на почте они были без двадцати пять — на машине от дома ехать туда минут пятнадцать. Я вернулся из своего путешествия к ним примерно в четыре двадцать семь. Я спросил, во что они были одеты. По словам миссис Брэдшоу, на ней были чёрные спортивные брюки, красный свитер, а сверху наброшен чёрный жакет для езды в Доктор Брэдшоу был в летней шляпе и светлом пальто. При этом никто из них меня не «видел» ни в прямом смысле, ни как-либо иначе, и они даже не подозревали о моём присутствии. Доктор Брэдшоу не припомнит, чтобы он что-либо говорил мне. Самое важное во всём этом: я ожидал застать его в постели, но не застал.
Слишком много совпадений. Я не собирался никому ничего доказывать. Только самому себе. Я убедился — поистине впервые, что это не просто сдвиг, травма или галлюцинация, а нечто большее, выходящее за пределы обычной науки, психологии и психиатрии вместе взятых. Удостовериться в этом было необходимо в первую очередь мне самому. Случай простой, но незабываемый".
А теперь сравним некоторые фрагменты «путешествий», описанные в книге Монро и в «Призраках» Тургенева. Вот соответствующий отрывок из рассказа «Призраки»:
…Я взглянул вниз. Мы уже опять успели подняться на довольно значительную вышину. Мы пролетали над известным мне уездным городом, расположенным на скате широкого холма. Церкви высились среди тёмной массы деревянных крыш, фруктовых садов; длинный мост чернел на изгибе реки; все молчало, отягчённое сном. Самые купола и кресты, казалось, блестели безмолвным блеском; безмолвно торчали высокие шесты колодцев возле круглых шапок ракит; белесоватое шоссе узкой стрелой безмолвно впивалось в один конец города — и безмолвно выбегало из противоположного конца на сумрачный простор однообразных полей.
«Что это загород?» — спросил я.
«…сов».
«…сов в…ой губернии?»
«Да».
«Далеко же от дому!»
«Для нас отдалённости нет», — ответила герою рассказа Эллис.
А вот фрагмент похожего видения из «Путешествия» Монро, состоявшегося вечером 11 марта 1961 года:
…Начал медленно подниматься над зданием… Движение ускорилось, и вот уже вокруг знакомое голубое мелькание. Вдруг остановился и понял, что нахожусь высоко в небе, а внизу подо мной — сельский пейзаж с разбросанными там и сям домами. Местность выглядела знакомой, и мне показалось, что я вижу наш дом и другие здания между рекой и дорогой. Спустился вниз к дому и через минуту соединился со своим физическим телом. Сел, весь в целости, и с облегчением огляделся вокруг. Теперь я на месте!" А теперь вновь вернёмся к Тургеневу. Герой «Призраков» просит Эллис отнести его в Петербург, и она тут же выполняет его желание:
«Слуша-а-а-а-ай!» — раздался в ушах моих протяжный крик. «Слуша-а-а-а-ай!» — словно с отчаянием отозвалось в отдалении. «Слуша-аа-а-ай!» — замерло где-то на конце света. Я встрепенулся.
Высокий золотой шпиль бросился мне в глаза: я узнал Петропавловскую крепость. Северная, бледная ночь! Да и ночь ли это? Не бледный, не больной ли это день? Я никогда не любил петербургских ночей; но на этот раз мне даже страшно стало: облик Эллис исчезал совершенно, таял, как утренний туман на июльском солнце, и я явно видел все своё тело, как оно грузно и одиноко висело в уровень Александровской колонны.
Так вот Петербург! Да, это он, точно. Эти пустые, широкие, серые улицы; эти серо-беловатые, жёлто-серые, серо-лиловые, оштукатуренные и облупленные дома, с их впалыми окнами, яркими вывесками, железными навесами над крыльцами и дрянными овощными лавчонками; эти фронтоны, надписи, будки, колоды; золотая шапка Исаакия, ненужная пёстрая биржа; гранитные стены крепости и взломанная деревянная мостовая; эти барки с сеном и дровами; этот запах пыли, капусты, и рогожи, эти окаменелые дворники в тулупах у ворот, и скорченные мертвенным сном извозчики на продажных дрожках, — да, это она, наша Северная Пальмира.
Все видно кругом; всё ясно, до жуткости чётко и ясно, и все печально спит, странно громоздясь и рисуясь в тускло-прозрачном воздухе. Румянец вечерней зари — чахоточный румянец — не сошёл ещё и не сойдёт до утра с белого, беззвёздного неба; он ложится полосами по шелковистой глади Невы, а она чуть журчит и чуть колышется, торопя вперёд свои холодные синие воды. — Улетим, — взмолилась Эллис. И, не дожидаясь моего ответа, она понесла меня через Неву, через Дворцовую площадь, к Литейной. Шаги и голоса послышались внизу: по улице шла кучка молодых людей с испитыми лицами и толковала о танцклассах. «Подпоручик Столпаков седьмой!» — крикнул вдруг спросонку солдат, стоявший на часах у пирамидки ржавых ядер, а несколько подальше, у раскрытого окна высокого дома, я увидел девицу в измятом шёлковом платье, без рукавчиков, с жемчужной сеткой на волосах и с папироской во рту. Она благоговейно читала книгу: это был том сочинений одного из новейших Ювеналов.
