Потёмкин всё время подыскивал ей таких мужчин, которые были куда менее честолюбивы, чем он сам, и потому он мог их не опасаться.
В остальном отношения между ним и Екатериной остались неизменными. Когда он не ездил с проверками по губерниям, то пребывал в Петербурге, только уже не во дворце императрицы, а в своём собственном доме, подаренном ею. Занимался он, прежде всего обустройством и укреплением территорий, отвоёванных у турок. В 1783 году Екатерина аннексировала Крым, через год Османская Порта признала власть России над Таманским полуостровом и Кубанью, и теперь русские корабли могли беспрепятственно плавать по Чёрному морю и проходить Дарданеллы. После этого Потёмкин, проявляя удивительную энергию, занялся умиротворением и колонизацией этих столь важных для России земель. Всего за несколько лет здесь выросли города, возведённые им. К тому времени он был президентом Военного совета, начальником конной гвардии, фельдмаршалом. Эти должности явились знаком признания успешно проведённой им военной реформы: он изменил принципы вооружения и организации российской армии, а также всю её структуру.
Затем, после того как Потёмкин всего за несколько лет проделал огромную работу по освоению новых земель, Екатерина испросила у него разрешения посетить новороссийские земли. Она не просто хотела посмотреть результаты его трудов. Нет, поездка Екатерины на юг, — по замыслу Потёмкина, — должна была продемонстрировать всему миру могущество российской императрицы и одновременно доказать невиданный подъем, наступивший в России.
18 января 1787 года императрица выехала в Царское Село. Ехала она на огромных санях, похожих скорее на небольшой дом, запряжённых тридцатью лошадьми. Вслед за ней мчались ещё 150 саней. Её сопровождали не только придворные, но и иностранные дипломаты, и многочисленные гости. Процессия двигалась быстро. Потёмкин все организовал великолепно. Повсюду на станциях их поджидали сотни отдохнувших лошадей; были готовы мастерские, где кузнецы, шорники, плотники проворно починяли все, что требовалось. Но в первую очередь Потёмкин заботился о местах отдыха путешественников: их поджидали многочисленные деревянные дворцы, построенные по его приказу.
Сам Потёмкин дожидался Екатерину в Киеве, древней столице Руси, куда императорский поезд прибыл после трехнедельного путешествия. Там гости собирались пересесть на корабли. Но Днепр замёрз — зима выдалась очень холодной, и лёд сошёл только в мае, — поэтому в Киеве пришлось остановиться на несколько недель. Время коротали, устраивая различные празднества и приёмы, в которых, впрочем, сам Потёмкин, радушный хозяин, не участвовал: все своё время он проводил в старинном монастыре.
В мае началось путешествие по Днепру. Потёмкин распорядился построить семь громадных, скопированных с римских, галер, оборудованных со всей мыслимой роскошью. Князь де Линь, австрийский офицер, участвовавший в поездке, назвал эти галеры и 73 следовавших за ними корабля «флотом Клеопатры». Флот этот медленно скользил по реке под залпы фейерверков в обрамлении триумфальных арок.
Под Каневом к путешественникам присоединился Станислав Понятовский, бывший фаворит Екатерины, теперешний польский король. Ему тоже надлежало восхититься могуществом России. Поэтому Потёмкин и пригласил его. Он же уговорил участвовать в путешествии также Иосифа II. В Екатеринославе Иосиф и Екатерина вместе приняли участие в освящении того самого собора, который Потёмкин был намерен возвести по образцу собора св. Петра. Через несколько дней они были уже в Херсоне, городе, также основанном Потёмкиным, где были устроены военные парады, оперные представления, был показан спуск на воду кораблей.
Однако больше всего поразил путешественников Крым. Уже наступили жаркие летние дни, все в-круг пышно цвело. Здесь, в древнем Бахчисарае, ещё недавно правил хан. Теперь в его сказочном дворце жили Екатерина и Иосиф. Потом общество переехало в Инкерман, где по приказанию Потёмкина был возведён великолепный замок; гости могли любоваться отсюда Черным морем и видеть четыре десятка только что построенных военных кораблей. Завершалась поездка осмотром Севастополя, это и стало её кульминацией. Успехи Потёмкина глубоко поразили не только Екатерину, но и Иосифа II. Французский посланник, граф Сегюр, писал после посещения Севастополя: «Кажется непостижимым, каким образом Потёмкин, попав в этот только что завоёванный край, на 800 мильудаленный от столицы, всего за два года сумел добиться столь многого: возвести город, построить флот, соорудить крепости и собрать такое множество людей. Это явилось подлинным чудом деятельных усилий». Потёмкин достиг своей цели. Он показал европейцам, что Россия стала великой державой. На обратном пути, желая подчеркнуть силу своей страны и напомнить исторические корни нынешних успехов, Потёмкин привёз участников вояжа в Полтаву, туда, где в 1709 году Пётр Великий наголову разбил армию короля шведского Карла XII, вторгшуюся в Россию. По распоряжению 1 Потёмкина 50 000 солдат на глазах Екатерины к её спутников разыграли ещё раз это сражение. «Это великолепное зрелище, — писал Сегюр, — достойно уличало поездку, которая была столь же романтична, сколь и исторически знаменательна». Потёмкин, которого императрица наградила титулом «князя Таврического», произвёл впечатление не только на европейцев, но и на турок. Однако те усмотрели в происходящем вызов, и уже в октябре 1787 года, всего через несколько месяцев после поездки Екатерины, военные действия возобновились. Во время этой русско турецкой войны укрепления, возведённые Потёмкиным, и черноморский флот зарекомендовали себя с самой лучшей стороны.
