» или пелеринами, в случае если платье имело совсем открытые плечи.
У юбок были непременные вырезы самой разной глубины и формы, спереди, сзади, сбоку… встречные складки и сборки. Всё это сводилось к тому, чтобы женщина предстала в максимально эффектной упаковке…
«На бал во всём этом хорошо! – подытожила Лена. – Но просто выйти, что на улицу, что на дискотеку, – нет. Куры засмеют!»
И вкралась нехорошая мыслишка, что хозяин дома как-то особенно представляет себе ее – Лены – роль, если собирается так вот ее приодеть. И всё же пощеголять в таких нарядах, пусть бы и в стенах этого странного дома, было соблазнительно.
Однако белье, которое предполагалось надевать под платье, навело на иные мысли. Вместо трусиков предлагались в широком ассортименте тонкие трикотажные шорты, фиксирующиеся пояском-завязкой.
И если длина перчаток находилась в обратной пропорции к длине рукава – тем длиннее, чем короче рукав, то длина шорт (панталончиков), кажется, в таком же соотношении к высоте обуви.
Шорты заканчивались там, где начинались голенища ботфорт. А к невысоким ботиночкам, кажется, полагались уже не то кальсоны, не то рейтузы.
И весь этот комплекс одежды в целом указывал на нечто большее, чем экзотические представления местных жителей о женской красоте.
Вот только, что это – БОЛЬШЕЕ означает, Лена еще не решалась себе признаться
Однако, руководствуясь тезисом о том, что первое впечатление самое верное, Лена решила для себя, волевым усилием, что правильнее всего считать эту гардеробную комнату чем-то вроде театральной костюмерной.
От всей души девушка набаловалась, примеряя платья…
Однако дальше баловства дело не пошло. Возбуждение и веселье сменилось унынием.

Отель «Мажестик Эсайлам» нельзя увидеть из окна дома Остина, ни из галереи, ни из малой библиотеки, с недавних пор переоборудованной в спальню, где ночевала Лена.
В гардеробной же, где она провела значительное время, окон, в обычном понимании этого слова, вообще не устроили.
О существовании Лены знали здесь только Остин да его люди…

Когда Кантор и Лендер шли через холл к выходу, портье подозвал их:
– Мистер Кантор?
– Да, – отозвался сыщик.
– Вам телефонируют из «Кэрри Данс Холл».
Сыщик подошел к аппарату, взял теплую трубку из рук портье.
– Здесь Альтторр Кантор, – сказал он.
– Это Клосс, шеф, – послышалось в трубке. – Я подумал, что, может быть, это важно. Официально к нам не обращались, но в газетах сообщение, что исчез Хикс Хайд.
– В каком смысле исчез? – удивился сыщик.
– Так пишет «Дейли», – сказал Клосс.
– Это действительно может быть важно, – сказал сыщик, – по дороге куплю газету. Но пока не обратятся с заявлением, не о чем беспокоиться.
Вернув трубку портье, Кантор сказал, ни к кому не обращаясь:
– Он что, знал? Как он мог знать? Где Намхас и где Роллан? Не может быть.
– Что-то произошло? – встревожился Лендер, сделавшийся в одночасье пугливым.
– Едем, – сказал сыщик, – напомните мне купить газету, до того как покинем город.
– Вы получили какую-то важную информацию? – не унимался сочинитель.
Шоу-фон проектор в затемненной части холла напротив конторки портье ожил в положенное ему время.
На экране, в рост человека, появился Моррис Тейт – знаменитый комментатор новостей. Его знаменитый короткий сюртук в тонкую белую полоску застегнут на все пуговицы, а несколько вычурный, навязанный сложными пышными бантами галстук придавал ему сходство с птицей, прохаживающейся грудью вперед.
То, что каждая полоска на сюртуке и каждая складочка галстука отчетливо видны любому желающему ознакомиться с новостями и что изображение почти не рябит, говорило о том, что в холле «Мажестик Эсайлам» стоит очень дорогой проектор высочайшего качества.
Этим отель ясно давал понять всякому, что не экономит на удобстве и комфорте своих клиентов. Хотя у некоторых приближение обитателей отелей по внешним признакам уровня жизни к лендлордам вызывало ироническую усмешку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44