Баанес взглянул на Туризина.
— А как дела у тебя, малыш?
— Не смею пожаловаться, — ответил Севастократор. Его тон не был таким теплым, как у брата. Марк заметил также, что он не присоединился к Маврикиосу и Баанесу.
— «Малыш», а? — прошептал Виридовикс на ухо Марку. — Да, редкой прямоты человек. Называть Туризина «малышом» с такой легкостью!
— Ономагулос, вероятно, знает его с того дня, как он начал ходить, — прошептал в ответ Марк.
— Ну что ж, у него есть причины называть Туризина «малышом» и даже сейчас. А у тебя нет старших братьев?
— Нет, — признался Скаурус.
— Нет ничего хуже, чем друзья твоего старшего брата. Сначала они знают тебя маленьким карапузом, а потом уже никогда этого не забывают. Для них ты останешься пацаном, даже если обгонишь их всех в росте.
В голосе кельта звучала нервозность, чего с ним почти никогда не бывало, и когда он отвернулся, на лице его появилось мрачное выражение, как будто вспомнил что-то очень обидное и неприятное.
Река Арандос гулким водопадом обрушивалась с плато на равнину. Армия шла мимо больших каскадов воды, двигаясь на запад. Струи сверкающей голубой влаги были неиссякаемым источником животворящей силы. Арандос, сорвавшись с уступа, направлял свое течение по равнине. Днем и ночью в воздухе висели мириады водяных брызг, и над водопадом, как мост, сияли две большие радуги. Водяные капли, попадавшие на лица солдат, были единственным, что облегчало их страдания от палящего зноя. Холмистая местность, по которой они сейчас шли, совсем не напоминала покрытую зеленью равнину побережья. Земля здесь была твердая, растрескавшаяся, коричневая от пыли, иссыхающая за девять месяцев безводья, а после сильных гроз превращающаяся в непролазную грязь. Пшеница росла и здесь, но по сравнению с тем изобилием, которое они видели на востоке, неохотно. Длинные полосы земли были слишком бедны, и их покрывал лишь тонкий налет травы, чертополох и колючие кустарники. Пастухи перегоняли большие стада овец, коров и коз. По образу жизни они больше походили на кочевников-каморов, чем на жителей Видессоса.
В первый раз дали знать трудности с продовольствием, которых так боялся Марк. Хлеб с равнины все еще продолжал поступать по Арандосу на баржах. Это помогало, поскольку местные пекарни были малы и немногочисленны. Но мяса не хватало, и римляне понемногу начали жаловаться. Впрочем, в походах они предпочитали растительную пищу, чувствуя, что обилие мяса сделает их тяжелыми, медлительными, к тому же это усилит вероятность солнечного удара. Большинство видессиан привыкли к климату, напоминающему климат Италии, и довольствовались тем же, что и легионеры. Но халога и их родичи намдалени набивали себе животы говядиной, жареной козлятиной и, как всегда, страдали от жары больше, чем остальные. Каморы же ели все, что было съедобно, и не жаловались.
Марк все больше и больше проникался благодарностью к Арандосу. С каждым днем он все больше убеждался в мудрости императора, ведущего их этим путем. Без Арандоса и его редких притоков плато было бы мертвой пустыней, где ничто живое не смогло бы существовать. Вода реки была теплой, иногда мутной, но все же пригодной для питья. Трибун не знал большего наслаждения, чем набрать в шлем воды под палящим солнцем и окатить себя с ног до головы. Воздух был таким сухим, что через полчаса ему приходилось повторять эту процедуру снова.
К середине третьей недели марша армия стала наконец походить на регулярное боевое подразделение, а не на ту пеструю орду, которая выступила из Видессоса. Маврикиос ускорил этот процесс целой серией маневров, затевая учебные бои, перебрасывая отряды с одного фланга на другой. На такой жаре маневры были утомительны, но зато солдаты стали ближе друг другу и уже знали, чего могут ожидать во время боя от своих товарищей — железной стойкости халога, твердости и аккуратности римлян, неодолимой конной атаки намдалени, дерзких налетов легкой кавалерии катришей, скорости и ярости орд каморов и убежденности в победе, свойственной большинству видессиан. Видессиане не проявили специальных тактических успехов в чем-то одном, как это умели делать их союзники, но могли принять участие в любом виде боя.
Левое крыло отнюдь не уступало центру и правому крылу, когда речь шла о маневренности и быстром развертывании сил. Марк начинал думать, что, возможно, был несправедлив к Ортайясу Сфранцезу. Но однажды он услышал мощный голос Нефона Комноса, который кричал, перекрывая слабый голосок Ортайяса, впрочем, неизменно выступая от его имени:
— Вперед, ленивцы, вперед! Слышали, что сказал командир? А теперь… — И он добавлял то, что было необходимо.
Гай Филипп заметил:
— По крайней мере, теперь мы знаем, что на левом фланге все не полетит к черту.