“Улетим!” — сказал я Эллис. Минута, и уже мелькали под нами еловые лесишки и моховые болота, окружающие Петербург. Мы направлялись прямо к югу: небо и земля, все становилось понемногу темней и темней. Больная ночь, больной день, больной город — все осталось позади".
Сравним этот фрагмент с описанием «путешествия» Монро, совершенного 30 октября 1960 года после полудня:
«Примерно в три пятнадцать лёг с намерением посетить Э. У. в его домике, находящемся на расстоянии пяти миль. С некоторыми затруднениями мне, в конце концов, удалось вызвать у себя состояние вибрации. Отделившись от физического тела, остался в комнате. Мысленно сконцентрировавшись на Э. У., медленно (сравнительно) тронулся в путь. Вдруг оказался над оживлённой улицей, перемещаясь над тротуаром на высоте примерно двадцать пять футов (на уровне верхнего края окон второго этажа). Узнал улицу (главная улица городка), узнал и квартал, над которым пролетал. В течение нескольких минут, скользя над тротуаром, разглядел заправочную станцию на углу и белого цвета машину со снятыми задними колёсами, стоящую перед раскрытыми решётчатыми дверями, перепачканными смазкой. Был расстроен тем, что не попал к Э. У. Не видя ничего достойного интереса, решил вернуться в физическое тело, что и проделал без каких-либо затруднений. Вернувшись, сел и стал анализировать, почему не попал туда, куда собирался. Следуя какому-то внутреннему побуждению, встал, спустился в гараж, сел в машину и проехал пять миль до городка, где жил Э. У. Решив извлечь хоть какую-то пользу из этой поездки и проверить виденное сверху, поехал к тому самому углу Мэйнстрит, где видел белую машину перед открытыми дверями. Она была на месте. Хоть и мелочь, а всё-таки какое-то подтверждение! Подняв голову вверх, туда, где я плыл над тротуаром, замер от неожиданности: именно на том уровне проходили электрические провода довольно высокого напряжения. Может, электрическое поле притягивает Второе Тело? Не благодаря ли ему оно обладает способностью перемещаться в пространстве? Вечером этого дня я всё же попал в дом к Э. У. Кажется, уже в первый раз я был не очень далеко от цели: примерно в три двадцать пять он, как выяснилось позже, шёл по Мэйн-стрит, а я следовал за ним прямо у него над головой, не подозревая об этом».
Конечно же, герою рассказа Тургенева, в отличие от Монро, не было надобности проверять свои впечатления — законы жанра не позволяют. В жизни, однако, это оказывается возможным, и проверка показывает, что «путешественник» действительно странным образом «побывал» там же, где оказалось его нечто, обычно не выходящее за пределы физического тела «путешествующего».
Вместе с тем, сколь ни загадочны подобные перемещения в пространстве, Тургенев в «Призраках» описывает ещё более удивительные странствия — не только в пространстве, но одновременно и во времени: Эллис легко переносит героя рассказа в Римскую империю времён Цезаря и в Россию периода восстания Степана Разина. Чтобы проиллюстрировать сказанное, придётся привести довольно-таки значительный отрывок из «Призраков». Вот он.
…На следующую ночь, когда я стал подходить к старому дубу, Эллис понеслась мне навстречу, как к знакомому. Я не боялся её по-вчерашнему, я почти обрадовался ей; я даже не старался понять, что со мной происходило: мне только хотелось полетать подальше, по любопытным местам.
Рука Эллис опять обвилась вокруг меня — и мы опять помчались.
«Отправимся в Италию», — шепнул я ей на ухо.
«Куда хочешь», — отвечала она торжественно и тихо — и тихо и торжественно повернула ко мне своё лицо. Оно показалось мне не столь прозрачным, как накануне; более женственное и более важное. Оно напомнило мне то прекрасное создание, которое мелькнуло передо мной на утренней заре перед разлукой.
«Нынешняя ночь — великая ночь, — продолжала Эллис. — Она наступает редко — когда семь раз тринадцать…»
Тут я не дослушал несколько слов.
«Теперь можно видеть, что бывает закрыто в другое время!»
«Эллис! — взмолился я, — Да кто же ты? Скажи мне, наконец!»
Она молча подняла свою длинную белую руку. На тёмном небе, там, куда указывал её палец, среди мелких звёзд красноватой чертой сияла комета.
«Как мне понять тебя? — начал я. — Или ты — как эта комета носится между планетами и солнцем — носишься между людьми… и чем?»
Но рука Эллис внезапно надвинулась на мои глаза… Словно белый туман из сырой долины обдал меня…
«В Италию! В Италию! — послышался её шёпот. — Эта ночь — великая ночь!»
