Но если говорить серьезно, дожди на Фаоне такая же редкость, как температура выше пятнадцати тепла, поэтому уже второй дождь за год может стать последним. Нынешний дождь был по меньшей мере третьим, и Нимеш, предсказывая, ничем не рисковал, в отличие от меня, рисковавшего целой сотней. Кстати сказать, за «дело Евклида» я больше и не заработал, потому что мой босс согласился на время конференции отрядить своих сотрудников в штат правительственной охраны исключительно из политических соображений. Получается, Доусон не первый, кто избавляет меня от политических забот. Взамен, мне позволено исполнять черную работу: обезвреживать бомбы, ловить преступников, спасать простых и не очень простых граждан от всевозможных бед, – в общем заниматься всем тем, чем обычно занимаются рядовые сотрудники Отдела Оперативных Расследований, сокращенно ООР или просто Отдел.
Только вчера я прилетел с Земли, а уже сегодня, с утра пораньше, спешу предстать пред Шефом с полным отчетом о проделанной работе. С тех пор как Шеф возглавил ООР, сотрудникам запрещено упоминать его имя всуе, поэтому он до пенсии проходит в Шефах.
Название нашего агентства еще секретней, чем имя Шефа, поэтому я, как все остальные сотрудники, называю агентство «редакцией». Почему именно «редакция», а не, скажем, «ассенизация» или «трепанация» – я объясню позднее.
Выбравшись на крышу термитника – ну-очень-многоквартирного дома, где я живу, и послав сотое за последние сутки проклятие на голову Нимеша, я занял место в своем (служебном) флаере и велел автопилоту везти меня к черту на рога , – этим ключевым словосочетанием вот уже два месяца обозначалось местонахождение Отдела. До этого было: "к Шефу в"…
…Нет, стыдно сказать. Лучше уж умолчу.
– Что-то со зрением? – спросил я Шефа после традиционного обмена приветствиями.
Шеф отнял от глаз согнутую восьмеркой медную проволочку и сказал, что со зрением у него все в порядке. На людях эту проволочку он выпускает из рук лишь в исключительных случаях, как то: прием пищи, если нельзя обойтись одной только вилкой, рукопожатие с какой-нибудь молодой красивой дамой, когда правой рукой он сжимает даме ладонь, а левой нежно поглаживает по тыльной стороне ладони, подсчет моих ошибок, когда пальцев на одной руке не хватает, ну и так далее. Как он поступает с проволочкой, оставаясь один, – сказать не берусь, потому что не знаю.
– Рассказывай, – велел он без каких-либо уточнений.
Я подал ему кристаллозапись с отчетом. Он вывел отчет на экран и поморщился.
– Про бомбу и Евклида я уже слышал. Ты мне про конференцию расскажи. Что удалось узнать?
Пересказ сообщений из «Вселенских Новостей» меня нисколько не затруднил, но Шеф выдержал не более минуты. Он вскочил и двинулся на меня. Я подумал, а не встать ли и мне. Это лучший способ усадить его обратно в кресло. Когда мы оба стоим, ему трудно сохранять высокомерный тон. Но я не слишком-то обольщаюсь. Наш научный консультант Ларсон как раз заметил, что Шеф будет выше меня на голову, даже если ляжет. Шеф, разумеется, понял, что ему отвесили комплемент, и преисполненный скромности ответил, что, увы, какую бы глупость я не сморозил, мой рост останется при мне. Ларсон, в тон Шефу, добавил: «если в следующий раз ему не оторвет ноги». Он так сказал не со зла, а из-за того, что во время экстренного катапультирования на Хармасе я зацепился ботинком за педаль амплефаера. К счастью, ботинки были на липучках, и все обошлось.
В их словесной игре я предпочел не участвовать (дабы не сморозить глупость, например).
Так вот, встать я все-таки не встал, а Шеф подходит ко мне и глядя сверху вниз спрашивает, за каким чертом он меня посылал, если я ничего путного разведать не сумел. А я ему отвечаю, что, вероятно, он именно меня послал охранять губернатора, поскольку я один способен, превозмогая тропическую лихорадку, день и ночь рыскать по ночлежкам Матары и Велигамы в поисках Евклида – ведь нашелся же идиот (советник Доусон, догадался Шеф), который вообразил, что Евклид должен быть где-то рядом; я один знаю, как обезвредить термоядерную бомбу одним водопроводным ключом, и это учитывая то, что никто и не подозревал, что бомба – термоядерная, предыдущие-то три были обычными, тринитротолуоловыми. Не окажись под рукой ключа, через двадцать секунд – всё, привет, собирайте корабль пылесосом.
Кто, кроме меня, снова спрашиваю я, смог бы догадаться, что ни в коем случае нельзя резать зеленый провод с синими полосками, а наоборот – красный с желтыми.
Тут он меня остановил.
