И вот все мы оказываемся в некоем лабиринте. Советы пытаются выяснить, что реально знают об их планах Штаты. Соединенные Штаты пытаются просчитать возможные варианты и направления удара: будет ли он нанесен в лицо, солнечное сплетение или в пах. Или не будет нанесен вовсе. — Торп вновь посмотрел вниз на Уэста. — Когда все это будет позади, Ник, мы узнаем: кто, как и где? Мы уже знаем когда — четвертого июля. Мы уже знаем почему — потому что история привела нас к политическому дарвинизму. В нынешнем мире остались только две страны, заслуживающие быть отнесенными к числу сильных социально-политических особей. По закону естественного отбора выжить должна только одна из них, действительно сильнейшая…
Уэст сделал глубокий вдох:
— Ты… сумасшедший… Неужели ты веришь в это?.. Почему кто-то должен добиваться доминирования за счет уничтожения целой страны и народа?
Торп закурил и с наслаждением затянулся.
— Ты этого никогда не поймешь. Ладно, пойдем дальше. В общем, для Москвы важнейшей является сейчас эта проблема «Талбота». — Он нагнулся и поднял с пола кожаный саквояж. — Это было у полковника Карбури. — Торп перевернул саквояж и высыпал его содержимое на Уэста. — Дневник майора Кимберли и его письма покойной Энн Кимберли. Мистер О'Брайен и его люди сочли бы этот дневник весьма полезным для поисков «Талбота». Ведь он, в конце концов, был одним из них. Или, точнее, трое из них были «Талботом». Да-да, именно так. Ведь Генри Кимберли, как и ты, предполагал, что в наших высших сферах у русских имеется не один, а три источника. Мы почитаем с тобой дневник и постараемся понять и подкрепить те заключения, которые делает в нем Генри Кимберли.
— Иди ты к черту, — простонал Уэст.
Как ни в чем не бывало, Торп продолжал:
— Судя по всему, Кимберли хорошо знал этих троих предателей, но он нигде не упоминает их имена. Он обозначает их только кличками «Талбот-1», «Талбот-2» и «Талбот-3». Совсем как какой-нибудь древний иудейский священник, который не имел права открыто упоминать имя Господне ни устно, ни письменно.
Питер взял дневник с груди Уэста, открыл его и начал читать с первой фразы:
«Я сузил наконец до минимума круг офицеров УСС, подозреваемых мною в том, что они могли стать предателями, переметнувшись на сторону русских. Один из них является ближайшим помощником генерала Донована. Я его хорошо знаю. Другой занимает ответственный пост в контрразведывательном подразделении УСС. Он мой близкий друг. Третий также служит в УСС и курирует вопросы связи управления с политическим истеблишментом США. После окончания войны его ожидает блестящая политическая карьера. Кто из них „Талбот“? Возможно, все трое».
Торп поднял глаза на Уэста:
— Я думаю. Ник, что, если бы этот дневник попал в руки О'Брайена или в ЦРУ, он вызвал бы такие массированные следственные мероприятия, которые в результате вывели бы на след «Талбота», но в данном случае Господь оказался на стороне атеистов, и это послание из могилы не достигло своего адресата. — Питер посмотрел на стрелки приборов. — Ты следил за моей мыслью?
— Да.
— Мог ли мой отец, Джеймс Аллертон, быть тем самым «близким другом»?
— Да.
— У тебя есть какие-нибудь идеи насчет двух других? Живы ли оба или кто-то один из них?
— Тот, кого Кимберли определяет как ответственного сотрудника контрразведки УСС.
— А тот, про которого он пишет, как про будущего политического деятеля?
— Не знаю… У меня о нем не было информации.
— Так каково же имя того ответственного лица из контрразведки?
— Я не знаю точно… Я видел несколько имен тех людей, которые подходят под описание, данное Кимберли.
— Назови эти имена.
— Хорошо, но после поощрения, — проговорил Уэст.
— А-а, ты хочешь, чтобы я дал тебе твою трубку, — рассмеялся Торп.
— Да.
Торп взял трубку Николаса, лежавшую на столике с инструментами, и плотно набил ее табаком. Он сунул мундштук в рот Уэсту и поднес к трубке зажигалку.
Николас глубоко затянулся.
— Ну, как вкус табака, приятель? — с издевкой спросил Торп. — Это, конечно, не твой отравленный. Я его подменил, это настоящий табак, так что не удивляйся, что не умираешь. Я не допущу этого.
Уэст сощурившись смотрел на Торпа, все еще затягиваясь трубкой.
— Ты пытался меня обмануть, ты, хитрый ублюдок, — продолжал Торп. — Ведь я же спрашивал тебя насчет яда.
Уэст неожиданно сильно закусил мундштук трубки, крепко зажав его в зубах. Торп выдернул трубку у Николаса изо рта.
— Нет, нет, Ник, мундштук я тоже сменил. Ты думаешь, я такой же идиот, как и ты? Учти, я всегда на шаг впереди тебя. Отныне ты лишаешься привилегии курить.
