А после одного прошлогоднего расследования, на которое мы здесь опять-таки отвлекаться не станем, попал на заметку к высшему начальству. Вне очереди пожалованный чином, был призван на ответственную должность, следственным приставом одной из населеннейших частей столицы. Только прибыл, не успел ещё, как говорится, крылья расправить — и на тебе: ужасное убийство, да ещё из того разряда, который в следовательской среде называют некрасивым словом «тупняк» или «топняк», по-разному выговаривают. При первом звучании имеется в виду тупиковость расследования, при втором — что впору топиться, всё одно истины не дознаешься.
Глава четвёртая
Р.Р.Р.
Город, за день набравший полную каменную грудь зноя, теперь выдыхал горячий воздух обратно, так что и ночью облегчения не предвиделось. Надоедливое летнее солнце, совсем ненадолго убравшись на крыши, в самом незамедлительном времени высунулось с другой стороны, однако Порфирий Петрович не заметил рассвета, как перед тем не обратил внимания на наступление сумерек.
Он работал.
Сначала листал прихваченную из комода тетрадку и что-то из неё копировал своим меленьким, истинно бисерным почерком. Потом, это ещё засветло, письмоводитель принёс списанные в блокнот имена закладчиков и был отправлен в новую рекогносцировку — опрашивать Лизавету обо всех знакомых убитой. Пока Александр Григорьевич отсутствовал, пристав перенёс имена на маленькие бумажные квадратики, по человеку на карточку. Получилось немало, четыре с лишком десятка. Когда вернулся Заметов, стопка увеличилась ещё на пять имён (знакомцев у покойной Алены Ивановны было мало: четверо деловых да один священник).
Александр Григорьевич уселся в кресло и приготовился наблюдать, как следственный пристав станет разгадывать тайну преступления, но ничего особенно интересного не происходило. Надворный советник, переодевшийся в стоптанные туфли и халат, всё сидел перед столом, шевелил губами да шелестел карточками: то так разложит, то этак.
Посидел Заметов, посидел, не осмеливаясь препятствовать мыслительной работе пристава разговорами, да и уснул. А Порфирий Петрович курил папироску за папироской, ерошил редкие, лёгкие как пух волосы на темени, тоскливо бормотал: «Вразуми Господи, подскажи. Пожалей болвана безмозглого». Бумажки же так и летали из стопочки в стопочку слева направо, справа налево, будто карты в пасьянсе.
Часу этак примерно в четвёртом Александр Григорьевич пробудился оттого, что надворный советник тряс его за плечо.
— Вставайте, батюшка, вставайте-с. Вот вам перо, вот бумага. Пишите-с.
Письмоводитель, зевая, сел за стол.
— Что писать?
Он увидел, что карточки разложены по-новому, иначе чем прежде, а на большом листе изображено подобие таблицы со многими графами, незаполненными.
— Метода готова-с, — объяснил Порфирий Петрович, потирая красные от бессонной ночи веки. — Вот сюда, в левую колоночку, все имена перепишите, в столбик. Далее звание, род занятий, пол, возраст, размер ссуды, заклад, срок возврата, адрес. Важнее всего две последние графы. Вот эта, физическое состояние субъекта — в смысле, мог топором-то или нет. И вот эта: есть или нет alibi на момент преступления. Наша с вами ближайшая работа — все эти клеточки сведениями заполнить. Тогда список усохнет, съёжится до нескольких имён, вот увидите-с.
Окончательно проснувшись, Заметов задал вопрос, который не давал ему покоя ещё давеча, когда он наблюдал за размышлениями пристава и не решался их прервать.
— Порфирий Петрович, ну а ежели убийца свой заклад унёс, чтоб имени нам не оставлять, тогда как?
— Не смею на сие и надеяться. Слишком было бы просто-с. Вот видите-с? — Надворный советник достал из кармана тетрадку, взятую им из комода процентщицы. — Шелудякова сюда все сведения записывала. У неё тут всё честь по чести, с адресами, с именами-отчествами. Я сравнил с вашими обёртками. Всего пяти недостаёт-с. Эти пятеро у меня в стопочке самыми верхними лежат-с. Однако излишне на сей счёт не обнадеживаюсь. Проверим их, конечно, в наипервейшую очередь, однако уверен, что злодей ухватил свёртки наугад, прямо сверху, горстью-с. Вы пишите, пишите. Сюда вот имя, отчество, фамилию, — показал пристав ещё раз.
Александр Григорьевич обмакнул перо, занёс его над бумагою и остановился.
— Не поместится. Мало места оставили. Даже если фамилию с инициалами — все равно не поместится.
Пристав ужасно расстроился собственной оплошности.
— Не сообразил, виноват-с. Аи, досада какая! Битый час таблицу по линеечке рисовал, все пальцы перепачкал, а про это не додумал-с!
Попричитав некоторое время таким манером, махнул рукой:
— Знаете что, голубчик мой, вы одними инициалами обозначайте, тремя буковками. Да ещё нумер каждому проставьте. Ничего, авось не перепутаем-с. Я их всех уж наизусть успел выучить. Ну, пишите, а я пока кофею сварю.