– Сократись! – сказал он и намотал проволоку на палец: признак глубокой задумчивости. Мораль: сиди и не дыши. Поразмышляв, велел:
– Возьми Ларсона и ступай в переговорную. Поговори с клиентами, они сейчас явятся. – Он посмотрел на часы, потом на дверь.
Без лишних слов я удалился.
Ларсон уже сидел в переговорной комнате. Во внеслужебное время Хью Ларсон бывает вполне сносен и даже мил. Но бойтесь, если он будет с вами мил, когда вы обращаетесь к нему за советом или консультацией. За внешним обликом ученого педанта скрывается любитель довольно дерзких розыгрышей, сносить которые без звука способен только такой спокойный и уравновешенный мужчина, как я. За две минуты до прихода клиентов вряд ли стоило ожидать от него какой-нибудь пакости, и я абсолютно безбоязненно уселся рядом.
Часть переговорной комнаты занимает вытянутый овальный стол. С той стороны стола, где предполагается сидеть сотрудникам Отдела, стоят терминалы нашего центрального компьютера. Ларсон сидел за одним из терминалов. Краем глаза я увидел, что он читает чье-то досье.
– Клиент? – спросил я.
Ларсон молча кивнул. Сам он считает, что экраны из переговорной надо убрать или заменить на что-нибудь менее заметное. Аргумент он выдвигал такой. Клиент чувствует себя ущемленным, наблюдая, как мы, беседуя с ним, время от времени поглядываем в большие экраны, где неизвестно что изображено – что-то важное и, без сомнения, секретное. Клиенту остается только пялится на развешанные по стенам картины или к себе в комлог, где он все равно ничего нового для себя не увидит, поскольку стены агентства надежно экранируют любой посторонний сигнал. Поэтому Ларсон предлагает хотя бы уменьшить экраны терминалов до среднего размера экрана комлога. Но Шеф пока не спешит воспользоваться его советом.
Я включил изображение и нашел файл с досье на предполагаемых клиентов. Ожидалось, что их будет двое. Во-первых Николас Краузли, президент вселенски известной компании «Виртуальные Игры», и во-вторых его помощник Тим Вейлинг. Только я взглянул на их снимки (взятые, между прочим, из журнала «Успех года»), как дверь в переговорную комнату настежь распахнулась, и нежный женский голос откуда-то из-за угла проворковал:
– Господа, прошу сюда.
Голос принадлежал нашей сотруднице Яне. Со своего места я ее не видел – загораживала распахнутая дверь, но не было и тени сомнений: сегодня Яна как всегда очаровательна.
Тут самое время спросить, а отчего я был так уверен, что Яна сегодня «как всегда очаровательна», если я ее не видел. Да мне достаточно было взглянуть на физиономию Николаса Краузли: он не мог оторвать от Яны глаз, – ведь Краузли-то ее прекрасно видел и топтался на пороге, не желая так быстро расставаться со своей провожатой.
Я его мысленно пожалел. Представляете, через несколько секунд вместо ясноглазой Яны пред ним возникнут два мрачных типа: доходяга Ларсон с глазами удава, впервые за полгода увидевшего живую дичь, и ваш покорный слуга, который хоть и хорошо питается, но не факт, что не клиентами. Ларсон будет причмокивать тонкими бесцветными губами и раз в десять секунд хмурить лоб, а я буду смотреть господину Краузли прямо в глаза и время от времени поводить плечами, чтобы ему хорошо было видно, что под курткой у меня кобура, а в кобуре…
Пусть он сам гадает – что у меня в кобуре. На самом деле, там всего лишь джойстик от шефского компьютера, ибо носить оружие внутри Отдела строго запрещено.
Наконец, и Краузли и Вейлинг проследовали в комнату. Мы встретили их стоя, представились, пожали руки, перегнувшись через стол. Затем все четверо одновременно уселись. Вейлинг полез в портфель что-то там доставать. Краузли молча переводил взгляд с Ларсона на меня и обратно. Согласно досье ему недавно исполнилось пятьдесят один. Это был энергичный, подтянутый мужчина с ухоженным лицом, немногочисленные уцелевшие морщины были тщательно отобраны в соответствии со статусом пациента и, очевидно, одобрены акционерами. Стреловидная седая прядь, шедшая ото лба к затылку придавала президентской голове вид стремительный и целеустремленный. Нос был как нос, зато глубокие серые глаза буквально скоблили нас с Ларсоном. На Яну они смотрел иначе. Нет, то были совсем другие глаза. Когда он успел их заменить? Губы он сложил в такую ухмылочку, какая у Шефа никогда не получится.
Рядом со своим боссом розовощекий Вейлинг казался просто милым юношей, закончившим недавно какой-нибудь Гарвард.
– Господа, мы рады, что вы обратились за помощью именно к нам. Чем можем быть полезны? – деловито осведомился Ларсон.
