Заварушка с убийством — не лучшая обстановка для торговли. Особенно когда торгуют такой хреновиной, как эта.— Ну вообще-то… Вообще-то… Где-то ты даже и права, детка.— Я знаю. Ещё я знаю, что контролировать сборище «безбашенных уродов» будет практически невозможно, поэтому совместить одно с другим, убийство с аукционом…— Тогда подстрахуйся. Убери Харкевича во время аукциона или после аукциона, а потом свали все на кого-нибудь из покупателей. Мол, остались недовольны аукционом и отыгрались на Аркадии.— Если я все правильно понимаю и дядя Харкевича — действительно большой человек, то ему будет мало наших устных объяснений. Он будет проверять наши слова, он потребует найти убийцу…— И опять ты права, детка… Он действительно захочет получить убийцу племянника… Ну так дай ему этого убийцу. Какого-нибудь… Какого-нибудь ненужного тебе человека. Будто бы он убил Харкевича, а мы убили его.— Ненужного человека?— Ну да, что, никогда не видела ненужного человека? Да их по Москве толпы бродят. Бери любого… Вот, кстати — ты рассказывала, что Харкевич взял к себе какого-то молодого парня.— Было дело, — кивнула Морозова. — Он ещё стервой меня обозвал.— Тогда тем более!— Что — тем более?— Тем более тебе не нужен этот молодой парень, который обозвал тебя стервой. Зачем он тебе? Он тебе нравится? Он какой-то необыкновенный?— Он обычный.— Какие-то особые таланты?— Со временем, может, что-то из него и получится. Пока он умеет только врать и убивать.— Пусть он убьёт Харкевича. А ты потом убьёшь его. Это будет логично.— Где это тут пахнет логикой?— Парень знал Харкевича, они вместе работали, возник конфликт… Из-за денег или из-за девок… И парень сгоряча пришил Харкевича. Я ведь уверен, — вкрадчиво произнёс Второй. — Ты взяла этого парня, обычного болвана с улицы, который мало что умеет и плохо соображает, именно для этого: чтобы подставить его, когда это понадобится. Считай, что такой момент наступил.Морозова посмотрела на бутылку мартини и подумала: «А как все хорошо сегодня начиналось…»— И запомни, детка…— Ну что ещё?— Это приказ. Глава 28Бондарев: вниз по лестнице 1 — То есть всё хорошо? — спросил Алексей. Дюк с задумчивым видом почесал переносицу и произнёс:— Вообще-то не совсем… Хотя ладно, неважно.Дюк так ничего и не сказал Алексею. Ни в их первую встречу в только что снятой пустой квартире, ни во вторую, ни в третью. С одной стороны, это было правильно, потому что нельзя дёргать человека, работающего «под прикрытием», посторонними делами. С другой стороны, это были совсем не посторонние дела. Это были такие дела, о которых Алексей рано или поздно, но узнал бы, и тогда…Тогда Дюку лучше будет держаться от Алексея подальше. Он сел за руль «Ауди» и задумался. Ему было о чём задуматься, потому что в последние месяцы дела шли не очень гладко. Для Дюка это было особенно чувствительно, потому что в предыдущие пять-шесть лет он был невероятным везунчиком, и Директор ехидно именовал его Нечистой Силой, грозясь освятить свой кабинет. Но после Праги всё пошло не так, и виноват в этом отчасти был сам Директор — так считал Дюк.Сначала одно, потом другое, теперь вот третье — или это уже четвёртое? От непринуждённой удачливости Дюка оставалось все меньше и меньше, и поэтому он нервничал.А раз защитный слой удачи катастрофически истончился, то вскоре могла последовать ещё одна ошибка или ещё одно неудачное стечение обстоятельств. И ожидание неизбежных неприятностей было для Дюка худшим испытанием, чем сами неприятности.Неприятности были неизбежны, это точно. Дюк со своей склонностью к образному мышлению представлял это как один неверный шаг на замаскированную ветками яму. Всего один неверный шаг, зато потом ты падаешь и безостановочно катишься вниз по бесконечной лестнице, считая рёбрами ступени и не зная, сколько этих ступеней всего и что тебя поджидает на дне этой бездны.Пятая — или это была шестая? — ступень по лестнице, ведущей Дюка вниз, больно врезала ему по рёбрам в самое неподходящее время в самом неподходящем месте.После очередного разговора с Алексеем — то есть после очередного незавершённого разговора с Алексеем — Дюк для успокоения нервов поехал в центр, пообедать. Он сидел в самом дальнем и самом тёмном углу ресторана, не желая быть видимым и не желая никого видеть.И Дюк несказанно удивился, когда из сумрака вдруг возник Марат.— Что за… — едва не поперхнулся Дюк. Уже такое начало разговора говорило о степени растерянности и недоумения Дюка. В обычной ситуации он бы обязательно похвалил костюм Марата и галстук, словно специально подобранный к интерьеру ресторана. Сейчас Дюку было плевать на костюм, на галстук и на интерьер.