— Прекрати колоться, идиот. Отпустили недоносков на задание. Кстати фирмы «Квадригелиум» никогда не существовало. Тут же его перебил голос Гриценко, громко объявивший: «концепция изменилась, морозьте ситуацию».
— Вот как? — сообщил Зеф удивленно сразу всем троим.
— Я работал в детском журнале. — сообщил пассажир.
— В детском? Прекрасно, — объявил Зеф — в таком случае вы как коллега можете мне помочь — расскажите о том, чему вы стали свидетелем?
— Ну журналисту это должно быть ясно без слов. — усмехнулся пассажир, — взгляните хотя бы на того бритоголового, который сейчас снова идет к нам со стороны спины. Сразу не поворачивайте головы, чтобы он не думал что мы шепчемся о нем. Вы не замечаете в его походке ничего необычного?
Зеф поколебался и решил, что оглянуться не помешает, к тому же будет повод уточнить заднюю мишень для Гека. Определенно этот пассажир оказался весьма умным человеком. Только вот зачем ему было врать про «Квадригелиум»? Хотя его тоже можно понять — как умный работник солидной фирмы, он знает что от журналиста в такой ситуации ничего хорошего ждать не приходится — переврет все потом, добавит от себя кучу несуразностей и в печати появится такое, что дирекция фирмы потом не похвалит за откровенность.
Зеф обернулся на приближающегося сзади бритоголового, заодно привычным взглядом поймал фигуру боевика с автоматом, полусидящую-полустоящую в дальнем конце салона и успел еще двумя щелчками языка чуть скорректировать Гека — положение головы автоматчика изменилось на каких-нибудь пять сантиметров с момента последнего наведения. И в самый последний момент Зеф понял, что что-то не так. Что именно не так — он еще не успел понять, когда ощутил слева еле заметное движение и почувствовал что что-то прикоснулось к его телу в области бедра. Это было самое первое мимолетное ощущение, сама боль от укола еще не успела добежать до мозга, но Зеф уже понял все. Он понял, что попался в ловушку — как последний дурак, мальчишка. Попался в ту же самую ловушку, в которую в свое время попала Яна, еще до школы… Он не смог «прокачать» махрового спецагента, а тот его тем временем вычислил. Непонятно было только одно — если этот агент работал на террористов, то почему… Впрочем времени на размышления не было. Зеф знал, что у него наверняка в запасе есть несколько секунд — мышца бедра не так интенсивно снабжается кровью и пока кровь донесет парализующее вещество до нервных центров (а Зеф не сомневался, что это именно паралитик, он даже знал какой именно — слышал сводку Миняжева о результатах вскрытия пассажира, сидевшего еще совсем недавно на этом же самом месте)… Все это мигом пронеслось в его мозгу и в тот момент когда он уже полностью ощутил укол в бедро, он рванулся с места, крутанулся и выкрикнул команду аварийного начала операции.
Его враг был махровым агентом, немолодым и с богатым опытом. Его опыт намного превышал опыт Зефа, но конечно боевая подготовка была несравненно хуже. Агент долго колебался прежде чем совершить этот шаг — положение его было двойственным: с одной стороны он представлял здесь сторону, дружественную группе террористов — агент работал на турецкую разведку. Он даже узнал в одном из боевиков Мавлади, так как был в курсе о составе штаба сопротивления. Но события развивались так стремительно и непредсказуемо, что он решил ни в коем случае не демонстрировать своей принадлежности к каким-то третьим силам. Он изображал обычного пассажира когда Хоси напал на его подопечного, которого он должен был «пасти» до самого Берлина. Он изображал пассажира и когда рядом с ним посадили этого странного толстяка… Агент не сразу понял что именно ему показалось странным в этот толстяке — может быть какое-то мимолетное движение или чересчур быстрый взгляд из-под полуопущенных век, но профессиональное чутье подсказало ему, что этот человек крайне опасен. И в тот момент, когда он понял, что Зеф действительно не тот за кого себя выдает, а следовательно профессионал очень высокого уровня, агент решил действовать. Терять было нечего — его задание полностью сорвалось, человек, нужный ему, лежал на бетоне у самолета или в местном морге. Документы, лежащие в дипломате подопечного были заперты в полке над сиденьем, и не было никакой возможности их извлечь. И уйти незаметным после освобождения самолета от террористов тоже было бы нелегко, тем более что наверняка никого не отпустят, а, наоборот, будет устроена неплохая проверка. А хорошей, тщательной проверки документов ему не выдержать… Да он и сомневался, что самолет освободят от террористов. И когда он увидел, что в салоне появился профессионал, то рассудил, что обезоружить его и примкнуть к террористам для него сейчас будет выгоднее. И он впрыснул Зефу остатки парализатора из пластикового шприца, который незаметно подобрал с полу.
