А теперь на это надеяться не приходится. И впереди у меня только мирная жизнь. Ах, что это я: что боги нальют, то люди и должны выпить, правда?
– Конечно. Я понимаю.
– Я знал, что ты поймешь. Слушай, если я увижу твою жену, передать ей что-нибудь?
– Скажи, что с детьми все хорошо. И что я надеюсь, она все еще любит меня.
– Она всегда любила тебя, Перро. Она просто не может жить с тобой. Дело ведь не в тебе, а в обычаях круглоухих.
– О. – Пертис надолго задумался над этим откровением. Тогда скажи ей, что, если она хочет, может забрать к себе Беклию. А еще скажи, что я тоже всегда любил и буду любить ее.

Окруженный почетным эскортом в четыре сотни человек, король Эйрик появился в Каннобайне в день, когда дождь собирался, собирался, но так и не пошел. Пертис подозревал, что это Невин наколдовал что-то с погодой, но так и не рискнул спросить об этом старого мага.
Хотя большая часть королевской армии осталась в Аберуине, все равно в дане Каннобайн не могло хватить места для тех, кто пришел с королем. Лагерь разбили на лугу, на котором горожане летом выпасали скот. Сам Эйрик, Гвенин и эскорт в пятьдесят воинов поехали в дан. Лорд Пертис встречал их у ворот. Он настоял, чтобы все одиннадцать воинов дружины перед встречей короля помылись и надели чистое платье, сам сделал то же самое и обсудил протокол встречи с Невином, который, похоже, знал очень многое о том, как следует вести себя с королями.
Так что когда Эйрик появился и, спешившись, прошел пешком несколько футов, оставшихся до ворот, Пертис был полностью готов. Он и Адрегин поклонились так низко, как могли, потом преклонили колени: Пертис встал на одно колено, мальчик – на оба.
– Мой король, вы удостоили меня такой чести, о какой я и мечтать не мог – приветствовать вас в моем скромном дане.
– Он маленький, верно? – Эйрик огляделся, подавив улыбку. – Так дело не пойдет, лорд Пертис.
– Я от всего сердца прошу прощения.
– Прощения просить не требуется. Но я предлагаю как можно скорее перебраться в другой ваш дан.
– Мой король, у меня нет другого дана.
– Есть, гвербрет Аберуина.
Пертис, потеряв дар речи, взглянул на короля и увидел, что тот усмехается.
– Друг мой Пертис, благодаря этому мятежу в Совете Избирателей южного Элдиса остались только два человека – вы и я. Если я предложу выбрать вас в гвербреты, а вы поддержите мое предложение, кто сможет сказать нам «нет»?
– Мой король, я благодарю вас, но я не достоин этого!
– Конское дерьмо. Встань, Аберуин, и предложи мне своего меда. Его высочество погибает от жажды, как хорошо просоленная селедка.
Потом Пертис посоветовался с Невином, и старый маг сказал, что король воспользовался древним законом. Любой член Совета Избирателей, который поддерживает мятеж против законного короля, согласно Священной Хартии лишается своего места в Совете. Пертис был искренне напуган своим неожиданным возвышением, и все же понимал, что до конца дней своих будет сожалеть, если откажется от него. Кроме того, его слово гвербрета будет иметь значение при разборе последствий мятежа. Король был склонен к милосердию – он был достаточно дальновиден, чтобы по возможности предотвратить будущие мятежи, а не наказывать участников этого – поэтому он даровал милость по многим прошениям, а Пертис тоже к этому стремился. Хотя, конечно, не всем: семьи мятежных гвербретов лишались и земель, и титула, как, к примеру, клан Ивмира и клан Каварина, и по рождению, и по супружеству. Юной жене Каварина даровали жизнь, но только в качестве жрицы, так что она стала настоящей пленницей в своем храме.
