Если бы его интересы лежали в какой-либо другой области, он мог бы стать замечательным yeshiva-bucher note 22. Он снова повернулся к окну. Желтый самолет снижался, заходя на посадку на аэродром к востоку от города.
— Это не «Дакота». Думаю, что Маршалл прилетит на «Дакоте». Так что это, вероятно, немецкий самолет.
Ривка вздохнула.
— Если увидишь Риббентропа, скажи ему, что каждый еврей в мире желает ему холеры.
— Если он этого еще не знает, то он глуп, — сказал Мойше.
— Все равно скажи ему это, — продолжила его жена. — Раз у тебя будет возможность сказать, не упусти ее. — Гул моторов затих. Ривка несколько натянуто рассмеялась. — Надо привыкать к этому звуку, как само собой разумеющемуся. Слышать его здесь, слышать его сейчас — это очень странно.
Мойше кивнул.
— Когда мирные переговоры только начинались, ящеры настаивали, чтобы все прилетали сюда на их самолетах. Я полагаю, что им не хотелось, чтобы нацисты — или кто-нибудь еще — послали сюда самолеты с грузом бомб вместо дипломатов. Атвар был очень смущен, когда немцы, русские и американцы — все сказали «нет». Ящеры и в самом деле не понимали, что все переговоры ведутся на равных. Ничего подобного раньше у них не было, они ведь привыкли диктовать.
— Будет исполнено, — сказала она на шипящем языке чужаков. Каждый, кто долго находился рядом с ними, знал эту фразу. Она продолжила на идиш. — Вот так они думают. Это, наверное, их единственный образ мышления.
— Я знаю, — ответил Мойше. Он говорил так, словно бился головой в стену. — Слишком хорошо знаю.
Через громкоговорители муэдзины призвали правоверных к молитве. Каир ненадолго притих. Еще один ярко-желтый самолет пролетел низко над городом к аэропорту.
— Вот это «Дакота», — сказала Ривка, подойдя к стоящему у окна Мойше.
— Значит, Маршалл теперь тоже здесь.
— Значит, это он, — ответил Мойше. Он почувствовал себя так, словно расставлял фигуры на шахматной доске, как когда-то в Варшаве, и только что поставил в надлежащее место последние две фигуры. — Посмотрим, что будет дальше.
— Что ты скажешь Атвару, если он вызовет тебя и спросит, что ты думаешь об этих людях? — спросила Ривка.
Мойше изобразил несколько щелчков и хлопков.
— Благородный адмирал?
Ривка бросила на него предостерегающий взгляд, означавший: «не старайся быть забавным». Он вздохнул:
— Не знаю. Я даже не понимаю, зачем он вызывает меня и задает свои вопросы. Я не был…
Ривка поспешным жестом остановила его. Мойше замолк. Он собирался сказать, что никогда не был возле людей такого уровня. Ривка была права. Ящеры наверняка прослушивали каждое его слово. Если они не понимали, насколько мелкой пташкой он является, не стоит разубеждать их. Подумав, он решил, что, изображая себя более важным, чем на самом деле, он добьется лучшего обращения с собой и большей безопасности.
И действительно, через пару часов в номер отеля вошел Золрааг и объявил:
— Вас вызывают в штаб благородного адмирала Атвара. Вы идете немедленно.
— Будет исполнено, благородный господин, — ответил Мойше.
Ящеры определенно не собирались обращаться с ним как с равным. Они говорили ему, куда идти и что делать, и он подчинялся.
Охранники не казались жаждущими пристрелить его, как это было, когда ящеры перевезли его в Каир. Но они по-прежнему обращались с ним грубо и возили в бронированной военной машине, самом негодном для человека средстве передвижения из всех, когда-либо изобретенных.
На пути к штабу Атвара Золрааг заметил:
— Ваша проницательность в отношении политических стратегий, которые могут быть использованы, представляет интерес для благородного адмирала. Поскольку вы сами возглавляли не-империю, то подготовлены к важным переговорам с другими такими же тосевитскими самцами.
— Это определенно лучше, чем быть расстрелянным, — мрачно сказал Мойше.
Он был рад, что научился держаться соответствующим образом. Да, короткое время после прихода ящеров он возглавлял евреев в Польше, пока не понял, что не может больше подчиняться захватчикам. Представить, что он возвысился до уровня Гитлера, Халла и Сталина, — для этого надо было иметь очень живое и богатое воображение. Насколько он знал, все, что было меньше планеты, ящеры считали слишком мелким, чтобы беспокоиться о незначительных отличиях. Для него эти отличия вовсе не были незначительными, но он — слава богу! — не был ящером.
Атвар накинулся на него сразу же, едва он вошел в уставленную машинами комнату, которую занимал главнокомандующий.
