— Лейтенант Дэниелс, армия США, — сказал он. — Вы говорите по-английски?
— Йесссс…
Ящер произнес слово длинным шипением, но Остолоп без труда понял его. «Тоже хорошо», — подумал он: он не знал ни слова на языке ящеров. Чужак продолжил.
— Я — Чуук, лидер малой боевой группы, флот вторжения Расы.
— Рад познакомиться, Чуук. Мы примерно в одном ранге.
— Да, я тоже так считаю, — сказал ящер. — Я пришел сказать вам, что установлено прекращение огня между флотом вторжения Расы и вашей армией США.
— Мы согласны, — не стал спорить Остолоп. — На какое время вы предлагаете перемирие? Скажем, до наступления темноты? Этого будет достаточно обеим сторонам, чтобы собрать пострадавших и немного поваляться
— передохнуть, — добавил он, подумав, что ящер не может разобрать сленг.
— Вы не понимаете меня, лейтенант Дэниелс, — сказал Чуук. — Это прекращение огня между флотом вторжения Расы и вашей армией США. Между всей армией США и всей частью флота завоевания здесь, на малой континентальной массе. Объявлено Атваром, главнокомандующим флотом вторжения. Есть согласие не-императора ваших США, какое бы имя он ни носил. Прекращение огня с настоящего времени на этом месте: не двигаться вперед, не двигаться назад. Времени для отмены прекращения огня не установлено. Вы слышите, лейтенант Дэниелс? Вы понимаете?
— Да, — отрешенно ответил Остолоп. — Боже правый.
Он не помнил, когда в последний раз испытывал похожие чувства. Может быть, в ноябре 1918-го, но тогда прекращения огня ждали. А сейчас это был гром среди ясного неба. Он обернулся и изо всех сил заорал:
— Логан!
— Сэр? — донесся слабый голос радиста с расстояния в сто пятьдесят ярдов.
— У нас перемирие с ящерами?
— Да, сэр. Я пытался сказать вам, сэр, как только получил сообщение, но вы…
Остолоп снова повернулся к Чууку. Ящер уже передал ему сообщение. Следовало дать ему формальный ответ, чтобы чужак знал, что его поняли правильно.
— Я слышу вас, лидер малой боевой группы Чуук. И я понимаю вас. У нас здесь, как повсюду в США, наступило прекращение огня, без ограничения времени.
— Истинно так, — сказал Чуук. — Здесь то, что мы имеем. Это прекращение огня не только с вами. Оно также с СССР, — Остолопу понадобилась секунда, чтобы понять: ящер имеет в виду Россию, — а еще с дойчевитами.
Остолоп и здесь быстро сообразил, какая страна имеется в виду.
— Боже, — благоговейно сказал он. — Вы смешали всех в одну кучу, а это целых полмира. — Он подметил еще кое-что. — Вы ведь заключили перемирие со странами, которые ответили атомным взрывом на ваши бомбежки.
— Истинно, — снова сказал Чуук. — Разве мы глупцы, чтобы идти на перемирие с империями, которые мы победили?
— Если смотреть с вашей позиции, то, полагаю, вы правы, — отметил Остолоп.
Он подумал: что будет с Англией? Чуук ничего не сказал об англичанах, а Остолоп восхищался ими с тех пор, как видел в деле во Франции во время войны, которая должна была покончить с войнами навсегда. Что ж, ящеры однажды попробовали захватить Англию и получили по морде. Возможно, они чему-то научились.
Чуук сказал:
— Вы — хорошие бойцы, Большие Уроды. Это я говорю вам обоснованно. Это — истинно. Мы пришли на Тосев-3 — на эту планету, этот мир, мы думали, мы победим, и победим быстро. Мы не победили быстро. Вы воюете хорошо.
— Вы и сами неплохие вояки. — Остолоп повернул голову. — Один из ваших ребят попал мне прямо сюда. — Он показал на челюсть слева.