В этот момент он был готов к атаке Зефа, точнее был уверен что готов. Но реакция Зефа его ошеломила — эта туша, казавшаяся массивной и неуклюжей еще секунду назад уже была развернута лицом к нему, и в воздух перед самыми его глазами взметнулась рука. Все происходило в доли секунды, агент отпустил шприц и дернулся, поджимая руки, закрывая лицо… И не успел.
Рука Зефа еле заметно качнулась в воздухе. Боевику, сидящему сзади с автоматом, показалось что она всего лишь дрогнула — раздался хруст и голова сидящего рядом безвольно откинулась — его шея была безнадежно раздроблена ударом ребра ладони. В следующую долю секунды боевик напрягся чтобы вскочить, не зная еще — то ли выпустить очередь по салону, то ли подбежать к месту, где творилось что-то странное, но ничего из этого он сделать не успел — его голова словно разорвалась изнутри и вокруг наступила вечная тьма — это Гек выполнил свою роль.
Бритоголовый среагировал правильно — вместо того чтобы прыгнуть к тому злосчастному месту и попытаться усмирить толстяка, делающего непозволительно резкие движения, он рефлекторно отпрыгнул назад, одновременно поднимая дуло автомата. И когда сзади послышался выстрел — точнее не выстрел, а резкий свист влетевшей в салон пули, треск разрываемой ею обшивки самолета, сливающийся с глухим, немного чавкающим звуком вхождения в мягкое тело, и снова со звоном обшивки, бритоголовый среагировал еще раз — он пригнулся, бросившись на пол. Это были не сознательные, осмысленные действия — просто рефлекс, выработавшийся за долгие годы: стреляют-ложись. Он так и не понял что произошло, и совсем уж было непонятно как фигура этого внезапно взбесившегося неуклюжего толстяка-журналиста вдруг оказалась перед ним. Это казалось невозможным — до кресла, на котором сидел толстяк еще долю секунды назад, было не менее трех метров. Бритоголовый все-таки был бойцом — он ударил. Ударил, потому что мозг подсказывал — поднять ствол автомата уже нет времени. Это будет потом, после удара. Он ударил ближайшей рукой, левой. Без замаха, на замах тоже не было времени, с места — туда, в самый центр появившейся перед ним фигуры. Ударил и почувствовал, что кулак рассек воздух. И в следующий момент что-то вспыхнуло и салон самолета перевернулся, кружась и затухая…
* * *
Яна, услышав команду Зефа, среагировала немедленно. Боевик, стоявший над ней, в полуметре чуть справа, как раз задумчиво разглядывал ее фигурку, безвольно прислонившуюся к переборке. Самого начала движения он не уловил, ему лишь показалось, что тело хнычущей девушки превратилось в туго скрученное в волчок туловище гигантской змеи, даже не змеи — стальной пружины. Такой же черной и упругой пружины, как была в дедушкином будильнике, который он, будучи еще семилетним пацаненком, разобрал из любопытства. И был жестоко наказан за это. Злосчастный будильник напоминал ему о себе всю жизнь — покалеченным глазом и вот этим запечатлевшимся глубоко в памяти ощущением неминуемой черной стальной ленты. Наверно он ничего не запомнил в тот момент, когда желтая бронзовая шестеренка дернулась под нажимом перочинного ножика и отъехала в сторону, отлетела придерживающая пластинка и пружина развернулась. Скорее всего уже потом, когда он три недели валялся в больнице с повязкой на глазу, память задним числом достроила в мозгу это картину и расписала ее в самых темных красках, разграничив всю жизнь на две полосы — белую полосу «до пружины» и черную полосу «после», оставив на всю жизнь яркое воспоминание страшной ленты, стремительно разворачивающейся, заслоняя собой весь мир, отодвигая его на дальний план. Эту сцену он потом не раз видел во сне. И даже когда вырос и стал воином, сражаясь и убивая, попадая в самые жуткие ситуации и выходя из них, он не боялся ничего. Ничего, кроме старой детской пружины — поэтому никогда не носил на руке часы.
И теперь старый детский страх вернулся — мир снова треснул на две части — мир «до» и мир «после». То, что еще долю секунды было хнычущей журналисткой, оказалось пружиной — такой же стальной и смертоносной. Она вдруг раскрутилась во всю ширь из маленького комка, притулившегося внизу у переборки. Боевик не успел ничего сделать, а если бы и успел — навряд ли стал, слишком глубоко сидел в мозгу старый детский страх, убеждавший его в том, что нет и не может быть спасения от пружины. И когда черные кольца ленты, которые когда-то были руками девушки, мелькнули перед ним, он уже все понял. А потом был снова удар в глаз, только на это раз намного сильнее, и все вокруг потухло и расплылось в багровом мареве простой и бесконечной человеческой боли.
