не грех для праведного убить неверного, ибо разве не сам Господь поклялся уничтожить злых? Поэтому убивай неверных и осуществляй дело Господа».
Я рассмеялся и бросил книгу на пол. Мне казалось, что святое учение должно быть несколько более святым. И какая ирония, что из всех книг на Земле я прихватил с собой именно эту! Но то, что она нравилась Эйришу, конечно, имеет смысл.
Мертвец в коридоре. Меня беспокоили его открытые глаза. Очень напоминают глаза Тамары.
Я вернулся и закрыл ему глаза. Но совершенно напрасно. Образ Тамары не так-то легко изгнать из сознания. Пока труп лежит здесь, он будет меня раздражать. И я подумал, не оттащить ли его в лазарет.
В лазарете есть специальный желоб, ведущий в отделение двигателей. Тело спустят по этому желобу, его масса будет преобразована в энергию и поможет двигать корабль или превратится в еду и воду. Но как я отнесу труп в лазарет? Там же Люсио. Поэтому мне пришло в голову оттащить тело к лестнице и сбросить вниз. Оно упадет на восемь уровней, и те, кто живет внизу, догадаются отнести его в лазарет.
Меня отыскал Перфекто. Он подошел, неслышно ступая босыми ногами.
— Что ты здесь делаешь один?
— Хочу избавиться от этого, — ответил я.
Он кивнул, схватил труп за ногу и развернул вдоль коридора. Я взял за вторую ногу. Тело уже расползалось и приклеивалось к полу. Без Перфекто мне бы никогда не дотащить его до лестницы. Мы подтащили мертвеца к колодцу и приготовились сбросить его вниз. Лестница похожа на те, что бывают в канализационном люке: круглая дыра и ступени, уходящие на восемь уровней вниз. Можно одновременно двигаться в двух противоположных направлениях. В любой момент на лестнице могут находиться двадцать человек. Мы смотрели, как люди поднимаются и опускаются, и ждали возможности сбросить труп.
Перфекто что-то задумал, но не решался сказать. Наконец он набрался смелости.
— Знаешь, Мигель говорит, что хочет чаще тебя видеть. Он к тебе привязался.
— Он и так держится поблизости. Меня это стесняет.
— Он очень хочет тебя видеть. Очень. Если Люсио начнет завтра Поиск, Мигель может помочь тебе.
Я колебался. Перфекто излишне опекает меня. Но я не мог представить себе, что и Мигель к нам присоединится. Однако кто знает? Большинству на корабле, кажется, все равно, если их убьют. Мигель может быть одним из таких людей. Неужели он бросится в огонь спасать меня только потому, что привязан ко мне?
— А каково это — быть привязанным? — спросил я.
Перфекто пожал плечами:
— Не знаю, смогу ли я объяснить. Слова редко могут выразить эмоции. Похоже… похоже вот на что: я был в больнице, когда родился мой первый сын. До этого у меня было две дочери, и я не очень надеялся на рождение наследника. Но когда я увидел ребенка, увидел, как он красив, — несмотря на то, что я его отец, я поднял мальчика и пожелал ему только добра. Хотел, чтобы в мире его ждало только хорошее. — Перфекто говорил хриплым голосом. Он редко упоминал о своей семье. — Такое чувство я испытываю и к тебе, Анжело, желание, чтобы тебя ждало только хорошее. И Мигель испытывает то же самое.
Умом я его понимал. У меня самого никогда не было детей, однако я мог разделить это ощущение вместе с Перфекто.
— Очень чистое чувство. Я бы хотел испытать нечто подобное. — Я порылся внутри себя и нашел только пустоту. — Я удивлен, как ты, испытывая такое, смог оставить семью.
В глазах Перфекто показались слезы, он помигал.
— Когда я узнал, что моя жена занимается любовью с другим мужчиной, я хотел умереть. И записался на Пекарь в поисках смерти. И так как корпорация «Мотоки» платит непосредственно моей семье, я решил, что мои дети будут хорошо обеспечены те двадцать два года, которые требуются, чтобы долететь до Пекаря. А после моей смерти получат страховку. Мне казалось это превосходным планом — пока я не увидел тебя. В тот момент у меня словно заново родился сын. Ты теперь моя семья. И то же самое испытывает Мигель. Ты позволишь нам защищать тебя? — Губы его дрожали от возбуждения, пока он ждал моего ответа. Я посмотрел на его густые волосы, на трехмерную татуировку зверя — зверь тоже возбужденно дрожал. И мне показалось странным, что он испытывает ко мне такое сильное чувство.
— Нет. Я буду сам сражаться в своей битве. И если меня убьют, вы с Мигелем через неделю найдете кого-нибудь еще. И забудете обо мне.
— Это не так легко. Привязанность нельзя порвать. Если тебя убьют, Мигель никогда не забудет чувства потери и своей вины.