— Мне повезло. Меня не подстрелили. Многие самцы, которые есть мои друзья, они подстрелены, — сказал Чуук.
Остолоп кивнул. Каждый фронтовик понимающе относится к таким рассказам.
— Мы ведь бойцы, вы и я. — Чуук издал свистящий выдох облегчения. — Я думаю теперь один раз, теперь еще раз, что бойцы Расы, бойцы на кончике языка боя, эти бойцы больше похожи на Больших Уродов, чем другие самцы далеко от боя. Вы слышите, лейтенант Дэниелс? Вы понимаете?
После каждого вопроса он забавно покашливал.
— Лидер малой боевой группы Чуук. я слышу вас хорошо, — Остолоп. — И я понимаю вас хорошо. Что вы говорите, когда что-то просто правильно? Вы говорите «истинно», не так ли? Истинно, Чуук.
— Истинно, — согласился Чуук.
Он заговорил в какой-то предмет, размерами не больше книжки. Сразу после этого ящеры начали вставать и высовывать носы из-за укрытий. «Это у него с собой радиостанция, — понял Остолоп, — и у каждого из его солдат. Чертовски хорошая штука. Хорошо бы и нам иметь такие».
Он обернулся и помахал своим людям. Один за другим они тоже стали подниматься с земли. Последним показался из укрытия Герман Малдун. Остолоп нисколько не осуждал его. В него столько раз стреляли, что он, вероятно, с трудом поверил, что это не хитрость. Да и Остолоп тоже не поверил бы, не стой он здесь — такой уязвимый, если ящеры совершат какую-нибудь подлость.
Настороженно, не выпуская оружия, люди и ящеры приближались друг к другу. Некоторые пытались говорить с противниками, хотя самцы Чуука знали английский куда хуже, чем он, и лишь немногие из американцев хоть что-то знали на линго ящеров. Это было неплохо. Не нужно много слов, чтобы убедить собеседника, что сейчас вы никого не хотите убивать, хотя еще пять минут назад собирались. Остолоп наблюдал такие сцены на ничьей земле во Франции в 1918 году. Лишь немногие его товарищи могли говорить с «боша-ми», но и этого было достаточно.
Конечно, в те времена янки (Дэниелс вспомнил, как он злился, когда французы принимали его за янки) и боши обменивались куревом и пайками. Он обменялся пайком только раз. Просто чудо, что немцы так чертовски хорошо воевали, питаясь такими отбросами.
Он не мог представить, что увидит здесь что-то подобное. Ящеры не курили, а их еда была еще хуже, чем у бошей. Но оглядевшись, он обнаружил, что некоторые из его парней чем-то меняются с ящерами. Что ж такого могло у них быть интересного для ящеров?
Чуук тоже наблюдал за окружающим, хотя голова его была почти неподвижной, а поворачивались только глаза. Остолоп подумал, не собирается ли он остановить неофициальную торговлю. Вместо этого ящер спросил:
— Вы, лейтенант Дэниелс, не имеете с собой каких-либо плодов или пирожных с тем, что вы, Большие Уроды, называете «имбирь»?
В голове Остолопа словно вспыхнул свет. Он слышал, что ящеры чертовски падки на это зелье.
— Боюсь, что нет, лидер малой боевой группы. — Вот ведь не повезло. Подумать только, какие интересные штуки могли дать ящеры в обмен! — Но, похоже, у кого-то из моих парней есть.
Теперь он понял, почему кое-кто из ребят носил с собой продукты с имбирем. Выходит, они скрытно торговали с ящерами. В любое другое время это привело бы его в ярость. Но если смотришь на торговлю после заключения перемирия, разве рассердишься?
— Йес-с. Истинно, — сказал Чуук.
Нетерпеливо подпрыгивая на каждом шагу, он поспешил прочь своей смешной походкой, чтобы посмотреть, что у американцев есть на продажу. Остолоп улыбнулся ему вслед.
