Разумихин кинулся вперёд, и ему понадобилась вся его недюжинная сила, чтоб удержать приятеля на кровати.
— Это припадок. Вам лучше удалиться, — сказал опешившему Лужину доктор, доставая из своей сумки бутылочку с успокоительной микстурой.
— Да я и сам уж хотел, — с достоинством произнёс Пётр Петрович, которому была невыносима мысль о том, что его могут откуда-нибудь выгнать, да ещё когда он пришёл с самыми великодушными намерениями. — У меня тут неподалёку назначена встреча по одному дельцу, так мне и пора… А вы, сударь, хоть и больны, но это не извиняет. Пожалеете, и очень-с, я как человек чести обид спускать не привык, — бросил он на прощанье Раскольникову, всё бившемуся в пароксизме, и ретировался.
Унимать взъярившегося Родиона Романовича пришлось долго. Не только Разумихин был обруган самыми последними словами, но досталось и Зосимову, сунувшемуся со своей микстурой: от взмаха раскольниковской руки жидкость выплеснулась доктору прямо на жилет. Тут Зосимов, очень бережно относившийся к своему платью, утратил всю флегматичность, закричал, что лечение истерии — это не по его части и ушёл вон, хлопнув дверью. Напрасно Дмитрий Прокофьевич, вышел следом на лестницу, поминал клятву Гиппократа. Зосимов не вернулся.
Оставшись вдвоём, приятели долго молчали. Оба были сердиты, насуплены.
— Знаешь, брат, это уж свинство, вот что я тебе скажу, — не выдержал наконец Разумихин. — Зосимова ты зря обидел. Да и женишок твоей сестрицы, хоть и не больно аппетитен, но чего уж так сразу-то «пошёл вон»?
— И ты тоже пошёл вон с твоими заботами! — огрызнулся Раскольников. — Кто тебя просил? Зачем ты вообще ко мне таскаешься?
— Хотел тебя к дядьке своему троюродному сводить. Интересный экземпляр этот мой Порфирий. Мечтает с тобой познакомиться.
— Со мной? — удивился Родион Романович. — Да откуда он про меня знает? Ты что ли наболтал?
— Представь себе, нет. Он статью твою прочитал в газете, про необыкновенных людей. Я, кстати говоря, категорически с тобой несогласен. Чушь ты там написал, и превредную. Порфирия твоя дикая идея, должно быть, по профессии заинтересовала. Он всегда говорил: изучите психологию преступления, и преступлений не станет. Порфирий следственный пристав, у вас тут теперь служит, в Казанской части…
Раскольников, как-то весь обмякший и сжавшийся после своего припадка, приятеля почти не слушал. Пропустил мимо ушей и про статью, и про психологию, однако, когда Дмитрий помянул о дядиной службе, больной вздрогнул, и лицо его озарилось воспалённой, жёлчной улыбкой.
— Ах, вот оно что… — то ли хохотнул, то ли закашлялся Родион Романович. — Тебя вот кто подослал. Слышал я, насчёт закладчиков-то.
— Каких закладчиков? — нахмурился Разумихин. Внезапно Раскольников расхохотался, и пренеприятно, глядя товарищу в глаза неподвижным взглядом.
— Не знал я, Митька, что ты теперь по этакой части стараешься, — с расстановкой, явно желая оскорбить, процедил хозяин комнаты.
И преуспел.
— Ну, ты… — Дмитрий сжал кулаки. — Ежели б ты был не болен, я бы тебя… Э, да ну тебя к черту с твоими вывертами!
Он развернулся, бросился вон из комнаты — столь стремительно, что чуть не сбил с ног поднимавшуюся по лестнице барышню.
Барышня была, хоть и высокая, но тоненькая. Разумихин своею массою прямо-таки снёс её со ступеньки, однако успел подхватить и удержать от падения.
— Виноват, черт! Прошу извинить! — вскричал он с досадою и хотел бежать дальше, но взглянул на лицо незнакомки и замер на месте.