Ларсон на пятнадцать лет меня старше, и именно ему предстояло играть роль Шефа. Шеф лишь тогда беседует с клиентом лично, когда клиенту необходимо сохранить свое инкогнито еще больше, чем Шефу. Наши нынешние клиенты ни от кого лица не прятали, а, если верить «Успеху года», наоборот, любым способом себя рекламировали.
Если со стороны исполнителя беседу всегда начинает старший по должности, то со стороны клиента первым заговорит непременно младший, то есть в данном случае Вейлинг.
– Наше дело просто, но поскольку даже простое дело можно сделать как хорошо, так и плохо, мы сочли необходимым обратиться к услугам именно вашей фирмы. Как вы понимаете, мы хотим, чтобы дело было сделано хорошо.
– И быстро, – подал реплику Краузли.
Рано он вступил, отметил я про себя. Следовательно, дело вовсе не такое простое.
«Ты заметил?» – появилось на моем экране.
Это Шеф. Он сейчас сидит у себя в кабинете перед шестью экранами – по одному на каждого участника беседы и два с общей панорамой – и все внимательно слушает. Делает это он примерно так: ноги на столе, проволочка превращена в длинный крючок, которым он пытается зацепить клиента за нос, за ухо или за что-нибудь другое – что Шефу больше понравится. То есть, конечно же, не самого клиента зацепить, а его голограмму. Клиент от этого не страдает, а экраны приходится менять раз в квартал.
Сейчас лучше бы он меня не отвлекал. Разумеется, я заметил, как Вейлинг попытался открыть крышку своего комлога, но его босс быстро пододвинул комлог к себе, потом сделал вид, будто передумал смотреть, закрыл крышку и оставил комлог лежать перед собой, словно он у них один на двоих.
«Осторожный, черт!» – прокомментировал Шеф, которому не дали подсмотреть в чужой комлог через одну из вмонтированных в стену камер наблюдения.
Недрогнувшим голосом Ларсон выдал:
– Мы готовы с удовольствием выслушать суть вашего дела. То, как вы объяснили ваш выбор, избавляет нас от необходимости лишний раз заверять вас: что бы вы нам не поручили, все будет сделано быстро и, разумеется, хорошо.
Во дает, думаю.
«Хм», – хмыкнул Шеф на экране. Заговорил Вейлинг.
– Суть дела такова. Как вы знаете, наша компания поставляет на рынок программную продукцию развлекательного характера – компьютерные игры, одним… эээ… двумя словами… Последняя наша новинка – игра «ШДТ» – пользуется большой популярность среди любителей так называемых интеллектуальных игр.
– Простите, о какой игре, вы говорите, идет речь? – вмешался я, рискуя не быть причисленным к интеллектуалам.
– "ШДТ" – «Шесть дней творения». Я скажу о ней несколько слов, хотя, по настоящему, содержание игры к делу не относится. Игра «ШДТ», не больше не меньше, как симуляция развития Вселенной начиная с Большого взрыва и кончая появлением в ней… Появлением в ней того, кого игрок сумеет создать. В этом и заключается цель игры. То есть игрок выступает в роли виртуального Господа Бога, но, разумеется, рекламируя игру, мы таким сравнением не пользуемся. В игре шесть уровней. Каждый уровень соответствует одному дню творения, но соответствие не является полным, поскольку строгое соответствие первоисточнику, в силу известных нам причин, невозможно. Тем не менее, в самой игре уровни названы днями. В первый день игроку необходимо создать подходящую галактику. Она может быть похожа на наш Млечный Путь, а может оказаться и совсем иной. В конце концов, свойства галактики не слишком влияют на возможность возникновения в ней жизни. Другое дело – планетная система. Ее игрок создает на второй день. Точнее, он выбирает из тех планетных систем, что начали зарождаться сами собой по законам космической эволюции. Что-то он, конечно, в состоянии подправить по ходу дела, иначе, сами понимаете, было бы неинтересно. Второй день – или второй уровень, заканчивается созданием первичных органических соединений – строительных элементов будущей жизни. На третий день игрок создает первичные формы жизни. Если проводить аналогию с развитием жизни на Земле, то результатом третьего дня творения должны стать беспозвоночные. Следуя той же аналогии, на четвертый день игрок создает позвоночных вплоть до млекопитающих. На пятый день – высших млекопитающих, из которых на шестой день он должен сотворить человека – или вроде того… – не совсем уверенно Вейлинг завершил описание игры.
– Понятно, – коротко отреагировал Ларсон.
Я ждал, что появится на экране, но Шеф притих.
– А как осуществляется, так сказать, созидательный процесс? – спросил мой коллега.
Краузли улыбнулся широченной улыбкой и вымолвил:
– Создавая нас, природа играла в орла и решку. В игре «Шесть дней творения» игрок сам указывает монетке, какой стороной упасть. Впрочем, игрок может и ошибиться. Поэтому задача игры довольно непроста, но, в конце концов, – разрешима. Более того, умный игрок должен во столько раз опередить природу, во сколько раз «Шесть дней творения» сложнее «орла и решки».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48