* * * По голубому небу лениво ползли пухлые облака. Солнце стояло высоко и давало приятное тепло, а то и жару. Это был прекрасный день для прогулок рука об руку с девушкой, в которую вы — влюблены? Дэвид Гольдфарб не употреблял этого слова в разговоре с Наоми Каплан, но все чаще повторял его мысленно в эти последние несколько дней.
С другой стороны, мысли Наоми, казалось, фокусировались на политике и войне, а не любви.
— Ведь ты же в королевских ВВС, — с негодованием сказала она. — Как ты можешь не знать, достигнуто у нас перемирие с ящерами или нет?
Он рассмеялся.
— Как я могу не знать? Нет ничего проще: мне об этом не говорят. Чтобы делать свою работу, мне не нужно знать про перемирие — вот достаточная причина не сообщать мне этого. Все, что я знаю: я не слышал шума ни одного самолета ящеров — и не слышал ни об одном самолете ящеров над Англией — после начала их перемирия с янки, русскими и нацистами.
— Это и есть перемирие, — настаивала Наоми. — Это и должно быть перемирием. Гольдфарб пожал плечами:
— Может быть, да, а может быть, и нет. Согласен, я не знаю и ни об одном нашем самолете, который бы направлялся бомбить континент, но в последнее время мы и так нечасто это делали — чудовищно возросли потери. Может быть, у нас что-то вроде неформальной договоренности: ты не трогаешь меня — я не трогаю тебя, но мы не все переносим на бумагу из опасения раскрыть, что мы делаем — или, наоборот, не делаем.
Наоми нахмурилась.
— Это неправильно. Это недостойно. Это непорядочно.
В этот момент ее высказывание выглядело поистине немецким. Гольдфарб прикусил язык, чтобы не сказать об этом вслух.
— Соглашения ящеров с другими нациями заключены официально и накладывают на участников определенные обязательства. Почему этого не сделано в отношении нас?
— Я же сказал, что наверняка не знаю, — сказал Гольдфарб. — Хочешь услышать мои предположения? — Когда она кивнула, он продолжил: — Американцы, русские и нацисты — все они использовали супербомбы такого же типа, какими располагают ящеры. Мы подобных не создали. Может быть, в их глазах мы не заслуживаем перемирия, потому что у нас бомб нет. Но когда они попытались завоевать нас, они узнали, что нас нелегко победить. И поэтому они оставили нас в покое, не объявляя об этом.
— Полагаю, возможно, — отметила Наоми после серьезных размышлений. — Но все равно это непорядочно.
— Может быть, — сказал он. — Неважно, что это такое, но я рад, что сирены воздушной тревоги не орут ежедневно или дважды в день, а то и каждый час.
Он ожидал, что Наоми скажет: такая нерегулярность налетов тоже означает беспорядок. Но вместо этого она показала на малиновку с ярко-красной грудкой, преследовавшую стрекозу.
— Вот это единственный вид летательного аппарата, который я хотела бы видеть в небе.
— Хм-м, — произнес Гольдфарб. — Мне больше по душе приятный полет самолета «Метеор», но я был бы несправедлив, если бы не признал твоей правоты.
Некоторое время они шли молча, довольные обществом друг друга. На обочине дороги с цветка на цветок с жужжанием перелетала пчела. Гольдфарб обратил внимание на этот звук и на незасеянное поле: вблизи от Дувра их было несколько.
Наоми — очевидно, между прочим и не имея в виду ничего конкретно — заметила:
— Моим отцу и матери ты нравишься, Дэвид.
— Я рад, — ответил он, и вполне правдиво. Если бы Исааку и Леа Капланам он не понравился, то не гулял бы сейчас с их дочерью. — Мне они тоже нравятся.
Это тоже была правда: они нравились ему так, как молодому человеку могут нравиться родители девушки, за которой он ухаживает.