— Полностью согласен, — подтвердил Скаурус. Его уважение к Маврикиосу стало еще более глубоким. Император сумел дать знатному юнцу из соперничающей с ним партии пост, который выглядел высоким, но не наделил его властью, которая неизменно сопровождает такой пост. Иногда видессианские интриги не так уж плохи, подумал Марк.
Однажды усталые римляне медленно возвращались с учений, как вдруг трибун заметил знакомую толстую фигуру верхом на муле.
— Нейпос! — позвал он. — Я не знал, что ты с нами.
Толстый маленький жрец медленно подъехал к римлянам. Коническая соломенная шляпа закрывала его выбритую голову от палящих лучей солнца.
— Бывает время, когда я с тоской думаю о своей кафедре в Академии, — признался он. — Моя задница не рассчитана на долгое сидение в седле. Это ужасно. Боюсь, я не очень похож на наездника. Прошу прощения за эти жалобы.
— Я думал, что Император смог бы найти достаточно жрецов, которые неплохо благословят воинов и закалят их дух перед боем. Зачем же было отрывать тебя от твоих исследований? — сказал Горгидас.
— Жрецов здесь немало, — ответил Нейпос, удивленный недогадливостью врача. — Я тоже занимаюсь этим, но не ради благословений меня сюда призвали.
— Что же тогда, ваше превосходительство? Магия? — спросил Виридовикс с коварной улыбкой.
— Ну да, конечно, — ответил Нейпос, все еще удивленный тем, что нужно об этом спрашивать. Затем брови его перестали хмуриться, словно он припомнил что-то. — Ах да, правда, в вашем мире о магии больше говорят, чем используют ее, верно? Хорошо, друзья мои, ответ мой таков: если бы не магия, то как бы вы маршировали по мертвой пустыне? Ну, что вы на это скажете?
Виридовикс, Горгидас и стоящие рядом римляне чувствовали себя явно не в своей тарелке. Нейпос кивнул им.
— Я вижу, что вы начинаете понимать.
Пока они все еще неуклюже пытались состязаться с Нейпосом в остроумии, Гай Филипп дошел до сути вопроса.
— Если вы используете колдовство во время битвы, что же нам, простым смертным, еще ожидать? Орд демонов, летящих с неба? Камней размером с человека, пущенных с огромной скоростью? Великие боги! Или сама земля разверзнется под нашими ногами?
Нейпос улыбнулся словам центуриона, но на лицах своих слушателей он увидел страх перед неизвестным и сделал все, что мог, чтобы ободрить их.
— О нет, нет, никаких ужасов, обещаю вам. Магия во время битвы — вещь очень рискованная. В бою умы и чувства людей напрягаются до предела, и самые сильные заклинания могут не сработать. В этом случае волшебникам часто приходится спасать свою собственную шкуру. Для магии нужны время и спокойствие. Помните еще вот что. У обеих армий есть маги. Обычно они подавляют заклинания друг друга и судьбу сражения оставляют в руках солдат. Короче говоря, вам нечего бояться. Я думаю, что я и мои коллеги из Академии будем в состоянии удержать нашего друга Авшара в узде. И, возможно, даже шлепнем его покрепче, чем он рассчитывает. — Голос Нейпоса был твердым и уверенным.
И все же, несмотря на заверения жреца о малой пользе колдовства во время боя, Марк не мог забыть о говорящем трупе в оружейной комнате башни Видессоса, он не мог не думать о жутких слухах, окружавших самое имя Авшара и битвы, где он участвовал.
Он сжал рукоять доброго галльского меча. Там, по крайней мере, было что-то, что могло удержать колдуна на безопасном расстоянии.
11
На пятый день марша от Гарсавры показались первые признаки того, что Видессос подвергался нападениям. Полоса разграбленных, сожженных сел лучше всяких слов свидетельствовала о том, что летучие отряды Казда проходили этим путем. Разоренные поля, брошенные фермы, разграбленные монастыри заставляли людей гневно сжимать кулаки. Некоторые следы были совсем свежими. Голодные собаки с воем бегали возле монастыря, ожидая хозяев, которые уже не могли вернуться. Разрушение и убытки, причиненные кочевниками, были, в общем-то, обычными для любой войны. Но для бога Империи, для Фоса, казды приготовили особенное унижение. Маленькая часовня возле жилища монахов была жестоко осквернена. Изображения бога на стене были порваны в клочья, а алтарь разбит — им топили печи. Самым страшным оскорблением было то, что в часовне устроили конюшню. Но если этим Казд хотел повергнуть в ужас своих врагов, то он просчитался. Видессиане уже имели немало причин ненавидеть своих западных соседей. Теперь та же ненависть запылала в сердцах наемников, которые стали следовать учению Фоса. Маврикиос лично проследил за тем, чтобы все его солдаты заглянули в часовню, оскверненную врагом. Сам он не сказал ни слова. В этом не было необходимости.