Я пожал плечами. Мигель меня не интересовал. И на Перфекто у меня нет сил. Я не могу открываться навстречу боли других. За последние недели психическое напряжение симулятора, беспокойство, страх, усталость, шок от собственной жестокости и жестокости других превратились в поток, затопивший меня. Вначале мне казалось, что я справлюсь. Но я только защищался. Больше ничего не мог сделать. Чувствовал, что, если открою шлюзы, сойду с ума. Если позволю себе посочувствовать одному, беды всех остальных обрушатся на меня. И я подавлял собственное сочувствие, стараясь убить эмоции в зародыше.
В этот момент я хотел только одного — сбросить тело с лестницы.
Забота Перфекто обо мне казалась странной, несовместимой с тем, что я знал о химерах. Даже забавно. Этого можно было и не говорить, но я сказал:
— Ты ведь знаешь, что только генетическое программирование заставляет тебя заботиться обо мне?
— Знаю, — ответил Перфекто.
— Любовь с первого взгляда. Страсть, вызванная генетикой. Ну, наверное, это все же лучше, чем вообще ничего не чувствовать… — Мне показалось это остроумной шуткой. Моя собственная способность сочувствовать постепенно ускользала. В этом Перфекто лучше меня. Он по крайней мере способен хоть кого-то пожалеть.
Лестница освободилась, и мы столкнули тело вниз. Оно пролетело два уровня, ударилось, перевернулось в воздухе, зацепилось ногой и повисло. Висело и раскачивалось головой вниз.
Зацепилось оно у самого входа в лазарет. Даже если бы мы спланировали это нарочно, вряд ли справились бы лучше. Некоторое время мы смотрели, как оно качается, потом я, сам того не желая, спросил:
— Если бы там висела мертвая Абрайра… или Мавро, тебе не было бы все равно?
— Мне всегда нехорошо, когда умирает кто-то рядом, но я не стал бы особенно печалиться, — ответил химера.
— Почему?
— Я с того самого времени, как попал на корабль, знаю, что многие из нас умрут. В нашем контракте «Мотоки» гарантирует, что выживет 51 процент, но это значит, что половина из нас умрет. Поэтому я заранее решил не горевать.
Может, я подсознательно тоже заранее приспосабливался к неизбежности смерти многих? И потому-то и умерла моя способность к сочувствию? После смерти матери я опасался к кому-нибудь привязываться. И позже, когда мою сестру Еву изнасиловали, придушили и оставили у дороги, я научился обособляться от семьи, хотя в тот раз сестра выжила. После того как погибла моя жена Елена, я не сближался с женщинами — пока не встретил Тамару. Меня привлекло что-то в ее глазах, то, как она двигалась и улыбалась.
Я попытался вспомнить, каково это — заботиться о ком-то, но чувствовал себя опустошенным и изношенным, как старая пара джинсов. И не мог понять, что заставило меня принести Тамару на корабль. Эта часть меня уже умерла. Та часть, что заботится о других. И неожиданно я понял, почему все последние дни испытываю ощущение потери: умерла моя способность сопереживать. Я оставил ее в Панаме, она лежит на полу, мертвая, рядом с телом Эйриша. Абрайра открыла дверь нашей комнаты и выглянула в коридор. Вышла, ступая очень тихо. Я окликнул ее:
— А ты, Абрайра, если бы кто-то из нас умер, стала бы горевать?
Она села рядом со мной и заглянула в лестничный колодец, заметив раскачивающийся труп.
— Нет, — сказала она. — В сражении нельзя горевать. Ты старик, и я думаю, тебя, дон Анжело, убьют на Пекаре. И хотя ты мне нравишься, я не буду горевать ни о тебе, ни о ком другом на этом корабле.
Я чувствовал себя странно, словно на пороге истерии. Я всегда считал, что в человеке заложена способность к сочувствию. Но теперь понял, что, возможно, это не так. Такое понимание грозило уничтожить меня. Я сказал, желая отбросить ее ответ, доказать, что она изначально не права:
— Конечно. Ты удивительное создание, но по твоей генной карте я понял, что у тебя просто нет способности к сочувствию.
— Ты высокомерный глупец! — усмехнулась она. — Мы, химеры, не очень-то пользуемся сочувствием со стороны вас, людей!
Она права, права! Никакой жалости к ее племени люди не проявляли! Я вспомнил фотографию маленькой химеры, похожей на летучую мышь; ее безжизненное тело свисало между двумя чилийскими крестьянами, которые забили ее до смерти. Эта фотография демонстрировала, как люди поступают с теми, кого не считают людьми. Во всех кровавых войнах, в каждом акте геноцида, в каждом убийстве, совершенном толпой или государством, того, кого убивают, прежде всего обвиняют в том, что он не человек, ниже человека. И я неожиданно понял, почему все племена каннибалов называют себя на своем языке «люди». Мы вначале убеждаем себя, что наши враги отличаются от нас в худшую сторону, а потом убиваем их. Я понял, что жестокость и безжалостность, которые всегда считал принадлежностью душевнобольных и злых, на самом деле составляют неотъемлемую часть меня самого. Я убил Эйриша и, если сложатся соответствующие обстоятельства, буду убивать снова и снова.