Напрасно клеветники говорили, что корабли построены из гнилого дерева, что они развалятся раньше, чем дело дойдёт до сражения. Однако люди скорее готовы были верить не очевидным успехам, достигнутым Потёмкиным, а сплетне о «потемкинских деревнях». Сообщение о них впервые было опубликовано в Германии, а затем облетело весь свет. Европейцы жадно обсасывали эту небылицу. И дело было не столько в Потёмкине, сколько в России: в «потемкинские деревни» верили, потому что не хотели признавать тот факт, что Россия стала великой державой.
Сперва был оболган человек, а затем это клише нависло над всей страной. Во многом из-за этой легевды Запад постоянно недооценивал Россию. Первым, кто сполна заплатил за это, стал Наполеон. Старый граф Сегюр, глубоко поражённый успехами Потёмкина, увещевал своего императора отказаться от войны с Россией — но безуспешно. Через 129 лет, летом 1941 года, политики снова вспомнили давние россказни о «потемкинских деревнях», только теперь их подновили. На смену картонным селениям пришли советские танки, изготовленные, естественно, из картона. Немецкие средства пропаганды вовсю говорили о том, что русская армия в сентябре 1939 года была вооружена муляжами танков — картонными машинами. Когда немецкие солдаты убедились, что советский танк Т-34 отнюдь не декорация, не картон — было слишком поздно.
Представление о «потемкинских деревнях», символизирующее извечную привычку недооценивать Россию, укоренилось чересчур глубоко. После второй мировой войны оно вновь расцвело пышным, диковинным Светом. Когда 4 октября 1957 года Советский Союз, который сумел запустить искусственный спутник на околоземную орбиту, многие западные специалисты и обозреватели серьёзно усомнились в правдивости этого сообщения: вполне возможно, полагали они, что «спутник» — чистейшей воды выдумка, гениальный пропагандистский трюк, своего рода «потемкинский» спутник, а эти сигналы поступают вовсе не из космоса, а откуда-то с территории Советского Союза. Однако именно «Спутник-1» нанёс смертельный удар по этим роковым представлениям о «потемкинских деревнях».
Отметим, кстати, что ложь, пущенная в оборот немецким дипломатом, до сих пор приносила нам одни лишь дивиденды. А что же Потёмкин, жертва той клеветы? Что случилось с ним? Война с турками подорвала его здоровье, и он подхватил малярию в Крыму. Екатерина снова осыпала его орденами и знаками отличия, но прежде всего деньгами, которых, впрочем, у него никогда не оказывалось в достатке, потому что он щедро раздавал их. Когда война закончилась, Потёмкин ещё раз побывал в Петербурге, однако перед обратной дорогой заболел: падал в обморок, задыхался. Внезапно решил, что надо непременно побывать в Николаеве — он сам основал этот город, очень его любил и считал, что тамошний морской воздух исцелит. 4 октября Потёмкин тронулся в путь. Прежде чем выехать, как ни трудно ему было, написал ещё одну весточку Екатерине: «Моя любимая, моя всемогущая Императрица. У меня уже нет сил выдерживать мои страдания. Остаётся одно лишь спасение: покинуть этот город, и я отдал приказ доставить меня в Николаев. Не знаю, что будет со мною». 5 октября 1791 года, на второй день пути, Григорий Александрович Потёмкин умер. Ему было 52 года.
Через пять лет, 6 ноября 1796 года, скончалась и Екатерина II, его императрица и, возможно, жена. После неё на престол вступил её сын, Павел. О" ощущал себя сыном Петра III и хотел реабилитировать отца. В день смерти матери Павел пришёл к гробу своего отца, упрятанному в подвальный свод Александро-Невской лавры, и возложил на гроб российскую императорскую корону. Так он короновал своего покойного отца, ведь 34 года назад того убили до коронации, а на следующий день Павел велел известить о кончине Петра III и Екатерины, как будто его отец только что умер. Затем он распорядился похоронить и отца, и мать в Петропавловском соборе. В траурной процессии, направившейся туда, впереди везли гроб Петра.