— Ничего, — ответила девушка с несколько испуганной улыбкой, но ничуть не потерявшись. — Вы, верно, очень куда-нибудь спешите, оттого и не посмотрели.
— Да, спешу. То есть, нет, я, собственно…
С каждою секундой барышня держалась всё спокойнее, а Разумихин, наоборот, всё смятенней. Он и сам не мог бы объяснить, что это на него нашло, но решительно не мог ни двигаться дальше, ни отвести взгляда от её лица.
— Раз уж вы задержались, — улыбнулась она уже совсем не испуганно, а весело, — можно ли у вас спросить? Не изволите ли знать, где проживает Родион Раскольников?
— Знаю, — хрипло ответил Разумихин. — Вы его сестра, да?
Догадаться, впрочем, было нетрудно. Девушка, которую мать в письме называла «Дуней», имела в чертах много сходного с Родионом Романовичем, но только, пожалуй, была ещё красивей. Волосы темно-русые, немного светлей, чем у брата; глаза почти чёрные, сверкающие, гордые и в то же время необыкновенно добрые. Она была бледна, но не болезненно бледна; лицо её сияло свежестью и здоровьем. Рот у ней был немного мал, нижняя же губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперёд, вместе с подбородком, — единственная неправильность в этом прекрасном лице, но придававшая ему особенную характерность и, между прочим, как будто надменность.
— Он вам рассказал о нашем приезде? Вы, наверное, его друг? Да, я младшая сестра Роди, Авдотья Романовна.
Барышня смотрела на Дмитрия ясно и приветливо, но он затушевался ещё пуще.
— Разумихин, — кое-как пробормотал он. — Только сейчас от него… Ну, не буду мешать родственной встрече, и всё такое…
Сделав над собою усилие, он наконец двинулся дальше, но ноги не желали идти.
— Знаете что, он нездоров, — сказал Разумихин, но девушка, кажется, не услышала.
Взволнованная предстоящим свиданием, она уже стучала в дверь и, не дождавшись отклика, вошла.
Дмитрий спустился на ступеньку-другую. Остановился, потоптался на месте и вдруг сел.
Подожду-ка я, мало ли что, может, в аптеку понадобится или ещё что, сказал он себе и ни с того ни с сего покраснел.
Дело, разумеется, было не в аптеке. Разумихину вообразилось, что Родька в своём нынешнем исступлении накинется на сестру и обидит её или ударит, а от одной мысли, что черноглазую барышню кто-то, пускай даже родной брат, может ударить, у Дмитрия Прокофьевича опасно перехватило дыхание. Он ни за что и самому себе не признался бы, что, пожалуй, желал бы такого оборота событий: чтоб Авдотья Романовна крикнула «на помощь!» или что-нибудь подобное, и тогда он, Разумихин, вбежал бы и защитил её.
Оттого Дмитрий сидел весь подобравшись, напряжённо прислушивался к доносящимся из комнаты звукам, и был готов, ежели понадобится, в секунду оказаться наверху.
Однако опасения (или надежды) его, казалось, были напрасны. Никаких признаков ссоры чуткий слух Разумихина не улавливал.
Поначалу, едва Авдотья Романовна переступила порог, донеслись какие-то тихие восклицания, потом, почти сразу же, всхлипы, но отнюдь не горькие, а наоборот радостные. Затем шум ровного, приглушённого разговора. Дмитрий уже стал корить себя за излишнюю мнительность, как вдруг голоса сделались громче, ещё громче, и скоро на лестнице было слышно каждое произносимое слово.
— Да как… ты… смел?! — прерывисто, будто задыхаясь, воскликнул сначала женский голос.
Ответ был хоть и произнесён запальчивым тоном, но пока ещё неразборчив.
— С чего ты вообразил, что я приношу себя в жертву? Не много ль самомнения? Да и вообще, твоё ли то дело? Я ему слово дала! За кого желаю, за того и выхожу!