Тело Уэста содрогалось от рыданий, по его щекам текли слезы. Торп схватил Уэста за ухо и притянул его лицо к своему.
— Послушай, ты, придурок, я ведь профессионал. А ты жалкий любитель. Тебе не провести меня, так что забудь об этом. Ты беззащитен, ты полностью в моей власти. Здесь ты оставишь свои душу и сердце. Когда я закончу работу с тобой, ты перестанешь существовать как личность. У тебя уже не будет остатков воли даже на то, чтобы совершить самоубийство. Но я тебе в этом помогу. Кейт повезет меньше. Я планирую продлить ее существование в качестве большого домашнего животного.
Уэст с трудом поднял голову и задыхаясь проговорил:
— Ты заплатишь за это… Не знаю, как, но заплатишь… Ты понесешь наказание…
— Когда клиент начинает мыслить мистическими и религиозными категориями, это означает, что он постепенно созревает, — с улыбкой проговорил Торп. — Я не ожидал, что ты так быстро сломаешься.
Уэст бессильно уронил голову на стол, продолжая беззвучно всхлипывать.
Торп собрал саквояж и выключил приборы полиграфа.
— Боюсь, мне снова надо бежать, но я скоро вернусь. Не скучай.
— Пошел ты… — процедил Уэст сквозь зубы.
Торп протянул руку к рычажку реостата.
— Нет, нет! Пожалуйста, не надо! — закричал Уэст. У него застучали зубы, по телу пробежала дрожь, когда Питер включил реостат на малую мощность.
— Видел бы ты себя, — с издевкой произнес Торп. — Это очень смешно. Впрочем, ты и вправду увидишь себя на мониторе. И Кейт увидит. И Ева. И русские посмеются. О Боже, Ник, у тебя вид полоумного. — Торп выключил реостат. — Значит, так. Когда я вернусь, ты расскажешь мне все, что знаешь о «Талботе» и Энн Кимберли. Ты выложишь мне все об О'Брайене и его друзьях, включая Кэтрин Кимберли, Джорджа ван Дорна и остальных ублюдков. Ты расскажешь все, что знаешь о русских в Глен-Коуве. И, возможно, именно твои ответы определят, не будет ли предстоящее Четвертое июля последним праздником в истории Америки.
35
Абрамс смотрел на Кэтрин, которая бежала впереди него. Он любовался ее движениями, легкими и элегантными.
Тони огляделся вокруг. Ничего подозрительного он не заметил. Их никто не преследовал ни бегом, ни на велосипеде. Сейчас они находились на южной оконечности Четвертой авеню. Добрались они сюда на метро. Разработанный Кэтрин маршрут, который она сообщила и Торпу, включал в себя длинные пробежки по паркам, проезды от одного из них до другого на метро и короткие отрезки бегом по улицам. Абрамс подумал, что маршрут явно составлен Кэтрин с таким расчетом, чтобы спровоцировать возможных противников на атаку. И в этом он не ошибался.
Парадокс заключался в том, что ни один из них не признавался другому в том, что прекрасно отдает себе отчет в истинной цели мероприятия. Невинная пробежка, о которой они договорились в субботу, сегодня, в понедельник, превращалась в то, что полиция называет операцией приманки. Возможно, это отчасти объяснялось важностью и деликатностью дела, в которое они ввязались, но Абрамс полагал, что подобные приемы вообще свойственны адвокатам, высокопоставленным сотрудникам крупных фирм и другим представителям того, что он называл «светом». Сам он предпочитал манеру общения, принятую среди полицейских.
Тони почувствовал, как кровь быстро забегала у него в жилах. Он любил пробежки по Бруклину. Невысокие кирпичные дома стояли в тихих жилых кварталах. Бруклин славится также обилием церквей. По силуэтам их колоколен легко ориентироваться. Кроме того, на здании почти каждого собора имеются часы, так что нет проблем с контролем графика движения.
Они свернули на Шестьдесят седьмую улицу и направились к Оул Хэд-Парк. Это первая точка, где возможна встреча с Торпом. Абрамс поднял глаза. Кэтрин была в ста ярдах впереди. Тони крикнул:
— Не отрывайтесь!
— Бегите быстрее! — отозвалась она.
«Вот ведь штучка!» — подумал он и прибавил скорость.
По своему первоначальному плану Абрамс хотел протащить ее по настоящим еврейским кварталам, где мужчины отворачивались при виде женщин-джоггеров, чтобы не смотреть на их голые ноги. Тони и сам не мог объяснить себе, зачем ему это было нужно. Он хотел также предложить ей проследовать по одному из новых кварталов, где селятся эмигранты из числа советских евреев, где много рекламы на русском языке и где слышна смешанная речь на идиш и славянских языках. Почему он хотел сделать это? Потому что считал, что здесь у него есть какие-то корни, потому что любил этот живописный и наполненный жизнью район.