Есть древнее изречение: «Одних мир потрясает, другие потрясают его». Я всегда гадал, к какой же группе отношусь, и теперь понял: я тот, кого потрясает мир, меня потрясает картина мира, каков он есть.
Я рассмеялся — конвульсивным смехом, почти рыданием. При первой встрече с Абрайрой я поклялся, что покажу ей человечество в лучшем виде, на самом же деле она показала мне меня в истинном свете, и зрелище это вызвало во мне отвращение.
— Ты права. У меня самого в душе не много сочувствия. Я всегда считал его очень важной особенностью. Но теперь я вижу, что по природе я убийца. Я убивал раньше и буду это делать впредь. И, возможно, способность быть безжалостным больше поможет мне выжить, чем я считал.
Абрайра с любопытством взглянула на меня. То, что мне показалось решающим откровением, ее совершенно не взволновало.
— Надеюсь, у тебя есть способность быть жестоким, — небрежно заметила она. — Если хочешь выжить в моем мире, нужно иметь не только еду, питье и воздух. — Она поднялась и вздохнула. — Перфекто, возвращайся. Мне нужно поговорить с доном наедине. Он согласился:
— Si.
Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся за дверью.
Абрайра негромко заговорила:
— Дон Анжело, с самого первого момента на корабле я знала, что у нас будут неприятности с Люсио. Нападение сегодня в симуляторе доказывает, что я права. Он спланировал его недели назад. Должно быть, замышлял с самого начала и ждал возможности публично унизить нас. Это его способ провозглашения Поиска — если не веришь мне, спроси у любой химеры, что это значит. От этого не уйдешь. И тут нельзя колебаться, нужно сразу пускать в ход нож.
— Конечно, — ответил я.
— Ты готов убить его? — Голос ее звучал напряженно, и я понял, что она собирается нанести удар первой. Прежде чем ответить, я обдумывал последствия. Абрайра продолжала: — Анжело, в такой ситуации твои сомнения могут обернуться для нас бедой. Подумай о Перфекто: он слепо следует за тобой. Если он почувствует твою неуверенность, в решающий момент тоже проявит колебания. Ты не должен выказывать никаких сомнений! Это не только глупо, это опасно. Мы должны ударить первыми. К дьяволу приказы Кейго, мы должны ударить!
Я попытался разобраться в этой путанице. Не стал с ней спорить, но понимал, что доводы в пользу сдержанности не противоречили бы моим предыдущим действиям. Я порезал Люсио, но Абрайра говорит об убийстве. И мне это кажется слишком хладнокровным. Абрайра заметила мое нежелание соглашаться с ее планом.
— В первый же день я попросила тебя поговорить с Перфекто для того, чтобы я могла надеяться на его послушание. Ты этого не сделал. Ты возражал против нашей мести Люсио. Видишь, к чему это привело? Ты ведь не говорил с Перфекто обо мне?
— Нет, — ответил я. — Все время что-то мешало. Она махнула рукой, словно отбрасывая мои объяснения, и снова села рядом со мной.
— Я тебя не виню. Такие слова должны исходить от сердца. Ты слишком стар, чтобы повиноваться мне без размышлений. Но, Анжело, в этом мне нужна твоя поддержка.
Я кивнул. Пытался сказать, что поддержу ее. Но слова застряли у меня — в горле.
Абрайра покачала головой и прекратила спор. Заговорила о другом.
— Анжело, — продолжила она негромко, — я никогда не любила мужчину. Никогда сама не отдавалась ему. Но меня трижды насиловали. Первый раз мне было девять. Я вышла за пределы поселка генных инженеров в Темуко. Старик поймал меня и чуть не задушил — он совал мне в рот свой пенис. Как раз в это время подняли крик, что Торрес создает неизвестно кого, вместо того чтобы совершенствовать обычных людей. Старик знал, что я химера и меня не защищают законы, как других девочек. Я пошла в полицию, и там захотели посмотреть мой геном, прежде чем действовать. Им выдали его, и с тех пор я всегда знала, что я химера, потому что этого старика так никогда и не привлекли к ответственности.
Она остановилась, несколько раз глубоко вздохнула, справляясь с собой. Я подумал: ну вот, теперь она пытается убедить меня помочь ей, воздействуя эмоциональными аргументами. Неприкрытая попытка манипуляции.
— Вторично меня изнасиловали четыре года спустя. После войны в Чили я пыталась заняться чем-нибудь полезным. Нашла работу — продавала обучающие программы в Перу. Однажды я шла по улице, где несколько парней играли в бейсбол. Когда я проходила мимо, один из игроков ударил меня по голове битой. Шрам сохранился до сих пор… — Она отвела волосы и показала рубец над левым ухом.
— Они привязали меня к столу в пустом сарае. Я находилась там три дня. Много раз они приходили и насиловали меня. Иногда приводили друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68