И вот ещё что выдумал Павел: во главе процессии он заставил идти графа Алексея Орлова — тот вес корону убитого императора. Да, именно тот самый Орлов, который некогда известил Екатерину об убийстве низложенного правителя и умолял её смилостивиться. Да, тот самый Орлов, который, вероятно, и умертвил Петра III.
Вот таким странным образом новый император, Павел, восстановил порядок в своей семье. Пройдёт всего несколько месяцев, и появится тот самый пасквиль о «потемкинских деревнях», рассказ о них облетит весь свет…
Штурма Бастилии не было.
Порой, если бы не легенды, сложенные вокруг того или иного события, о нём, быть может, давно бы забыли. Так обстояло дело и с одним из самых известных событий новейшей истории — «штурмом Бастилии» 14 июля 1789 года. С него началась Великая французская революция, которая завершила эпоху деспотизма и возвестила людям Свободу, Равенство, Братство. Каждый год в этот день, 14 июля, французы выходят на улицу, радуются, танцуют, празднуют годовщину падения ненавистной «цитадели деспотизма».
Представьте себе человека, решившего разузнать, почему же в день своего национального праздника люди танцуют на улицах. Ему расскажут о 15 пушках Бастилии, непрерывно паливших по толпам парижан, о многочисленных жертвах. Он узнает из книг о том, что погибло около 100 человек, что раненых было тоже не меньше сотни, что полтора десятка из них скончались. Он прочитает об ожесточённой перестрелке, длившейся много часов, о бреши, пробитой в стене, о людях, ворвавшихся сквозь неё в ненавистную тюрьму, чтобы освободить узников, изнывавших в казематах, о невинных жертвах тирании, «мучениках королевского деспотизма», которых позже с триумфом провели по парижским улицам. Естественно, он прочтёт о героях, победителях или — впоследствии это стало официальным титулом — «участниках штурма Бастилии». 863 парижанина были удостоены права носить этот титул, а, кроме того, каждого из них наградили почётной пенсией. Некоторым из них её выплачивали долгие годы, вплоть до глубокой старости. Так, в бюджете Франции на 1874 год говорится о людях, получающих жалованье за «взятие Бастилии».
Все это написано чёрным по белому. Однако в тот день, 14 июля 1789 года, всё происходило совсем, по-другому. На самом деле штурма Бастилии не было. Вот что говорит один из самых знаменитых участников «штурма», офицер Эли из полка «королевы»: «Бастилию не брали приступом; она капитулировала до того, как на неё напали…» Эли и уроженец Швейцарии Юлен первыми вошли в крепость во время её так называемого «взятия». Унтер-офицер Гийо де Флевиль, один из защитников Бастилии, также сообщает, «что Бастилию никогда не брали штурмом». И это — не единственные свидетельства.
Впоследствии же об этом было сложено множество легенд — не только о «штурме», но и о самой Бастилии. Она якобы была «зловещей темницей», веками от упоминания о ней дрожали в страхе и ужасе жители Парижа — такое нередко повторяют и поныне. Однако на самом деле к концу XVIII века Бастилия почти уже утратила своё значение — даже как тюрьма. Правительство долго раздумывало, не стоит ли вообще её снести. Ведь содержание её стоило недёшево. Надо было выплачивать жалованье не только коменданту Бастилии, начальнику внутреннего двора, майору и адъютанту составлявшим офицерский корпус крепости (если им полагалось быть кавалерами ордена святого Людовика), но ещё и врачу, хирургу, брившему и подстригавшему заключённых, аптекарю, капеллану, духовнику, младшему капеллану, четырём надзирателям, четырём поварам и повивальной бабке; все они были служащими Бастилии. Сюда добавлялись ещё и расходы по содержанию отряда инвалидов с офицерами и унтер-офицерами.
По сравнению с количеством заключённых эти расходы были огромными. Так, в 1782 году здесь содержали 10 узников; в мае 1788-го — 27, в декабре 1788-го и феврале 1789-го — по 9 человек и, наконец, 14 июля 1789-го — семерых. Долгие годы большинство камер пустовало. Уже давно были подготовлены детальные планы, составлены докладные записки, в которых обсуждалось, каким образом лучше всего снести Бастилию. Одну из этих записок разработал маркиз Делонэ, последний комендант крепости, зверски убитый толпой 14 июля.
Поначалу Бастилия была вовсе не тюрьмой. Она являлась составной частью укреплений, возведённых в XIV веке для защиты Парижа от англичан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66