— Если мы заключим соглашение с этими самцами, как вы считаете, они будут соблюдать его? — потребовал он ответа, заставив Золраага перевести его слова на польский и немецкий.
Он говорил с человеком, который сам видел, как Польшу разодрали на части Германия и СССР, заключившие свое секретное соглашение, и как они начали войну между собой менее чем через два года после этого, несмотря на то что соглашение формально еще действовало. Осторожно подбирая слова, Мойше ответил:
— Они будут соблюдать его — но только до тех пор, пока соглашение будет соответствовать их интересам.
Адмирал разразился нераспознаваемыми звуками. Золрааг снова перевел:
— Значит, вы говорите, что эти тосевитские самцы вообще ненадежны?
По правилам, которых придерживались ящеры, ответ должен был быть — «нет». Мойше не считал, что такой прямой ответ помог бы остановить войну. Он сказал:
— Вы можете предложить многое, что будет в их интересах. Если, например, вы и они договоритесь об условиях вывода ваших самцов из их стран, они, вероятно, будут соблюдать любые соглашения, которые предотвратят возвращение Расы.
Судя по усилиям Золраага в Варшаве, ящеры имели о дипломатии весьма смутное представление. Факты, очевидные для любого человека, даже для не имеющего опыта правителя — например, для самого Мойше, — временами поражали чужаков, как настоящее открытие. А временами, несмотря на искреннее желание понять, они были не в состоянии сделать это.
Так и теперь — Атвар сказал:
— Но если мы уступим требованиям этих настойчивых тосевитов, мы внушим им мысль о равенстве с нами. — Через мгновение он добавил: — А если они поверят в равенство с нами, то вскоре они начнут думать, что они превосходят нас.
Последнее замечание напомнило Мойше о том, что ящеры вовсе не дураки: они могут быть невежественны в том. как одна нация обращается с другой, но они не глупы. Игнорировать различие было бы смертельно опасно. Мойше осторожно сказал:
— То, что вы уже сделали, должно отчетливо доказать им, что они не превосходят вас. А то, что они сделали против вас, должно показать вам, что и вы не превосходите их, как вы думали вначале, когда пришли в этот мир. Когда ни одна сторона не превосходит другую, разве не лучше договариваться, чем воевать?
После того как Золрааг перевел, Атвар уставился на Русецкого уничтожающим взглядом:
— Когда мы пришли на Тосев-3, то думали, что вы, Большие Уроды, все еще те варвары с копьями, какими вас показывали наши космические зонды. Но очень скоро мы обнаружили, что мы не в такой степени превосходим вас, как мы считали, когда погружались в холодный сон на время полета. Это самое неприятное открытие, когда-либо сделанное Расой. — Он добавил усиливающее покашливание.
— Здесь ничто не остается неизменным, тем более — на долгое время, — сказал Мойше.
Некоторые польские евреи старались остановить время, чтобы жить так, как они жили до эпохи Просвещения и до того, как по Европе прошла промышленная революция. Они даже думали, что у них это получилось — пока нацисты не обрушили на них все худшее в современном мире.
Мойше говорил с гордостью. Это не могло оставить равнодушным главнокомандующего флотом вторжения. Атвар возбужденно ответил:
— В этом-то и беда ваша, тосевиты. Вы слишком изменчивы. Возможно, мы заключим сейчас мир с вами, с такими, какие вы есть. Но будете ли вы такими, какие вы сейчас, когда прибудет флот колонизации? Можно посомневаться. Какими вы будете? Чего будете хотеть? Что вы будете знать?
— У меня нет ответов на эти вопросы, благородный адмирал, — тихо сказал Мойше.
Он подумал о Польше, у которой была большая армия, хорошо подготовленная для войны на том уровне, какой был привычен на одно поколение раньше. Против вермахта поляки бились храбро — и тщетно: за какие-то две недели они пришли к позорному разгрому. Они просмотрели то, как изменились правила войны.
— У меня тоже нет ответов на эти вопросы, — сказал Атвар.
В отличие от польской армии он. по крайней мере, ощущал возможность изменений. Они пугали его больше, чем набожных евреев, которые старались не замечать ни Вольтера, ни Дарвина, ни Маркса, ни Круппа, ни Эдисона и братьев Райт. Адмирал продолжил:
— Я должен быть уверен, что этот мир останется в целости и будет готов к заселению самцами и самками из флота колонизации.
— Этот вопрос вы должны задать себе, благородный адмирал, — сказал Мойше, — хотите ли вы иметь часть мира, готового для заселения, или же весь, но в руинах?
— Истинно, — сказал Атвар. — Но возникает и другой вопрос: если мы теперь оставим вам, тосевитам, часть земной поверхности этого мира на ваших условиях, то для чего вы используете образовавшуюся базу в промежутке времени от данного момента до прибытия флота колонизации? Следует ли нам закончить войну теперь, но заложить яйца для следующей, более крупномасштабной? Вы сами тосевит, ваши соплеменники сделали немного, но вели одну войну за другой. Как вы себе это представляете?