Вдова Данри и его младший сын остались хозяевами Кернметона, так же, как и семья Ладоика в Сисклоге, и семьи почти всех младших лордов. Пертис наконец сумел отблагодарить Ганеса, когда юный купец пришел просить о милости для своего отца. Совсем другое дело – дан Гвербин. Эйрик пожелал передать его верному, хотя и бедному клану Красного Льва из западного Дэверри, и у Пертиса не было ни единого возражения.
И таковы извивы человеческого сознания, что с тех времен клан Красного Льва испытывал по отношению к Майлвадам только дружеские чувства, а Медведи Кернметона, забыв о благодарности, начали их ненавидеть.

Глава третья

Когда Пертис, гвербрет Аберуина, со своей семьей и свитой перебрался в новую резиденцию, он настоял, чтобы Невин оставался фактическим хозяином Каннобайна столько, сколько пожелает. Пришла весна, и вновь был восстановлен обычай поддерживать огонь в маяке и кормить семью хранителя огня. Невин исследовал брох и решил использовать для, своей работы комнату в верхнем этаже. Ее вымели и вычистили; когда в Каннобайне светило солнце, что случалось крайне редко, она была очень солнечной. Из трех ее окон открывался изумительный вид на окрестности и океан. В комнату поставили длинный стол, книжные полки, жаровню для угля и удобное кресло, и Невин продолжил работу над талисманом, хотя по утрам он по-прежнему лечил местное население. Время от времени из Аберуина приходили письма, в которых либо рассказывалось о новостях, – либо Пертис просил совета по тому или иному делу. Невин быстро отвечал и вновь наслаждался одиночеством.
Было теплое утро позднего лета, когда Невин увидел из окна своей комнаты в башне всадника, скачущего по направлению к Каннобайну. Он решил, что это обычный гонец от Пертиса, что слуги накормят его и уложат спать, и продолжал изучать диаграммы сигилов, которые привез из Бардека. Но вскоре в дверь осторожно постучали. Бранясь про себя, Невин открыл дверь и увидел Мэйра. Глаза измучены, лицо похудело и заострилось; казалось, он постарел на десяток лет. Невин увидел у него на поясе серебряный кинжал и мысленно ахнул.
– Если я мешаю вам, мой лорд, я сразу же уеду.
– Что ты! Конечно, нет. Я так понимаю, ты приехал не как гонец Пертиса?
– Нет. – Мэйр уставился в пол и начал покусывать нижнюю губу, словно борясь со слезами.
– Пойдем-ка в большую залу, выпьем эля, и ты расскажешь мне, что случилось.
– Рассказать недолго, мой лорд. Глэй мертва.
Невин уставился на юношу во все глаза, не в силах что-либо сказать.
– Роды? – произнес он, наконец.
– Да. Наш сын умер вместе с ней. Повитуха сказала, младенец был слишком велик, вот они и умерли. – Лицо Мэйра было мертненно-белым, он дрожал, вспоминая. – Боги милосердные, мне надо было уехать из Аберуина! Его светлость просил меня остаться, но я просто не мог. Вот я и решил: заеду, сообщу вам новость и скажу «прощайте», и вновь на дорогу.
– Сердце мое болит по тебе и еще больше по Глэй. – Невин ощутил укол вины, думая, мог ли он спасти девушку, окажись он вовремя в Аберуине. Но у него не было ни знаний, ни хирургических инструментов, чтобы сделать разрез и попытаться спасти хотя бы младенца. – И все же не спеши, сынок.
– Лорд Пертис сказал то же самое, только я знаю, что делаю, мой лорд. – Он посмотрел на Невина со слабым подобием улыбки. – Но, если вы не против, от эля я не откажусь.
