«Спасибо тебе, Бог Войны, за милость, но позволь еще раз испытать упоение риском». Тысячнику казалось, что Ув-Дайгрэйс поймет его.Перевалило за полночь – отличное время для того, чтобы отправиться в дорогу. Тракт безлюден, и никто не станет путаться под ногами. Осталось только заехать за этим жрецом и – на юг.Обхад искренне надеялся, что навязанный ему спутник не станет обузой в пути.В конюшнях все уже было готово – садись да поезжай. Он вскочил в седло, принял в руки поводья остальных трех коней и направил скакуна к выходу.Конюшие смотрели ему вслед и понимающе переглядывались: время сейчас сложное, так что нет ничего удивительного в том, что господин тысячник отправляется в дорогу на ночь глядя. В последние несколько дней такое происходило очень часто.Обхада без лишних расспросов выпустили из дворца, и вот уже темные улочки Гардгэна приняли его в свои объятия и каменные дома принялись задумчиво поигрывать эхом от конских копыт.В храмовом районе стонали флейты и скорбно рокотали барабаны. Торжественные похороны… вот только чьи?Тысячник въехал на улицу Церемоний, запруженную людьми от начала до далекого, не видного отсюда конца; приостановил коня и присмотрелся.Поблескивал в лунном свете черный булыжник мостовой; кругом были люди, много людей. В основном – служители различных культов, одетые сегодня непривычно ярко и роскошно, с венками, ритуальными музыкальными инструментами, с сосредоточенными лицами и печальными глазами.Обхад спешился и пошел сквозь толпу, прижимаясь к стенам храмов, поскольку посередине улицы передвигаться было невозможно. Но даже и здесь, на краю потока, тысячника несколько раз задерживала тугая сила людской толпы. Приходилось останавливаться и пережидать.Во время одной такой вынужденной остановки он стал невольным свидетелем разговора – даже не всего разговора, а только части. Разговор показался ему любопытным, пускай и не настолько, чтобы задерживаться и дослушивать его до конца.Говорили двое. Один – низкорослый немолодой мужчина с седой бородой и с необычайно светлыми голубыми глазами, другой – сухощавый старик в дорогом халате, все время потиравший руки. Кости у него ломит, что ли?– Да, – кивал голубоглазый – Тебе не соврали. В голосе говорившего Обхаду почудилось плохо скрываемое презрение к собеседнику. Старик покачал головой:– Жаль. Он был одним из немногих, кого я не считал своим врагом.– Это не было взаимным. – Голос голубоглазого стал холоднее, а взгляд – жестче. – Мне говорили, что ты не появишься в Гардгэне. Тебя ведь предупреждали.– Сегодня такая ночь… – Старик неопределенно пожал плечами и потер руки. – Вне всякого сомнения, я не появлюсь в Гардгэне в ближайшее… время. Но сегодня я захотел приехать – и приехал. Спустишь на меня своих храмовых псов?– Ты же знаешь, что нет. У тебя есть право на то, чтобы проститься с ним. – Голубоглазый помолчал, а потом произнес, скорее для самого себя, чем для своего собеседника: – Странные времена. Никак не могу поверить, что он на самом деле умер.– Что? – встрепенулся старик. – Что ты сказал?– А ты не знал? – удивился голубоглазый. – Он умер. Да-да, именно в том смысле, который вкладывают в это слово…Толпа расступилась перед Обхадом, и он поспешно втиснулся в освободившееся пространство, так и не дослушав чужой беседы до конца.Еще некоторое время он продирался сквозь людской поток, но в конце концов все-таки попал туда, куда стремился, – перед тысячником стоял храм Ув-Дайгрэйса. Обхад въехал на задний двор и привязал там коней, чтобы их никто не спугнул (красть здесь считалось тягчайшим преступлением, а вот испугаться нечаянных резких движений и громких звуков животные могли). Потом поднялся по ступенькам и – остановившись на мгновение, чтобы преисполниться необходимым внутренним состоянием, – вошел в храм.Обхад бывал здесь неоднократно, поскольку, как и положено воину, почитал Бога Войны более других Божеств. Но всегда, стоило ему только ступить под своды храма, откуда-то из теней появлялся какой-нибудь младший жрец и произносил ритуальную фразу приветствия. На сей же раз Обхада встретили только тишина с пустотой – больше никого.Он постоял на пороге, удивленный таким небрежением к традициям, а потом направился к алтарю. Тысячник знал, что где-то рядом должен находиться проход в коридор, который ведет в помещения для жрецов. Время подгоняло, и Обхад готов был нарушить уединение служителей Бога для того, чтобы поскорее выехать из города. Ув-Дайгрэйс простит, а нет – что же, это его, Обхада, выбор…Когда он приблизился к алтарю, с улицы кто-то зашел, заслоняя собой пляшущий свет факелов и фонарей.– Вы что-то ищете, господин? – поинтересовался вежливый голос.