Туман перед моими глазами рассеялся, и я увидал под собою бесконечную равнину. Но уже по одному прикосновению тёплого и мягкого воздуха к моим щекам я мог понять, что я не в России; да и равнина та не походила на наши русские равнины. Это было огромное тусклое пространство, по-видимому, не поросшее травой и пустое; там и сям, по всему его протяжению, подобно небольшим обломкам зеркала, блистали стоячие воды; вдали смутно виднелось неслышное, недвижное море. Крупные звезды сияли в промежутках больших красивых облаков; тысячеголосная, немолчная и всё-таки негромкая трель поднималась отовсюду — и чуден был этот пронзительный и дремотный гул, этот ночной голос пустыни…
«Понтийские болота, — промолвила Эллис. — Слышишь лягушек? Чувствуешь запах серы?»
«Понтийские болота… — повторил я, и ощущение величавой унылости охватило меня. — Но зачем принесла ты меня сюда, в этот печальный, заброшенный край? Полетим лучше к Риму.»
«Рим близок, — отвечала Эллис… — Приготовься!»
Мы спустились и помчались вдоль старинной латинской дороги. Буйвол медленно поднял из вязкой тины свою косматую чудовищную голову с короткими вихрами щетины между криво назад загнутыми рогами. Он косо повёл белками бессмысленно злобных глаз и тяжело фыркнул мокрыми ноздрями, словно почуял нас.
«Рим, Рим близок… — шептала Эллис. — Гляди, гляди вперёд!»
Я поднял глаза.
Что это чернеет на окраине ночного неба? Высокие ли арки громадного моста? Над какой рекой он перекинут? Зачем он порван местами? Нет, это не мост, это древний водопровод. Кругом священная земля Кампании, а там, вдали, Албанские горы — и вершины их, и седая спина старого водопровода слабо блестят в лучах только что взошедшей луны… Мы внезапно взвились и повисли на воздухе перед.единенной развалиной. Никто бы не мог сказать, чем она была прежде: гробницей, чертогом, башней… Чёрный плющ обвивал её всю своей мертвенной силой — а внизу раскрылся, как зев, полуобрушенный свод. Тяжёлым запахом погреба веяло мне в лицо от этой груды мелких, тесно сплочённых камней, с которых давно свалилась гранитная оболочка стены.
«Здесь, — произнесла Эллис и подняла руку. — Здесь! Проговори громко, три раза сряду, имя великого римлянина».
«Что же будет?»
«Ты увидишь».
Я задумался.
«Divus cajus Julius Caesar! (Божественный Кай Юлий Цезарь! (лат.)) — воскликнул я вдруг, — Divus cajus Julius Caesar! — повторил я протяжно: — Caesar!»
Последние отзвучия моего голоса не успели ещё замереть, как мне послышалось…
Мне трудно сказать, что именно. Сперва мне послышался смутный, едва уловимый ухом, будто бесконечно повторявшийся взрыв трубных звуков и рукоплесканий. Казалось, где-то, страшно далеко, в какой-то бездонной глубине, внезапно зашевелилась несметная толпа — и поднималась, поднималась, волнуясь и перекликаясь чуть слышно, как бы сквозь сон, сквозь подавляющий, многовековой сон. Потом воздух заструился и потемнел над развалиной… Мне начали мерещиться тени, мириады теней, миллионы очертаний, то округлённых, как шлемы, то протянутых, как копья; лучи луны дробились мгновенными синеватыми искорками на этих копьях и шлемах — и вся эта армия, эта толпа надвигалась ближе и ближе, росла, колыхалась усиленно… Несказанное напряжение, напряжение, достаточное для того, чтобы приподнять целый мир, чувствовалось в ней; но ни один образ не выдавался ясно…
И вдруг мне почудилось, как будто трепет пробежал кругом, как будто отхлынули и расступились какие-то громадные волны.
«Caesar, Caesar venit!» («Цезарь, Цезарь идёт!») — зашумели голоса, подобно листьям леса, на который внезапно налетела буря… прокатился глухой удар — и голова бледная, строгая, в лавровом венке, с опущенными веками, голова императора стала медленно выдвигаться из-за развалины…
На языке человеческом нету слов для выражения ужаса, который сжал моё сердце. Мне казалось, что раскрой эта голова свои глаза, разверзи свои губы — и я тотчас же умру.
«Эллис! — простонал я, — я не хочу, я не могу, не надо мне Рима, грубого, грозного Рима… Прочь, прочь отсюда!»
«Малодушный!» — шепнула она — и мы умчались.
Я успел ещё услыхать за собою железный, громовый на этот раз, крик легионов… потом все потемнело.
«Оглянись, — сказала мне Эллис, — и успокойся».
Я послушался — и, помню, первое моё впечатление было до того сладостно, что я мог только вздохнуть. Какой-то дымчато-голубой, серебристо-мягкий — не то свет, не то туман — обливал меня со всех сторон. Сперва я не различал ничего: меня слепил этот лазоревый блеск — но вот понемногу начали выступать очертания прекрасных гор, лесов; озеро раскинулось подо мною с дрожавшими в глубине звёздами, с ласковым ропотом прибоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66