— Они считают тебя серьезным, — продолжила Наоми.
— В самом деле? — спросил Гольдфарб, чуть насторожившись.
Если под серьезностью они разумели: он не будет стараться соблазнить их дочь, — значит, они не знали его так хорошо, как им казалось. Он это уже пробовал. Впрочем, может быть, они знали Наоми, потому что у него ничего не вышло. И тем не менее он не ушел разозленный из-за того, что она отказалась спать с ним. Поэтому он и считается серьезным? Может, и так. Он решил, что должен что-нибудь сказать.
— Я думаю, это хорошо, что их не беспокоит, откуда я — или, я бы сказал, откуда мои отец и мать.
— Они считают тебя английским евреем, — ответила Наоми. — И я тоже.
— Наверное, так. Я ведь родился здесь.
Сам он никогда не думал о себе как об английском еврее, и не потому, что его родители сбежали из Варшавы из-за погромов еще до Первой мировой войны. Евреи Германии свысока смотрели на своих восточноевропейских соплеменников. Когда Наоми предстанет перед его родителями, станет совершенно ясно, что они совсем не то, чем в ее представлении являются английские евреи. Если… Он задумчиво заговорил:
— Моим отцу и матери ты тоже понравишься. Если я получу отпуск и ты на день отпросишься в пабе, не согласишься ли ты съездить в Лондон и познакомиться с ними?
— Мне бы этого очень хотелось, — ответил она, затем наклонила голову набок и посмотрела на него. — А как ты представишь меня им?
— А как бы ты хотела? — спросил он.
Наоми покачала головой: это не ответ. «Честно», — подумал он. Он прошел еще пару шагов, прежде чем рискнуть задать несколько иной вопрос:
— А что, если я представлю тебя как свою невесту?
Наоми остановилась. Глаза ее широко раскрылись.
— Ты именно это имеешь в виду? — медленно проговорила она.
Гольдфарб кивнул, хотя внутри чувствовал себя так, как иногда в «ланкастере», делающем неожиданный противозенитный маневр.
— Мне этого очень хотелось бы. — И она шагнула в его объятья.
Ее поцелуй снова вернул Дэвида к норме, зато закружилась голова. Когда одна его рука мягко легла на ее грудь, она не оттолкнула ее. Вместо этого она вздохнула и прижала его руку плотнее. Приободрившись, он сдвинул другую руку с ее талии на правую ягодицу — и она тут же, повернувшись ловко, как танцовщица, вырвалась из его рук.
— Рано, — сказала она. — Пока не надо. Мы скажем моим родителям. Я познакомлюсь с твоими матерью и отцом — этого же хотят и мои мать и отец. Мы найдем раввина, чтобы он поженил нас. И вот тогда. — Ее глаза заблестели. — И я тебе говорю — не только ты испытываешь нетерпение.
— Хорошо, — сказал он. — Может быть, нам следует сказать твоим отцу и матери прямо сейчас.
Он повернулся и зашагал в сторону Дувра. Чем скорее он устранит все препятствия, тем скорее она перестанет вырываться из его объятий. Казалось, ноги его не чувствовали под собой земли на всем пути обратно в город.
* * * Голос Мордехая Анелевича прозвучал ровно, как польские долины, и твердо, как камень:
— Я не верю вам. Вы лжете.
— Прекрасно. Пусть будет так, как вы сказали.
Польский фермер доил корову, когда Анелевич нашел его. Он отвернулся от еврейского лидера, переключившись на работу.
«Ссс! Ссс! Ссс!» Струи молока били в помятое жестяное ведро. Корова попыталась отойти.
— Стой ты, глупая сука, — прорычал поляк.
— Но послушайте, Мечислав, — запротестовал Мордехай. — Это ведь просто невозможно, скажу вам. Как могли нацисты переправить бомбу из взрывчатого металла в Лодзь так, чтобы об этом не знали ни мы, ни ящеры, ни польская армия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92