Разрушения огорчили и Марка, но по другой причине. Он давно уже понял, что Казд был тем врагом, с которым стоит сразиться. Со страной, где в чести такие люди, как Авшар, невозможно поддерживать даже видимость дружеских отношений. Но трибун недооценивал силы Казда, и теперь он это понял. Императорская армия была еще на полпути к западным границам Видессоса, а земля уже несла на себе отметину вражеских набегов. И сегодня они видели лишь слабое касание руки Казда. Что же увидят солдаты через пять дней пути? Через десять дней? Останется ли там хоть что-нибудь живое?
В эту ночь в римском лагере не раздалось ни одной жалобы. Легионеры безропотно копали ров, строили насыпь, втыкали колы. Ни одного казда еще не было видно, но солдаты подготовили лагерь так, словно находились на вражеской территории.
Скаурус же радовался, что его группе пришла очередь навестить своих женщин. Когда они бежали к женским палаткам, Марк внимательно осмотрел укрепления, построенные союзниками. Он всегда делал так. Женские палатки были окружены неким подобием частокола, но он был не крепче, чем прочие сооружения видессиан. Слишком много больших, наспех воткнутых в землю древесных стволов, которые двое или трое мужчин с легкостью могут оттащить в сторону. Римляне же положили три ряда бревен, не обрубая ветвей. Такие бревна труднее сдвинуть с места, и даже если враг успеет сбросить два — три ствола, это еще не создаст бреши, в которую можно прорваться. Он не раз говорил об этом видессианам. Те выглядели заинтересованными, но дальше разговоров дело не шло.
Часовые нервничали. На коротком пути от лагеря к палаткам римлян останавливали пять — шесть раз.
— Головой думай, дурак! — сердито буркнул Марк, когда его окликнули в очередной раз. — Разве ты не знаешь, что казды воюют на лошадях?
— Разумеется, — ответил часовой обиженно.
Скаурус помедлил и извинился. Казды могли использовать любую хитрость, а он вовсе не хотел насмехаться над исполнительным солдатом. Марк и сам был гораздо ближе к срыву, чем ему хотелось, и сегодня ему как никогда нужны тишина и мир, спокойная ночь в объятиях Хелвис.
Но успокоиться было непросто, хотя Хелвис и отослала Мальрика к друзьям, которые появились у него в походе. Скаурус привык не открываться никому, особенно женщинам, и поэтому заговорил с ней не о том, что его беспокоило, а просто о марше, о походе, о других, не слишком важных вещах. Неудивительно, что Хелвис почувствовала что-то неладное, но трибун наглухо загородился от нее щитом своей скрытности, и она не могла понять, в чем дело. Даже их любовь в эту ночь не принесла римлянину желанного облегчения. Он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы дать волю чувствам. В конце концов ему стало еще хуже, и трибун забылся беспокойным сном.
Ему приснился кошмар. Он снова стоял на опушке в лесной Галлии посреди своих легионеров. Кельты начали резню. Он с ужасом огляделся по сторонам. Где Видессос? Где Император? Где выжженная солнцем степь? Была ли в действительности Империя или это всего лишь фантазия, порожденная обезумевшим от страха человеком? Вот к нему подошел Виридовикс, крутя над головой своим длинным мечом — точной копией меча Марка. Трибун хотел отразить удар, но рука, которую он поднял, была пустой…
— Что с тобой?
Прикосновение было не безжалостным ударом меча, а лаской мягкой руки Хелвис.
— Ты метался во сне и разбудил меня, а потом закричал так громко, что взбудоражил, наверно, половину лагеря.
Несколько секунд Марк лежал на спине, не отвечая. Ночь была почти такой же душной и жаркой, как день, но на плечах у него выступил холодный пот. Он взглянул вверх, на полотняный полог палатки, и мысли его были все еще сосредоточены на горящих огоньках, пробегавших по кельтскому мечу.
— Это был только сон, — сказал он, обращаясь больше к себе самому, чем к Хелвис.
— Ну конечно, — ответила она и снова нежно погладила его по лицу. — Просто ночной кошмар.
— Но клянусь богами, слишком уж он был реален! Я даже решил, что Видессос мне только померещился, и снова умирал в Галлии, как это и должно было случиться. Как реально это было! — снова повторил он. — Неужели это только сон… или? Что я делаю здесь, в этой земле, которая не могла мне и причудиться? Почему я говорю на этом языке, участвую в этих войнах? Существует ли Видессос? Может быть, и он, и ты тоже в один прекрасный день исчезнете, как мыльный пузырь? И неужели я обречен навеки остаться солдатом и буду потом служить другому царю и снова учиться чужому языку и чужим обычаям? — Он содрогнулся. — В часы, когда один день уже умер, а второй еще не родился, видение вполне может оказаться правдой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50