Марат же был спокоен. Он не смотрел на Дюка, он как будто искал взглядом кого-то другого, но стоял при этом на расстоянии, пригодном для обмена парой негромких фраз.— Ты припарковал машину во внешний ряд, — проговорил Марат. — Я проезжал мимо и заметил её.— Ну и какого…— С тобой хотят переговорить. Лучше, если ты больше не будешь бегать.— Кто хочет переговорить? От кого это я бе…Однако Марата уже не было рядом, он развернулся и исчез, как будто его и не было.Дюк аккуратно положил столовые приборы на скатерть, вытер салфеткой рот, досчитал до десяти, встал из-за стола и прошёл в туалетную комнату. Он снял очки, умылся холодной водой, а потом посмотрел в зеркало. Ему не понравилось собственное отражение. У человека в зеркале было напряжение в каждой мышце лица и тоска в зрачках. Дюк никогда не видел себя таким. Или не помнил.Так и не сумев ничего сделать с лицом, он вернулся за свой стол. Одновременно за его стол сел ещё один человек — напротив.Дюк вздрогнул.— Непростительная ошибка, — сказал ему Бондарев.— В каком смысле?— Ты ушёл и оставил еду без присмотра. В неё могли добавить яд или галлюциноген.— Кто бы мог это сделать? — Дюк неуверенно ухмыльнулся.— Я.— Если ты думаешь, что это смешно… — Дюк взял вилку.— Нет, я не думаю, что смешно. Особенно не смешно будет тебе, когда ты попробуешь.— Я попробовал, — Дюк ткнул вилкой в кусок мяса, отправил в рот, прожевал и проглотил. — Ну все, доволен? Нашутился? Что вы тут вообще делаете — ты, Марат?— Тебе же сказали — нужно поговорить.— Так это ты хочешь со мной поговорить?— А кто же ещё?— И о чём же?— Я хотел спросить — что плохого тебе сделал Воробей?Дюк вдруг почувствовал некоторое неудобство в районе желудка. 2 Бондарев ждал ответа, чуть склонив голову и постукивая пальцами по столу. Дюк внимательно прислушался к ощущениям внутри себя, поднял глаза и сказал:— Это что, Директор распорядился?— Нет, это моя личная инициатива. Ну ещё Марат немножко помог тебя выцепить — ты же на звонки не отвечаешь, в Конторе не появляешься…— Меня не было в Москве, я только что вернулся…— Директор говорит, что не давал тебе никаких новых заданий, так что куда это ты мог ездить?— Это не новое задание, это старое… Старое, в котором возникли некоторые проблемы.— Проблем у тебя и вправду хватает, — согласился Бондарев. — Итак, что там насчёт Воробья?Дюк поморщился, чувствуя маленькую обоюдоострую спицу, поднимающуюся от желудка вверх:— Так это яд или галлюциноген?— Выбери сам.— Если это яд, то я могу просто не успеть все тебе рассказать…— А ты постарайся. Я уже дважды задал тебе вопрос, а ты все выкручиваешься…— Меня интересует собственное здоровье, — огрызнулся Дюк. — И это естественно.— Воробей, — негромко произнёс Бондарев.— Ах да, Воробей… Значит, так, — Дюк снова поморщился и слегка побледнел. — Он действовал мне на нервы. Как только мы прилетели в Прагу — летели на разных самолётах, слава богу, но потом встретились, и вот тут началось… Он говорил без умолку, его рот не закрывался, он высказывал какие-то идиотские идеи, давал мне советы, у него насчёт каждой молекулы во Вселенной было своё мнение. Это было как радио, которое невозможно выключить. Учти, что перед этим я два с лишним года работал только в одиночку. И когда я работал в одиночку, я не провалил ни одного дела, я ни разу не ошибся. Для меня лучшая компания — это я сам. Так я сказал Директору, когда решался вопрос с Прагой. Он ответил, что в задании с двойной мишенью необходима страховка в лице напарника. Он сказал, что признает мои успехи, но что дальнейшая работа в одиночку приведёт к потере контактности, командного начала, к чрезмерному индивидуализму. И он был прав, только он слишком поздно спохватился. Я заранее ненавидел того человека, которого мне дадут в партнёры для пражского задания. Если бы назначили тебя, то я возненавидел бы тебя. Но они дали мне Воробья, а Воробей и без того умел раздражать людей своей болтовнёй.— Никто не без греха, — сказал Бондарев. — Кое-кто считает тебя снобом и умником. Кое-кто считает меня сибирским валенком…— Поправка — я сказал так только однажды. Потом я узнал, что ты не из Сибири.— Никто не идеален, — сказал Бондарев. — Но это не причина убивать людей.Дюк искренне удивился:— Что ты имеешь в виду? Кто кого убил?— Ну ты убил не сам, ты использовал других людей…— Стоп-стоп, кого это я убил «не сам»?! Ты оскорбляешь меня как профессионала! Я всегда сам исполнял свою работу, и я всегда предпочитал близкий контакт, никаких мин и снайперских винтовок…— Ты сам сказал, что возненавидел Воробья.— Некорректная цитата. Он меня раздражал, не более. Для ненависти нужны более серьёзные основания.