Тони догнал Кэтрин у самого входа в парк. Он проследовал за ней по траве на тропинку, ведущую к вершине холма, располагавшегося в центре лесистого массива. Они начали подъем на холм. Абрамс почувствовал, что под кобурой у него стало мокро от пота, кожаные лямки больно ерзали по спине и плечам. Он попытался представить себе, как именно произойдет эта их встреча с Торпом. Питер, видимо, прибегнет к своей любимой тактике — обставит их гибель как несчастный случай.
Абрамс поднял голову. Кэтрин стояла на вершине холма, ее силуэт четко прорисовывался на фоне ясного голубого неба. Вверху над ней кружили чайки, а еще выше, над чайками, кружил вертолет. Тони проделал двадцать пять ярдов, отделявших его от Кэтрин, и встал рядом с ней на вершине холма. Он согнулся пополам и потряс руками, стараясь восстановить дыхание. Одновременно он внимательно оглядел видимую ему часть склона, покрытую зеленой травой и посаженными через равные промежутки кустами и деревцами.
Никого.
— Кажется, мы одни, — сказал он.
Кэтрин кивнула, учащенно дыша. Она оглянулась и осмотрела другие склоны.
— Мы прибыли рановато… Подождем десять минут…
— Хорошо.
На севере раскинулась нью-йоркская бухта и виднелись статуя Свободы и небоскребы Нижнего Манхэттена, которые словно вырастали из воды. Тони покосился на Кэтрин. Волосы у нее спутались, по лицу струился пот, приоткрытым ртом она жадно ловила воздух.
— Вы очень красивая, — сказал Абрамс.
Кэтрин засмеялась и шутливо шлепнула его по мокрому пятну на груди.
— Вы тоже выглядите очень привлекательно.
Они медленно зашагали по круговой тропинке, обвивавшей вершину холма.
— Ну и беспорядок здесь, — заметила Кэтрин.
Действительно, парк представлял собой довольно жалкое зрелище: кругом валялись битые бутылки, стояли неработающие питьевые фонтанчики и разбитые мусорницы, повсюду виднелись собачьи экскременты. Деревья были неухоженными. В огромном изобилии были представлены самые немыслимые надписи, покрывавшие, казалось, каждый дюйм заборов, строений и скамеек. Тони подумал, что так, наверное, выглядели римские парки после того, как империя пала под натиском варваров.
Кэтрин, казалось, прочла его мысли.
— Этот парк надо как следует почистить. Ему необходима хорошая полицейская защита. Всю эту работу нужно поставить под надлежащий контроль.
Абрамс посмотрел на нее. Снова эта непонятная, неискренняя манера выражаться, и этот парк — всего лишь пример.
— Может быть, — ответил Тони. — Но нынешнее состояние парка отражает состояние души окружающих микрорайонов. Они живут своей жизнью, не допуская вмешательства в нее государства. А абсолютная свобода иногда близка к анархии.
— Я думаю, что закон и порядок здесь не помешали бы.
— Какой закон? И какой порядок? Фашисты и коммунисты имеют общую черту: они хотят всех загнать в аккуратные одинаковые стойла. А я не хочу в стойло.
Кэтрин улыбнулась:
— Ну хорошо, не нужно больше политики. Вы готовы бежать дальше?
— Нет. Давайте чуть пройдемся.
Она начала спускаться с холма.
— Я приведу вас в форму еще до конца лета.
Абрамс сбоку посмотрел на нее долгим взглядом, но ничего не сказал. Некоторое время они шли молча, затем Кэтрин проговорила:
— Следующая точка, где нас может ждать Питер, — это мост Веррадзано.
Они двигались на юг по узкой асфальтовой дорожке, шедшей параллельно береговой линии. С залива потянул крепкий ветер, волны закурчавились барашками.
Кэтрин, будто продолжая только что прерванный разговор, произнесла:
— Я имею в виду, что твердых доказательств у нас нет. А те моменты, что нам известны, окажется легко объяснить тем фактом, что он работает в ЦРУ. А ваши предположения могут иметь под собой и субъективные основания.
— Мои предположения основываются на пятнадцатилетнем опыте работы в полиции, — возразил Абрамс. — Вы и ваши друзья попросили меня найти похитителя или убийцу Рандольфа Карбури. Думаю, я это сделал. А теперь я просто пытаюсь остаться в живых.
Тони посмотрел в сторону залива. Несколько частных катеров курсировали недалеко от берега, вертолет над головой совершал очередной круг. Абрамс махнул в сторону парашютной вышки, торчавшей над Кони-Айлендом.
— В детстве я проводил там в тире долгие часы. Мне так нравилось сбивать этих маленьких игрушечных уток, которые плыли чередой в небольшом искусственном водоемчике.
— Держу пари, местные девчонки бросались на вас каждый раз, когда вы выигрывали очередную куклу.
— Я пугал их ружьем, чтобы отогнать от себя. Но не об этом речь. Когда я вырос и поступил в полицию, меня направили на задание в качестве живца. Я одевался и гримировался под пожилого человека. В мою задачу входило привлекать к себе внимание грабителей. Я бродил по паркам в районе Кони-Айленда, словно подсадная утка. Это противная работа. Но благодарная. Я ввел в заблуждение многих грабителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70