Мойше предположил, что должен быть благодарен адмиралу за то, что тот использует его в качестве звучащего учебника вместо того, чтобы просто расстрелять. И он был благодарен, пока Атвар не задал еще один вопрос, не имевший ответа.
— Временами одна война обусловливает другую. Последняя большая война, которую мы вели, началась тридцать лет назад. Она посеяла семя для этой новой. Но мир с другими свойствами может удержать мир от такой войны.
— Может, — печальным эхом отозвался главнокомандующий. — Но я не могу принять «может». Мне нужна определенность, а ее нет в вашем мире. Даже вы, Большие Уроды, не можете договориться. Возьмите Польшу, где вы жили, а Золрааг был администратором. Немцы считают ее своей, потому что они там были, когда Раса пришла на То-сев-3. СССР претендует на половину ее по соглашению, которое, по их словам, нарушила Германия. А местные тосевиты утверждают, что она не принадлежит ни одной из этих не-империй, но только им самим. Если мы покинем Польшу, кому по справедливости мы должны вернуть ее?
— Польша, благородный адмирал, — это место, которое, я надеюсь, вы не покинете, — сказал Мойше.
— Несмотря на то, что вы сделали все, чтобы затруднить наше пребывание там? — спросил Атвар. — Вы можете иметь яйцо, Мойше Русецкий, или же детеныша. Но одновременно и то и другое иметь вы не можете.
— Я понимаю, — сказал Мойше, — но Польша — это особый случай.
— На Тосев-3 все случаи особые — спросите Больших Уродов, — ответил Атвар. — Еще одна причина ненавидеть этот мир.
Глава 16
Вячеслав Молотов выпил очередной стакан чая со льдом, сделав посредине этого процесса паузу — чтобы проглотить пару соляных таблеток. Жара в Каире была невероятной, нервирующей, даже смертельно опасной: один из его помощников полковник НКВД Серов, который говорил на языке ящеров бегло, как никто другой в Советском Союзе, пострадал от теплового удара и теперь поправлялся в госпитальной палате с кондиционированным воздухом. Госпиталь устроили англичане для лечения своих соотечественников, пострадавших таким же образом.
Ни отель «Семирамида», в котором поселились советская делегация и другие дипломаты-люди, ни отель «Шепхед», где проходили переговоры, не могли похвастаться кондиционированием. Советская делегация держала постоянно включенными вентиляторы, и поэтому все бумаги требовалось придавливать, чтобы они не разлетелись по комнате. Даже когда вентиляторы работали, воздух, который они гнали, был горячим.
Во время переговоров вентиляторы не включались. Ящеры, как, к своему неудовольствию, обнаружил Молотов, еще когда впервые летал на один из их космических кораблей для обсуждения военных вопросов с адмиралом Атваром, наслаждались жарой. До того как полковник Серов пал жертвой служебного долга, он докладывал, что ящеры постоянно говорят о том, какая хорошая в Каире погода — почти такая, как у них дома.
Молотов подошел к шкафу и вынул темно-синий галстук. Застегивая ворот рубашки, он позволил себе краткий мученический вздох: здесь, в Каире, он позавидовал ящерам с их телом, покрытым всего лишь краской. Затягивая узел галстука, он подумал, что имеет преимущество перед большинством коллег. У него была тонкая шея, что позволяло воздуху циркулировать под рубашкой. Большинство советских представителей имели обличье быка, двойные подбородки и жирные складки на шеях. Для них тесный воротник и затянутый галстук становились невыносимой пыткой.
На мгновение он подумал, как наслаждаются пленные ящеры в трудовых лагерях СССР к северо-востоку от Ленинграда и в северных областях Сибири. И как они еще будут наслаждаться, когда придет февраль.
— Точно так, как я сейчас наслаждаюсь Каиром, — проговорил он, проверяя в зеркале, ровно ли повязан галстук.
Удовлетворенный, он надел шляпу и спустился по лестнице, чтобы дождаться транспортного средства ящеров, которое должно доставить его на очередное заседание.
Его переводчик, похожий на птицу человечек по имени Яков Донской, уже расхаживал по холлу отеля. Он расцвел улыбкой, увидев подходившего Молотова.
— Доброе утро, товарищ народный комиссар, — сказал он. Для него появление Молотова означало, что все встало на свое место.
— Доброе утро, Яков Вениаминович, — ответил Молотов и внимательно посмотрел на часы. Ящеры…
Точно в назначенное время бронированное транспортное средство остановилось перед отелем. Он все ждал, что когда-нибудь ящеры опоздают, но этого никогда не случалось. Донской сказал:
— Я уже некоторое время нахожусь здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92