Взял с собой только мачете и шел в одних брюках, без защитного костюма. Шел по густому лесу, руководствуясь только своим инфракрасным зрением. Земля влажная и густо усыпана сосновыми иглами. Я двигался почти беззвучно. Подошел к основанию холма и обнаружил небольшую поляну, густо поросшую папоротником и туземными травами. Вверху зашуршали листья, и я замер. С холма навстречу мне сбежало косматое существо, похожее на оленя, его преследовало другое, большего размера, полусобака — полумедведь. Этого хищника я видел в симуляторе, он охотился на снежных полях. И в симуляторе мой лазер только рассердил зверя.
Существа пересекли поляну, мне негде было укрыться. Я схватился за мачете. Косматое травоядное пробежало мимо, задев мою левую руку. Голова у него очень похожа на оленью.
«Теперь хищник нападет на меня», — подумал я и приготовился. Но хищник следил за добычей и даже не посмотрел на меня. В последний момент я решил не привлекать его внимания и не рисковать, ударив его мачете. Он пронесся мимо с запахом грязи и чеснока.
Плеснула вода в ручье, зашумели кусты на том берегу. Я долго ждал. Не знал, насколько часто здесь встречаются большие хищники, и не хотел увидеть еще одного выше на холме. Такой зверь не сможет переварить меня, усвоить мой протеин и жир. Но ведь он об этом не знает.
Я решил, что лучше поговорить с Тамарой утром, и вернулся к своей броне. Веки у меня отяжелели, в глаза словно насыпали песка. Полчаса спустя я подошел к берегу, где оставил снаряжение. Местность заросла кустами, и я пробирался через них. Услышал, как, перекрывая шум воды, хрустнула ветка. Я так хотел спать, что не был уверен, слышал ли это на самом деле. Приближаться не хотел, но понимал, что должен взять свое снаряжение.
Я крикнул:
— Кто здесь? — хотел испугать животное, прячущееся в кустах. И тут же женский голос со странным акцентом отозвался: «Кто здесь?», и его подхватило много женских голосов: «Кто здесь? Кто здесь? Кто здесь?»
Я подумал — нелепая мысль, — что несколько японок выследили нас и теперь крадут мою одежду. Прыгнул в кусты и оказался лицом к лицу с существом, похожим на гигантского паука или краба. Черное в тусклом освещении, высотой по пояс мне и метра два в поперечнике, две огромные клешни толщиной с мое туловище. И в каждой клешне по небольшому кусту. Существо размахивало ими, словно преграждая мне дорогу. Мягким женским голосом оно произнесло: «Кто здесь? Кто здесь?» И, по-прежнему держа перед собой кусты, попятилось к ручью.
Их были десятки, этих гигантских крабов, все они держали перед собой в клешнях кусты и повторяли: «Кто здесь?», пятясь к воде.
Я так удивился, что застыл неподвижно. У каждого краба у основания жвал есть орган, состоящий из нескольких трубок, оттуда и слышится голос. Последним крабам я крикнул:
— Анжело! — Они повторили: «Анжело! Анжело!» и с берега ушли в воду.
Детали защитного костюма были разбросаны вокруг. Гигантские крабы растащили их. Я собрал их и пошел к лагерю. Абрайра не спала. Я рассказал ей о крабах.
— Японцы называют их манэсуру онна — «дразнящие женщины», — ответила Абрайра. — Они часто встречаются вблизи рек. — Несколько секунд она смотрела на меня. Я все еще не высох после купания и был грязен от ходьбы по лесу. Абрайра спросила: — Анжело, тебе больно?
Спросила мягко — впервые она говорила со мной мягко после того, как я убил и изуродовал Люсио.
— Нет, — ответил я. — Просто думаю.
— У тебя больные мысли. О чем?
Лишь несколько дней назад я говорил себе, что мне не нужно ее сочувствие, а после схватки с Люсио боялся, что навсегда потерял его. Сейчас я понял, что высказываю самое сокровенное.
— Перед смертью мастер Кейго обвинил нас в том, что мы любим убийство. И вот я думаю, прав ли он. Во время схватки с Люсио я всем сердцем хотел опустить мачете, перестать мучить его, но не мог. Люблю ли я убийство? А когда я увидел мертвых женщин за городом, подумал, что человек не может этого выдержать. Такое зрелище делает жизнь невозможной. Но я лишь ожесточился. Чувства мои притупились. И вот я думаю, люблю ли я убийство.
Ребенком я постоянно подключался к сновидениям. И всегда радовался, когда хороший человек из мести убивал плохого. Теперь я понимаю, что действительно учился любить убийство. И, может, поэтому не остановился и прикончил Люсио. Потому что люблю убийство, потому что привык верить, что хороший человек может уничтожить плохого без всяких последствий. Но последствия существуют во мне. Я медленно умираю. И думаю, это со мной сделало общество. Может, общество злое. И если оно злое, я должен уйти от него. Я чувствую необходимость бежать, как заключенный хочет бежать из тюрьмы.
Абрайра посмотрела на меня.