За кофеем Порфирий Петрович изучал таблицу, помечая некоторые нумера карандашиком как наиболее обещающие. Так доскользил он грифелем до 27-ой позиции, (это был студент, тому три дня заложивший копеечные серебряные часы), не заинтересовался и двинулся было дальше, но вдруг дёрнулся всем телом, подобрался и быстро-быстро захлопал глазами.
— Так-так-так, — скороговоркою пробормотал надворный советник, вскочил, подбежал к коробкам, в которых лежали у него книги и бумаги, ещё не переправленные в казённую квартиру, и принялся в них рыться, приговаривая: — Где же-с, где же-с… Ах, нет, неужто… Но позвольте-с, я же доподлинно… — и прочую подобную чепуху.
Заметов смотрел на его странное поведение во все глаза.
— 27-ой — это у нас студент Раскольников, верно? — обернулся с корточек Порфирий Петрович.
Взяв карточку, письмоводитель подтвердил:
— Точно так. Студент Раскольников Родион Романович, проживает в Столярном переулке, в доме Шиля. Помню такого, на него квартирная хозяйка жаловалась. Учился в юридическом факультете, но бросил. Не платит и не съезжает. А что он?
— Родион Романович, ну да-с. — Пристав с досадой отпихнул коробку. — Газеты-то переправил… Неужто… Да нет, невозможно-с… Хотя отчего же… В юридическом, говорите?
— Кажется, так. А чем он вас привлёк? — Александр Григорьевич с любопытством просмотрел карточку, заглянул и в таблицу, но решительно ничего подозрительного не заметил. — Имеете основания полагать, что это он, старуху-то? Какие?
— Почти никаких-с. Просто фантазия-с, проверить надо, — уклонился от ответа Порфирий Петрович и ни с того ни с сего хлопнул себя по лбу. — А редактор-то!
— Что «редактор»?
Но надворный советник, кажется, и не услышал.
— Ну и Митю, конечно… — опять понёс он невнятицу, прищуренно глядя в окно. — И это уж непременно. Митю нынче же. А вы, славный мой, вот что, — обратился он уже не к своим мыслям, а к письмоводителю. — Вы ещё прежде, чем первые пять нумеров проверите, у которых заклады пропали, выясните-ка всё как возможно подробнее про этого студента. Особенно на предмет местонахождения господина Раскольникова в момент убийства. И ступайте, ступайте.
Он чуть не вытолкал Заметова в прихожую.
— Мне в съезжий дом нужно, неотложно-с.
— Поспали бы, хоть часок, — успел крикнуть Александр Григорьевич до того, как его окончательно выпихнули на лестницу, но вместо ответа у него перед носом захлопнулась дверь.
В продолжение дня пристав и его помощник каждый занимались своим делом, так что в назначенный час (к ужину) оба явились с уловом. Судя по сияющей физиономии письмоводителя, он кое-что раскопал, да и у Порфирия Петровича вид был довольный, словно у полакомившегося мышью кота. Заметов хотел сразу же начать рассказывать, уж и записки свои достал, но надворный советник остановил его:
— Прежде всего подкрепим материю, которая, согласно новейшим европейским учениям, следует прежде духа. Поди, не завтракали, не обедали? — участливо спросил надворный советник. — Я, признаться, тоже-с. Эй, человек! Принеси-ка нам, дружок, графинчик анисовой, щей горшочек и что там у вас, стерлядку привезли? Давай!
Встреча была назначена на Садовой, в трактире «Пале-де-Кристаль», отличавшемся преогромными, от пола до потолка, окнами, отчасти оправдывавшими громкое название. Хрустальный чудо-дворец, возведённый тароватыми англичанами для Всемирной выставки сплошь из стекла и железа, у нас видели разве на картинках, однако до того впечатлились сим провозвестием будущих чудес архитектуры, что стеклянные веяния сказались даже и на трактирах.
Не успел Александр Григорьевич отломить кусочек хлеба и намазать его маслом, как пристав, противореча собственным словам о материи, нетерпеливо спросил:
— Ну, что те пятеро и Раскольников?
Отложив хлеб, письмоводитель принялся докладывать.
— Меж пятерых, чьи заклады похищены из старухиного сундука, трое причастны быть не могут. Нумер второй неделя как в больнице с горячкой, и доктора говорят, что вставать с кровати никак не способен. Нумер третий как неисправный должник сидит в яме. Нумер пятый вчера в седьмом часу был на поминках и никуда оттуда не отлучался, что подтверждает большое количество свидетелей.
— Хорошо-с, — наклонил голову Порфирий Петрович. — Далее.
Остаются двое. Нумер первый, вдова губернского секретаря Аксинья Зоиловна Липучкина июня 14-го дня взяла под залог бус четыре рубля. Где пребывала весь вчерашний вечер, неизвестно. Однако женщина она сухонькая, и вот такого росточка. Чтоб ударить процентщицу, а тем более долговязую Лизавету по макушке, ей бы, наверно, пришлось вскарабкаться на скамеечку…
— Бог с ней совсем, с Липучкиной. — Пристав отмахнулся. — Что нумер четвёртый?