– Да, – кивнул, оборачиваясь, Обхад. – Я от господина Ар-махога. Ваш верховный жрец…– Понимаю, вы тот, кто едет на перевал, – сказал вошедший. – Простите, что заставил вас ждать. Кони готовы?– Готовы.– В таком случае поспешим. – Человек знаком пригласил Обхада к выходу. – Тиелиг просил, чтобы мы не задерживались.Тысячник и жрец направились туда, где были оставлены животные.Когда они вышли на улицу, с небес, неожиданно и свирепо, обрушился ливень. Торжественная процессия замерла, словно падающая с неба вода была знамением… впрочем, как знать.Обхад поднял голову и фыркнул, стряхивая с усов дождинки. Его спутник натянул на голову капюшон и выжидающе посмотрел на тысячника. Они свернули за угол и подошли к коням.Уже вскакивая в седло, Обхад вспомнил, что до сих пор не знает имени своего спутника.– Как мне вас звать?– Джулах, – донеслось из-под капюшона.Тысячник кивнул и развернул коня к выезду на улицу Церемоний. Им предстояло сегодня одолеть большое расстояние, и оставалось лишь надеяться на выносливость жреца. Кажется, этот выдержит./свечение гнилушек на кладбищенских могилах, вырванное из темноты – смещение/У Ханха сделали остановку. Будь на то воля Талигхилла, он гнал бы людей и животных дальше, но следовало вымыть взятых на рудниках Братьев; к тому же Ханх – не разлившийся по весне ручеек, на переправу нужно время. Вынужденная задержка грозила затянуться минимум на полдня – невеселая перспектива. Талигхилл послал своего нынешнего старэгха Шэддаля на противоположный берег, а сам остался на этом, чтобы следить за переправой.Сжигаемый изнутри желанием действовать, Пресветлый взобрался на коня и направил его на холм, с которого открывался вид на мост и большую часть войска.«Чуден Ханх при тихой погоде», – писал когда-то забытый ныне поэт-философ. Поэт умер, а строка осталась, и теперь Талигхилл понимал почему. И впрямь чуден. Он множество раз в своей не такой уж долгой жизни (особенно – с позиций предстоящего) бывал здесь, но не обращал внимания на реку – из-за занавесок паланкина немного увидишь. Теперь же, оказавшись перед величественно разлившимся водным исполином, смотрел, затаив дыхание… впрочем, какое там «затаив»! – перехватило у него дыхание от этой величественности и неторопливости; так течет по своим делам удав-долгожитель, так качает верхушками стволов бамбуковая роща, так шагает, таща за собой плуг, матерый буйвол, так выдыхают облака горы. Так несет воды Ханх.Солнце теплым золотом переливалось на мельчайшей волне, одном лишь намеке на волну; летели, встревоженные громкими голосами и ржанием коней, рыболовчики – яркие длинноносые птицы размером с воробья-переростка; у дальних камышей выбирал сеть полунагой селянин в круглой соломенной шляпе. Деревянный мост, построенный чуть ли не самим Хреганом и с тех пор заботливо ремонтируемый, отражал лучи натертыми до блеска поверхностями статуй, укрепленных на перилах через равные промежутки. По мосту двигались люди и лошади. Сборщики платы за переход на тот берег (иначе – на какие средства обновлять мост?!) отошли в сторонку и сидели на бревне, лениво перебрасываясь между собой фразами. На солдат они завистливо косились: сколько денег можно было бы… Но не станешь же спорить с Пресветлым – пришлось пропустить так.Вот по дороге, из-за спины Талигхилла, выехали два всадника на взмыленных скакунах, и сборщики мгновенно напряглись. Подскакавшие некоторое время пререкались с распорядителем переправы – тот не хотел пропускать до тех пор, пока на противоположном берегу не окажется все войско. Всадники отчаянно спорили.Все-таки приехавшие договорились, так как пристроились к воинам и потихоньку начали продвигаться к мосту. Сборщики хотели было хоть с этих взять плату, но тот, что постарше, показал какую-то грамоту, и те отстали. Его спутник, одетый жрецом Ув-Дайгрэйса, на происходящее никакие отреагировал и все время, опустив голову, смотрел вниз, на воду.Проехали.Ниже по течению, за мостом, мыли «счастливчиков». Это прозвище цепко закрепилось за бывшими каторжниками, и теперь по-другому их называли редко. Те, впрочем, были полностью согласны с таким определением. Ведь и впрямь – счастливчики.Их согнали к берегу прямо в том рванье, которое осталось после рудников, и велели входить в реку, а уж там – раздеваться.