Без труда уложив одного боевика, Яна бросилась ко второму — тот едва успел обернуться на шум. Это был матерый солдат войны, инструктор рукопашного боя. Именно его планировали поначалу сделать подсадной уткой в самолете, пока руководство штаба не поставило на эту роль Хоси. Боец был приземист и широк в плечах. На его теле не было ни грамма жира — долгие тренировки выгнали жир, заменив его мышцами, и переродили мышцы, переделав все волокна из статичных, тягловых, в скоростные. Боец имел черный пояс каратэ по школе Шотокан, второй дан — до войны, до развала Союза, он руководил одной из спортивных школ. Когда началась война он ушел добровольцем, стал инструктором и начал готовить будущих боевиков. Он был опытен и сразу понял что девчонка-журналистка оказалась бойцом-профессионалом. Правда взявшимся совершенно не за свое дело. Раньше бы он оценил по достоинству красивый и оригинальный заход, которым она уложила ближайшего охранника — впрочем слабака, плохо владеющего рукопашной техникой, зато прекрасно стреляющего. Но сейчас боец не мог восхищаться изяществом и мастерством — это все осталось в прошлой, довоенной жизни. И теперь его не смущала необходимость убить женщину, он даже испытал чувство радости от того, что придется убить не просто женщину, а профессионалку. И он сам дернулся навстречу ей, даже не подумав схватиться за автомат, висящий на груди, и увидел как ее легкое тельце метнулось к нему — вперед и чуть вбок.
Мысль привычно распалась на части, мозг перестроился в боевой компьютер, отдающий приказы органам — серии связок, отработка рефлексов. Это скорее походило на потоки импульсов, чем на мысль. Мыслей больше не было, мозг начнет мыслить когда кончится схватка, сейчас это просто нервный узел, координирующий тело. Вот открыт ее корпус, руки подняты, опорная нога передняя — импульс: подсечь? Нет, неэффективно, отмена. Сейчас был бы красивый удар маваши-гири, с разворотом ноги в полете, вот сюда в шею всей ступней… Но нельзя в бою поднимать высоко ноги — это хорошо в довоенном спортзале на соревнованиях, в бою это смерть — в ответ будет короткая подсечка, удар в пах. А впереди — профессионалка. И тянутся доли секунд, вот она опускает руки в воздухе, тело в ответ с ускорением устремляется вперед, с бешеной скоростью преодолевая оставшееся расстояние. Ударить ногой в живот. Нога пошла. И… мимо. Не заваливаться корпусом назад! Не терять позиции! Хорошо же готовят теперь спецназ. Но все равно она труп. Рука на старт. Без замаха — тоже мимо, лишь легкое касание ее рукава. А девчонка в стороне, появилась сбоку и взмах, и молнией летит в лицо маленький кулак, повернутый вертикально. Да куда тебе — это все старо, разве можно взять старого волка на лобовой удар? Бой профессионалов — это шахматная партия, которую надо рассчитывать на несколько ходов вперед, потому что на каждый удар есть контрудар, на каждый выпад есть блок. И все это наработано годами тренировок и срабатывает безупречно в пределах одного удара. Глупо, девчонка явно целит попасть кулаком в лицо — но я же не труп, я более чем не труп. Хочешь выиграть — обыграй меня, проведи серию, которая меня обманет, заставит открыться, повернуться под удобным тебе углом или нарушит мое равновесие. Но с первого удара попасть в лицо — это глупо, девочка. И рука привычно идет на блок. Аге-уке. Сначала вверх посылается кулак — вверх и чуть вперед, наперерез, мимо летящей руки, но рука приближается, и тут начинает разворачиваться потянувшееся вверх за кулаком предплечье, и сейчас две руки столкнуться и одна из них отлетит. И отлетит конечно нападающая, и даже не потому что она меньше и слабее, а просто потому что летит под слабым углом, параллельно земле, а блокирующая рука идет от пояса и подкреплена всем весом корпуса… Еще доля крохотного мига и этот хрупкий вертикальный кулачок отлетит в сторону и вверх, и это глупая ошибка — этого нельзя было допустить, ведь в этот момент будет открыта все твоя левая половина тела и туда конечно пойдет удар, с этой же правой ноги, с натяжкой. И вот руки столкнулись. И ее почти полностью вытянутая рука тонкой рябиновой веткой отлетает прочь. Отлетает легко. Даже слишком легко отлетает. Даже странно — никогда не было такого ощущения, блок уходит как в кисель, как в воздух. Этого не может быть!! Не может быть, потому что так не бывает! Но сделать уже ничего нельзя, можно попробовать только отшатнуться, запоздало понимая в чем дело — летящий в лицо кулак не был напряжен, он был жив и подвижен, и выкинутая в блоке рука подбила не ее руку, превращенную в монолитный разящий лом, а только передний сегмент руки, до локтя — и рука без напряжения поддалась, сложилась в локте как на шарнире и откинулась вместе с кулаком назад, а вот локоть… а локоть не остановился, а продолжает лететь вперед с той же скоростью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52