— Каждый должен верить в собственную доброту, — сказала она. — Каким бы отвратительным ни был человек, он всегда найдет что-то в свою пользу и скажет: «Я хороший». Именно от этой врожденной веры в собственную доброту каждый повинуется большинству ограничений, наложенных на нас обществом. Ты не раскрашиваешь лицо в цвет солнца, не ешь попкорн на завтрак и не ходишь по тротуару навстречу направлению движения просто потому, что знаешь: общество не одобряет такое поведение.
Теперь ты совершил убийство и хочешь обвинить в нем общество, желая сохранить веру в собственную доброту. И, конечно, Кое-кто согласится, что виновато именно оно. Наше окружение любит убийство. Как ты говоришь, мы выросли, наблюдая насилие в самых разных формах, и считаем его прекрасным развлечением. Но согласно положениям социальной инженерии, всякое общество кажется злым и безумным, если посмотреть на него со стороны: социалист смотрит на нас и считает, что мы жертвы промывания мозгов и подходящие объекты для его усилий по достижению всеобщего счастья. Ему наш строй кажется отравленным разлагающим духом коммерции. А когда мы смотрим на социалистов, нас поражает, что их общество не дает им те сберегающие труд и усилия устройства, которые обожаем мы. У социалистов жизнь трудна. Кто же хуже, социалист или капиталист? В глазах социального инженера оба равно злы, и извне мы можем видеть зло в любом обществе, при этом себя самих оценивая как правильных и безупречных. Да, ты живешь в окружении зла. Но можно взглянуть в прошлое и убедиться, что существовали сотни культур, в которых убийство почитали больше, чем в нашей. Общество Кейго любит убийство не меньше. И как ты сказал, оно любит и самоубийство. Ты говоришь, что чувствуешь необходимость сбежать от своего окружения. Но разве ты не понимаешь: чтобы увидеть зло в собственном обществе, нужно до определенной степени уйти из него? — Абрайра внимательно смотрела на меня. — Ты можешь отыскать место, где не любят насилия. Но даже если найдешь его, снаружи оно покажется тебе злым в каком-нибудь другом отношении. Ты слишком индивидуалистичен, чтобы совместиться с обществом, устроенным другими.
Я какое-то время думал о ее словах. Никогда раньше не слышал от Абрайры таких слов и мыслей, и мне почему-то они казались неестественными для нее.
— Откуда ты все это узнала? — спросил я.
— Я изучала социальную инженерию в Чили. В конце концов нужно знать врага, — добавила она, имея в виду аргентинских идеал — социалистов. — Все знали, что идеал — социалисты развяжут войну. Этого требовала их философия.
Я надел свой защитный костюм, пошел в наше убежище и лет. Перфекто не спал, смотрел на меня, полузакрыв глаза. Я ничего не сказал ему. Если Абрайра права, я никогда не найду для себя общества лучше того, в котором уже нахожусь. Но мне казалось, что должно же существовать общество, которому я мог бы служить без отвращения. Однако когда я подумал об анархистах с Тау Кита, о скептиках с Бенитариуса 4, о юстинианах Марса, решил — Абрайра права: все эти культы вызывали у меня отвращение.
Мне снилось, что я на мосту, внизу по узкому руслу струится вода. По берегам ручья сидят большие черные крабы — дразнящие женщины — и собирают тростник. Трава на склонах тоже черная, как агат, в воздухе разлит сладкий запах Пекаря.
На расстоянии я вижу человека, седовласого старика, одетого в хороший серый костюм. Держится старик с достоинством, даже и с грацией. Украдкой поглядывает на меня через плечо, потом уходит за изгородь. Сердце мое бьется учащенно. Я чувствую, что знаю этого человека, и в то же время не могу узнать его. Если бы только увидеть его лицо! Мне необходимо его присутствие.
А я в грязном потном защитном костюме, словно тренировался на этом поле. Я бегу за стариком, бегу к изгороди и кричу: «Сеньор, сеньор! Можно мне поговорить с вами?»
Но когда я добегаю до места, где он только что был, его там уже нет. Я мечусь, я ищу его — и вдруг вижу далеко, он разговаривает с молодой женщиной, восхищается цветением сливы: розовые лепестки падают с ветвей, как вода в фонтане. Я зову его, а он скрывается среди деревьев. Молодая женщина начинает оглядываться, ищет, что встревожило пожилого джентльмена, а я бросаюсь за ним.
За сливами тропа среди высокой травы. Человек идет по этой тропе к сосновому лесу, он слишком далеко от меня, чтобы я мог его окликнуть. Я иду за ним, но боюсь углубляться в темный лес. Но все же вхожу в лес и вижу тропу, заросшую мхом: по ней почти не ходят. Зову его, и мой голос звучит глухо среди хвои. Я с. потыкаюсь о корни, они ломаются, как кости. Тропа видна плохо, и несколько раз мне кажется, что я ее потерял. Но я продолжаю преследование и еще дважды вижу далеко впереди серую фигуру.