Ну уж это нет, Авдотья Романовна! — пронзительно выкрикнул Раскольников. — Это я не позволю! Вы кем меня выставляете? Приживалом при вас? Альфонсом? Да будь ты проклята со своей унизительной жертвой! Моя сестра будет торговать собою, чтоб я за счёт этого начал свою карьеру?
И здесь раздался звук, которого так страшился Разумихин — звон оплеухи.
С рычанием сорвавшись с места, Дмитрий ворвался в комнату, даже не заметив, что плечом выбил дверь с одной из петель.
Однако защищать Авдотью Романовну от обезумевшего братца ему не пришлось. Взору Разумихина открылась весьма неожиданная картина.
Родион Романович стоял обомлевший, трогая пальцами левую щеку, которая была гораздо краснее правой. Барышня же стояла перед ним на коленях, обхватив его руками и беззвучно плакала, шепча: «Прости, прости…»
Увидев приятеля, Раскольников не рассердился, а лишь немного смущённо улыбнулся.
— А, снова ты. На крик прибежал? Рекомендую, моя сестра Дуня. Только что прибила меня, и, кажется, за дело. Дуня, вставай, будет, мы не одни. Это товарищ мой, Дмитрий Прокофьевич Разумихин.
Но Авдотья Романовна и сама уже поднималась.
— Мы знакомы, — пробормотала она, не осмеливаясь глядеть на свидетеля семейной сцены.
Вот ведь удивительно: глаза у ней покраснели от слез, нос распух, но сейчас она показалась Дмитрию ещё красивей, чем на лестнице.
— Что вылупился? — засмеялся Родион Романович, отчего-то пришедший в отменное расположение духа. — Такие уж мы, Раскольниковы. Рязанские африканцы.
Оплеуха — лучшее средство от истерики, сказал себе Разумихин и тоже улыбнулся.
— Да, тебе лучше, это видно. Ишь, глаза-то блестят. А то ведь он, Авдотья Романовна, вы не поверите, ещё недавно пластом лежал.
Дмитрию было невыразимо приятно обращаться к ней вот так, на совершенно естественном основании и называть по имени.
— Вы извините, Дмитрий Прокофьевич… Мы с Родей немного повздорили. Но у нас всегда так. Не успеем насмерть разругаться, как уж и помирились. Люблю я его очень, а он меня.
— Ты не ври, не ври, — сконфузился Раскольников. — Девичьи сантименты. — И вдруг неожиданно сказал. — Митька, ты хотел меня к своему сыщику вести. Пошли, что ли?
— А как же маменька? — ахнула Авдотья Романовна. — Я обещалась тебя привести, она ждёт.
Родион Романович поморщился:
— Я… после к ней зайду. Надо дело одно закончить.
— Это верно, — поддержал его Разумихин. — Мы у родственника моего, которого ваш брат «сыщиком» обозвал, деньжонок подзаймем и Родион Романыча слегка приоденем. А то что ж его таким чучелом вашей матушке предъявлять? Она, пожалуй, напугается.
Это соображение, очевидно, показалось барышне резонным.
— Спасибо, что заботитесь о Роде, Дмитрий Прокофьевич, — ласково молвила она. — Вы только будьте с ним, хорошо? Мне отчего-то покойно, когда вы рядом.
Разумихин от удовольствия весь вспыхнул, а у Раскольникова удивлённо приподнялись брови.
— Я сейчас провожу её до дома, подниматься не буду, — сказал он. — Дуня, вы ведь на Вознесенском?
— Да, недалеко. Нам с маменькой Пётр Петрович временно снял комнату, — ответила сестра, с особенной твёрдостью произнеся имя своего жениха.
Лицо брата покривилось.
— А твой сыщик где квартирует? — повернулся он к Разумихину.
— На Офицерской. Такой серый дом с зеленою крышей, знаешь? Порфирий во втором этаже, слева. Это, брат, славный парень, увидишь! Недоверчив, скептик, циник, надувать любит, то есть не надувать, а дурачить, но дело знает. Очень, очень желает с тобой познакомиться. Он, видишь ли…
— Встретимся через час у подъезда, — оборвал его Раскольников, вновь переходя от приподнятости к мрачности. — Поглядим, поглядим…
Последнее было произнесено едва слышно, себе под нос.