— Хорошо, он раздражал тебя, а ты…— Он раздражал меня. Я нервничал. У меня было сложное задание, а тут ещё этот придурок на шее. Неудивительно, что все так случилось.— Неудивительно, что ты убил его?— Опять ты за своё! Нет. Неудивительно, что я ошибся.— Что ты называешь ошибкой?— Я свернул не туда.— Это что, какая-то символика? Какой-то образ? Что значит — свернул не туда?! Говори нормальным языком!— Когда я говорю — свернул не туда, я имею в виду, что пропустил правильный поворот и свернул там, где не надо было поворачивать.Бондарев по-прежнему смотрел на него непонимающими глазами, и Дюк схватился за салфетку:— Тебе нарисовать схему подземного гаража, чтоб ты понял?!— Не надо.— И после этого он ещё обижается на «сибирского валенка», — пробурчал Дюк. Его желудок откликнулся на это замечание угрожающим клокотанием. В горле стало сухо и как-то тревожно.— Мне кажется, у нас осталось не так много времени, — сказал Бондарев. 3 Дюк слегка помассировал верхнюю часть живота и продолжил:— Я был так зол на Воробья, на Директора и на самого себя, что опоздал с поворотом, и мы с Воробьём вышли под видеокамеры внутреннего слежения. Это была моя первая ошибка. Я спохватился, когда эта штука уже среагировала на движение и включилась. Воробей ничего не заметил, прошлёпал мимо, как будто гулял по Тверской.— И что было дальше?— А дальше ничего не было. Я так понимаю, что постоянного наблюдения за мониторами у них не было, отснятый материал отсматривали только утром. Поэтому мы без проблем прошли куда нужно и сделали своё дело. И это было плохо, потому что это вынудило меня совершить вторую ошибку.— Вынудило? Какое-то незнакомое и странное слово. Как можно было тебя вынудить?— Если бы моя первая ошибка вызвала тревогу и прочие неприятности, то я был бы вынужден объяснить Воробью, что случилось. Это было бы противно и унизительно для меня, но я бы это сделал. Однако ничего не произошло. Мы выполнили задание и благополучно вернулись домой. Не было необходимости рассказывать о моей ошибке.— Да, ведь ты же такой безошибочный, такой идеальный…— Ты верно понимаешь мою мотивацию. Я ничего не сказал Воробью, я ничего не сказал Директору. Я никому ничего не сказал. Это было не совсем профессионально, но я надеялся, что моя ошибка не будет иметь никаких последствий. Я снова ошибся.— Только одна деталь — заплатил за твои ошибки Воробей. Не ты — Воробей.— Я не спорю, но мне представляется, что это было случайностью. Попал бы я в их поле зрения, отыгрались бы на мне. Это было бы более справедливо, но так устроена жизнь…— Не надо про жизнь. Давай про себя.— Про меня? Хорошо. Потом я узнал, что Воробья летом вычислили и ликвидировали в Милане то ли турки, то ли чеченцы. А раз в Праге мы действовали против финансовой компании, через которую экстремистские исламские организации перекачивали деньги в Турцию и далее в Чечню, можно предположить, что смерть Воробья и моя тогдашняя осечка были связаны. Я предположил это. Но опять-таки никому не сказал о своих предположениях. Потому что было уже слишком поздно. Ты можешь мне не верить — но я расстроился.— Нет, почему же, я верю. Ты расстроился, но не из-за смерти Воробья, а из-за того, что делал все больше ошибок и становился все менее идеальным.— Браво, — сказал Дюк. — Уважаю. Ты всё-таки кое-чему научился.— Дальше.— Дальше… Я расстроился и решил сам себя наказать. Честное слово, никто не знает моих недостатков лучше меня, никто не осудит меня строже, чем я сам, никто не накажет меня лучше, чем я сам.— Забавная отмазка.— Отмазка? — поморщился Дюк. — Какое вульгарное слово… Короче говоря, я решил уйти.— Извини?— Я решил уйти. Раз я своими непрофессиональными действиями принёс ущерб Конторе, больше я не имею права брать на себя важные задания.— Это что, шутка?— Я попросил Директора, чтобы он отправил меня куда-нибудь в глубинку. Чтобы он дал мне какое-нибудь простое поручение, завалить которое было бы просто невозможно. И он отправил меня в провинцию потрясти милицейского полковника насчёт наркотрафика и московской «крыши». Я выполнил это задание.— Директор, правда, был не в восторге. Этот полковник почему-то досрочно поймал пулю в глаз.— Дело не в этом. Когда я влез в это дело, то мне пришла в голову ещё одна мысль — как мне тогда казалось, неплохая. После гибели Воробья я считал себя не вправе заниматься оперативной работой, я хотел уйти на кабинетную должность, чтобы больше уже никого никогда не подставить. Но как я объясню свою просьбу Директору? С чего вдруг я решил все бросить? Можно было наплести про усталость, про кризис среднего возраста, про муки совести…— Какой ещё, на хрен, совести?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54