— Вот про четвёртого-то я и хотел. — Александр Григорьевич зашуршал страничками, успев-таки сунуть в рот корочку. — Нумер четвёртый — приказчик Николай Дормидонтович Попов, занявший шестнадцать рублей с полтиною сроком на два месяца под залог серебряного турецкого кинжальца. — Заметов со значением взглянул на начальника. — Где пребывает, ни соседи, ни родственники не знают. Исчез ещё третьего дня, и никто ничего. Я думаю, уж не он ли? На всякий случай я все сведения про него списал. Есть и словесный портрет. Не объявить ли розыск?
— Дайте-ка-с, — попросил Порфирий Петрович протягивая руку за тетрадочкой. — Хм. Глаза голубые… Волос кучерявый… Лицом чист… Румянец… Трезвый характер… Угу… Нет, — твёрдо объявил надворный советник, прочтя до конца. — Не Попов это. Нате вашу тетрадочку.
Заметов расстроился:
— Почему вы знаете? Кинжалом вон владеет. И alibi у него нет.
— Да вот у вас написано: «По сведениям соседей, играет на бирже, имеет счёт в сберегательной кассе». Стало быть, рачительный человек, аккуратный, копейку бережёт. Если такой пойдёт на злодеяние, то сделает всё капитально, без добычи не уйдёт, трех тысяч в комоде не оставит-с. Кинжалец он наверняка сдал в залог, потому что желал собрать побольше средств для биржевой игры. Там же, на бирже, вы его и найдёте. Или вы газет не читаете-с? Зря, я каждоутренне проглядываю. — Как бы в подтверждение, Порфирии Петрович достал из кармана сложенный газетный листок и положил рядом с тарелкой, куда официант наливал щи. — У нас на бирже бумаги взлетели в цене и продолжают возрастать, уже второй день-с. В связи с Суэцким каналом. Неужто не слыхали-с? Дельцы у биржи днюют и ночуют, прямо на ступеньках. Там ваш Попов, там. Вы лучше про студента Раскольникова.
— Извольте. — Александр Григорьевич с сожалением перелистнул страничку — ему жалко было расставаться с идеей о злодее-приказчике. — Тут неясно. Я говорил с бабой, которая там в служанках. Настасьей звать. Расторопная такая, бойкая… Он, Раскольников этот, всё у асессорши Зарницыной квартирует, в Столярном переулке. Живёт, а не платит, давно уже.
— Это вы уже говорили-с, ещё давеча, — мягко заметил Порфирии Петрович. — Вы про местопребывание субъекта в интересующие нас часы.
— В том-то и штука, что доподлинно Настасья сказать не может. Вроде как Раскольников у себя в комнате сидит, этак уже с месяц. То ли нездоров, то ли в хандре. Но дверь из его комнаты на чёрную лестницу выходит. Там очень даже просто выскользнуть и вернуться, так что ни одна душа не заметит.
— Это, пожалуй, хорошо-с. — Пристав задумчиво наморщил лоб. — Даже вполне хорошо-с. Стало быть, у Раскольникова alibi нету-с.
— Никакого.
Заметов поглядел на дымящуюся тарелку и сглотнул слюну. Разлитая по стаканчикам анисовая тоже стояла нетронутой.
— Далее рассказывайте, — велел пристав. — Про субъекта-с.
— Раскольников Родион Романович, от роду двадцати трех лет, вероисповедание православное, сын титулярного советника, давно покойного. Прибыл из Рязанской губернии, где проживают его мать и младшая сестра. Натура нервная, или, как выразилась Настасья, «шибко дёрганый». Стало быть, мог в аффектированном состоянии убить, тут же поступка своего напугаться и сбежать. — Заметов сделал маленькую паузу, чтобы надворный советник вполне оценил и термин «аффектированное состояние» и психологичность вывода. — В столице Раскольников без малого три года учился на юридическом факультете, и, кажется, старательно. Однако за невнесением платы отчислен. Беден он очень. Настасья говорит, иногда мать ему пришлёт, но что она может, вдова-то? Раньше уроки давал — бросил. В общем, положение у него такое, что либо в омут головой, либо с топором на улицу, — красиво, на логическом тезисе окончил свой отчёт Александр Григорьевич и с полным правом вознаградил себя стопкой, да и щей хлебнул ложку-другую-третью. — А у вас что, Порфирий Петрович?
— Почти ничего-с, — с загадочным видом, противоречившим этим словам, ответствовал надворный советник и тоже поднёс ко рту ложку, однако, подержав на весу, опустил обратно в тарелку. — Думал-с. Кое с кем словечком перемолвился. И пришло мне в голову-с, что мы с вами, любезный Александр Григорьич, очень может быть, давеча предположили неверно-с. Это я в рассуждении нервности убийцы. Отнюдь не с перепугу он взял сущие пустяки, а прочим, и даже содержимым комода пренебрёг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33