И приятели разошлись, каждый в свою сторону.
От угла Дмитрий обернулся, чтоб ещё раз взглянуть на Авдотью Романовну. Она шла рядом со своим братом высокая, стройная, и что-то выговаривала ему, слегка придерживая за рукав. Раскольников дёрнул локтем, высвободился.
Вздохнув, Разумихин стал прикидывать, как бы с толком провести целый час свободного времени.
В назначенное время оба они сошлись перед домом Порфирия Петровича. Разумихин был хмур, Раскольников возбуждён, и даже слишком.
Ещё издали, завидев Дмитрия, он со смехом крикнул:
— Эй, Ромео! Что это ты, прихорошился, волоса расчесал?
— Ничего я не расчёсывал, — попался на удочку Разумихин, хватаясь за волосы и краснея, отчего Родион Романович расхохотался ещё пуще.
— Просто роза весенняя! И как это к тебе идёт, если б ты знал! Ромео десяти вершков росту!
Взбешённый Дмитрий замахнулся на него кулачищем, но Раскольников, всё хохоча, увернулся и проскользнул в подъезд. Помедлив мгновение и сердито топнув ногой, Разумихин пошёл следом.
В эту минуту к окну второго этажа подошли двое, Порфирий Петрович и Заметов.
— Пришёл все-таки, — заметил первый. — Это он от куражу, от дерзости. Утвердиться перед собой хочет, после утрешнего припадка. Ну, и беспокойство, конечно. Понимает, что на подозрении. Или же совсем наоборот…
— Как это «наоборот»? — не понял Александр Григорьевич.
Пристав вздохнул.
— Никого не убивал, ни в чем не виноват. Просто нервный, взбалмошный мальчишка-с. В обморок давеча пал от духоты, по причине нездоровья, а мы тут с вами нагородили турусов на колёсах. Сейчас пощупаем.
В прихожей тренькнул колокольчик.
Надворный советник, однако, и не подумал идти отпирать, а преспокойно зажёг папиросу и затянулся дымом.
Заметов хотел идти сам, но пристав удержал его.
— Не надо-с. Там незаперто. Митя сам войдёт. Я хочу поглядеть, как наш Р.Р.Р. в комнату прошествует, это важно-с. А вы, батенька Александр Григорьевич, вон туда сядьте, к столу. Будто бумагу казённую пишете. Вы мне здесь, после обморока, чрезвычайно нужны. Пишите себе, в разговор не вступайте, а только время от времени на объекта пристально так поглядывайте.
— Вот так? — сощурил глаза Заметов. Порфирий Петрович пожевал губами.
— Или, знаете что, вы лучше вообще не смотрите. Будто его вовсе не существует. Да, это ещё лучше-с.
Было слышно, как открылась дверь с лестницы — Разумихину надоело тянуть шнур звонка.
Послышался заливистый смех, потом сердитый возглас Дмитрия: «Фу, какая же ты свинья!» — и в комнаты шумно ввалились оба студента: один с совершенно опрокинутою и свирепою физиономией, другой с таким видом, будто изо всех сил сдерживается, чтобы не прыснуть. И не сдержался-таки — фыркнул.
По-медвежьи развернувшись к приятелю, Разумихин махнул кулаком и как раз попал по маленькому круглому столику, на котором стоял допитый стакан чаю. Все полетело и зазвенело.
— Да зачем же стулья-то ломать, господа, казне ведь убыток! — весело процитировал Порфирий Петрович из «Ревизора» и протянул руку знакомиться.
Ему вмиг сделалось ясно, что весь этот спектакль с легкомысленным и непринуждённым явлением Раскольникова к лицу, ведущему на него охоту (чего студент после сцены в квартале не мог не понимать), рассчитан Родионом Романовичем заранее, и поневоле восхитился этакому мастерству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33