Темные крошки насекомых сыпались на играющую бликами поверхность воды. Бывшие каторжники вздрагивали от прикосновения нагревшихся под солнцем волн и с наслаждением срывали грязные тряпки, которые вынуждены были носить последние… сколько месяцев? Люди отшвыривали рвань прочь, подальше от себя и от берега, драные лоскуты плыли, влекомые течением, переворачиваясь и опускаясь на дно, цепляясь за круглые, с вырезанной долькой, листья лотоса. Избавившись от этого последнего знака своей былой несвободы, «счастливчики» наклонялись к воде, чтобы, зачерпнув полные пригоршни золотистой, теплой жидкости, вылить себе на шею, на спину, омыть лицо; а потом, отыскав подходящий камень, принимались с остервенением отдирать с тела грязь, буквально въевшуюся в кожу. Воины, приставленные «приглядывать» за бывшими каторжниками, одобрительно косились на них, кое-кто зубоскалил, но несмело, скорее по привычке. Все-таки у людей праздник – им вернули жизнь, когда они и надеяться-то на это не смели. Чужое счастье солдат привык уважать.Тэсса покачивалась в седле, полуприкрыв глаза тяжелыми от усталости веками: лишь бы не видеть. Тогин, как и прочие освобожденные, яростно срывал с себя тряпки и тщательно «мылся, разбрызгивая воду. Его тело, худое, с выступившими ребрами, все в шрамах и ссадинах… она отвыкла от его тела; она помнила Тогина другим – сильным и властным, насмешливым и ироничным, она… помнила ли? помнила ли его таким, каким он был на самом деле? Теперь странно смотреть на этого… человека. Тогин казался чужим; это пугало.Ты сама, наверное, кажешься ему не менее чужой. Сильная, самоуверенная, сидишь на коне и – сверху вниз – наблюдаешь за его радостью, внешне бесстрастная, как одна из этих статуй на мосту. Когда-то ты была совсем другой.Но… я ведь изменилась ради него! Чтобы спасти, чтобы…Тэсса отвернулась и раздраженно тронула коня шпорами, отъезжая от берега. Она только сейчас заметила, что в сгрудившейся у реки толпе, которая наблюдала за моющимися, стоял и Кэн вместе с Кэйосом. Воительница спешилась и подошла к ним.В седеющем Брате, поддерживающем ее в этом предприятии, наметились перемены, но Тэсса только сейчас это заметила. Он стал… даже не знаю – светлее, что ли? В нем появилась какая-то искра, которой раньше не было. Он как старая комната, куда вернулся былой хозяин. Этот хозяин первым делом открывает скрипучие ставни, стряхивая с них пыль, и солнечные лучи заливают все вокруг.Кэн улыбнулся воительнице и похлопал по плечу Кэйоса:– Мы вот решили покамест не переправляться, подождать… Он не сказал, чего именно подождать, – все было ясно и так.Тэсса кивнула:– Понимаю.Они молча стали смотреть на то, как вымывшиеся «счастливчики» выходят из воды и надевают новую одежду, выданную им по приказу Талигхилла. Потом бывших каторжников построили и повели к мосту, на переправу.Тэсса и Кэн проводили уходящих долгими взглядами, и только Кэйос продолжал насупленно смотреть перед собой. Ему не нравилась затея Брата с Пресветлым; если говорить точнее, ему не нравилась та уверенность, с которой вели себя Тэсса и Кэн. Почему-то они считали, что теперь опасность им не угрожает, Кэйос же понимал: присутствие правителя в башнях ничего не меняет, даже наоборот. Вот только никто не хотел его слушать. Он бы рассказал Укрину, но тот, кажется, не посвящен в эту тайну, а подводить Тэссу Кэйос не хотел.Парень оглянулся и посмотрел на холм, с которого следил за происходящим сам Пресветлый. Кэйосу показалось, что их взгляды пересеклись; потом правитель отвернулся и стал смотреть на мост, по которому шагали его солдаты.Раскаленное солнце сползало к реке./блик на воде – смещение/Переправляться закончили темной ночью, когда жертвенный серп луны взрезал небо, орошая его брызгами звезд. Талигхилл миновал мост одним из последних, и ему, если честно, было сейчас не до поэтических сравнений. «Чуден Ханх…» Да демоны с ним, с Ханхом! Авангард войска, растянувшегося сейчас чудовищной пыльной змеей, уже входил в тоннели, ведущие к башням, скоро там окажется и он, правитель Ашэдгуна. Путь во тьму, путь к смерти. Тут не до поэзии. Да и спать хочется, до рези в глазах.Талигхилл зевнул и покачнулся в седле, когда конь неосторожно ступил на оброненный кем-то дырявый башмак. Ехавший рядом Тиелиг внимательно посмотрел на правителя, но промолчал, хотя во взгляде и самом движении читалось неодобрение. Пресветлый и сам понимал, что следует отдохнуть, но торопил людей, а в этих условиях… Короче, приедем в башни, там отдохнем… если будет время на отдых.Жрец повел головой (не понять: то ли непроизвольно, то ли преднамеренно качнул, выказывая неодобрение). Сзади еле слышно вздохнул Джергил, не спавший вот уже вторые сутки.Стук копыт.Подъехал Сог, костлявый едкий Клинок, один из помощников Тэссы.– Пресветлый, согласно распоряжениям, отданным еще в Гардгэне, войска сейчас разделяются и входят в Восточный и Западный коридоры. Но в оных распоряжениях ничего не сказано о «счастливчиках»… – Брат поперхнулся и поправил себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67