Наконец я оказываюсь на небольшой поляне, и там маленький домик с деревьями папайи и орхидеями во дворе. Это мой дом в Панаме, слышится свист: поезд на магнитной подушке пересекает озеро Гатун. Прекрасный вид, и очень приятно оказаться дома.
Я иду к своему дому, открываю дверь и вдыхаю знакомый запах. Смотрю на то место на полу, где умер Эйриш: никаких кровавых пятен, вообще никаких следов его существования. Но при виде этого места меня охватывает сильное беспокойство, я ощущаю пустоту. Я слышу голоса, девочка Татьяна смеется над чем-то, и я вижу на верху лестницы Тамару; прямая и прекрасная, она сидит за столом и восхищенно смотрит на старика, который тоже сидит за столом, но спиной ко мне.
Я кричу: «Сеньор! Прошу прощения!» Тамара с ужасом смотрит, как я поднимаюсь по лестнице, пачкая перила своими грязными руками. Татьяна тоже сидит за этим столом, она откидывается в кресле и хочет убежать. Старик Анжело поворачивается лицом ко мне, глаза у него живые и яркие. Он рассержен моим приходом.
«Убирайся, злая собака! — кричит он. — Почему ты гонишься за мной?»
Я отступаю, пораженный его гневом. Гляжу на потрясенные лица друзей. И не знаю, что ответить. Достаю из кармана револьвер и стреляю ему в лицо.
Когда я проснулся, дождь прекратился и небо расчистилось. Воздушные шары Гарсона поднялись высоко. Мы отдыхали. Гарсон хотел, чтобы мы набрались сил перед встречей с ябандзинами; и столь же важно было не слишком удаляться от Кимаи-но-Дзи. Генерал хотел, чтобы ябандзины решили: мы, как стервятники, ждем, пока ябандзины сразятся с самураями «Мотоки», а потом нападем на уцелевших. Не желал, чтобы они догадались, что мы собираемся напасть на Хотокэ-но-Дза. Пусть поймут только тогда, когда у них уже не будет горючего для возврата.
Перфекто все утро следил за мной, бросал на меня сердитые взгляды. Я ждал, что он заговорит. Мавро отправился к друзьям, а Завала и Абрайра ушли мыться к ручью, оставив нас с Перфекто наедине.
— Анжело, — сказал он, — я видел, как ты вечером разговаривал с Абрайрой. — На лице его отражался едва сдерживаемый гнев, и я подумал, может, он сердится из-за того, что я провожу время с Абрайрой. Что-то такое я видел в его взгляде, когда он смотрел, как Абрайра помогает мне одеваться. Может, у него самого на нее виды? Он продолжал: — И несколько дней назад ты пошел погулять с ней, вместо того чтобы идти со мной в баню. Поэтому я должен спросить тебя: кто твой ближайший друг?
Он ревновал меня. С его обостренным чувством территориализма мне следовало этого ожидать.
— Ты мой ближайший друг среди мужчин, — ответил я. — Абрайра мой ближайший друг среди женщин.
Он смотрел в землю. Понимал, что у него никогда не могут быть такие отношения со мной, как у Абрайры. Я подумал, все ли привязавшиеся химеры так ревнуют. Может, кончится тем, что они будут сражаться друг с другом за мое внимание? И еще я понял: и Перфекто, и Абрайра ищут моего внимания с тех пор, как я вышел из криотанка. Оба стараются советовать мне, предостеречь меня, удовлетворить мои эмоциональные и физические потребности. Оба пытаются стать моими лучшими друзьями, теми, кому я доверяю.
— Если ты женишься на Абрайре, — спросил Перфекто, — можно, я буду жить рядом? Помогать тебе обрабатывать сад или просто приходить поговорить и выпить пива?
— Тебе всегда будут рады в моем доме, — ответил я. — Ты мой лучший друг.
Перфекто ненадолго задумался.
— Хорошо — пока ты помнишь, что я твой лучший амиго.
Через несколько минут вернулась от ручья Абрайра, и Перфекто крякнул ей:
— Абрайра! Я лучший амиго Анжело, а ты его лучшая амига!
* * *
После встречи с незнакомыми животными накануне вечером я не мог представить себе, что останусь на этой планете на всю жизнь. Гарсон сказал, что даже если мы победим ябандзинов, на Землю мы вернуться не сможем. Я не мог представить себе этого. Боялся, что забуду, какова Земля. Вспомнил, как хорошо было мне во сне в Панаме, какое спокойствие охватило меня дома. Да, я оставил себя там. Утратил способность сочувствовать, когда убил Эйриша. И подумал: найду ли себя вновь, если вернусь домой, в Панаму? Больше всего мне хотелось создать в мониторе для сновидений совершенно новый мир, иллюзию Панамы, какой она была, когда я ее покинул.
Позже я взял свой монитор и пошел к лагерю Гарсона. Никаких опасных животных не встретил, хотя много раз слышал шуршание в кустах: там существа размером с морскую свинку рылись в опавших листьях. В лагере Гарсона горел большой костер, вокруг сидело сотни две наемников. Они обменивались шутками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68