За элем Мэйр подробно рассказал Невину о смерти Глэй. Голос его звучал холодно и бесстрастно, а глаза смотрели в какую-то далекую точку. Только бескровное лицо выдавало, чего стоили ему попытки оставаться спокойным. Пока он рассказывал, появилась голубая фея и села на скамью рядом с Мэйром. Она откровенно ликовала, беззвучно хлопала в ладошки и обнажала все свои заостренные зубы в дикой ухмылке. Впрочем, когда Мэйр посмотрел на нее, она тут же перестала сиять и попробовала изобразить на лице печаль.
– Она понимает, что случилось, Невин? – спросил Мэйр.
– Нет, сынок. На самом деле она не обладает настоящим сознанием. Так что не сердись на нее; она просто радуется, что ее соперница исчезла.
– Я сначала был в бешенстве. Но потом начал вспоминать, что вы мне говорили, и решил: что ж, она и вправду, как умная собака, и больше ничего.
– Даже еще умнее, ведь она понимает, что говорят, хотя сама говорить не может. Ты когда-нибудь видел обезьяну?
– Кого, мой лорд?
– В Бардеке есть такие животные. Но если ты их не видел, мое сравнение тебе ничего не скажет. Лучше думай о ней, как о маленьком ребенке.
Невин сумел уговорить Мэйра погостить у него три дня, но не сумел изменить решения «серебряного киижала» покинуть Пертиса. Видимо, гвербрет предложи Мэйру вернуться, когда тот пожелает. Самое большее, на что Мэйр согласился – когда-нибудь, если дорога покажется ему холодной и пустой, он подумает о возвращении.
– Если ты столько проживешь, заметил за ужином Невин. – Скажи, что ты собираешься делать? Позволишь кому-нибудь убить себя в ближайшей битве?
– Нет, мой лорд. Если бы я собирался наложить на себя руки, я бы просто утопился в гавани Аберуина, но я совсем не тот человек. Просто чем еще я могу заработать себе на хлеб, кроме сражений?
– А ты не думал о том, чтобы отправиться на запад и поискать там Западный Народ? Ты же помнишь, Калондериэль приглашал тебя, когда они уходили отсюда.
– Действительно. Вы думаете, он говорил серьезно?
– Западный Народ говорит только то, что думает.
В глазах Мэйра промелькнула живая искра.
– Ганес собирается вскоре ехать торговать на запад, – продолжал Невин. – Почему бы тебе не поехать с ним?
– Он занимается отцовским делом? А я-то думал, что Ганно уйдет в море сразу же, как только появится такая возможность.
– Его отец – конченый человек. Он целыми днями сидит и пялится на океан, и это все. Так что Молигга и младший сын нуждаются в Ганесе, да есть еще и Брэйса. – Тут Невин спохватился и быстро увел разговор подальше от счастливых браков. – Ты можешь, скажем, остаться в Западных Землях до конца лета, а осень посмотришь, как тебе там нравится. Сердце мое болит, когда я гляжу на тебя, да и Глэй не захотела бы, чтобы ты так распорядился своей жизнью.
Мэйр начал что-то говорить, потом всхлипнул и заплакал, как ребенок. Невин обнял его за плечи, не мешая ему рыдать, и Мэйр плакал так долго и так тяжело, что Невин понял: он сдерживал себя все эти долгие недели после смерти Глэй.

Вообще-то рецепт Невина мог сработать. Мэйр поехал бы в земли эльфов, в мир, совершенно отличный от всего, что он знал, и это отвлекло бы его от страшной потери, а оплакав Глэй, он, скорее всего, вернулся бы в Аберуин. Но Невин не принял во внимание голубую фею – точнее, Элессарио.
В постоянно изменяющемся мире Стражей прошло всего несколько часов после того, как Далландра оставила их, вернувшись к Адерину. Увидев подругу, уходящую по дороге домой, Элессарио, не разбирая пути, кинулась прочь. Трудно было назвать ее боль скорбью, но все же ей было тяжело, и она в слезах упала на траву. Она перестала плакать, когда Лалландра родила Лослэйна – боль исчезла так же быстро, как и возникла, и девочка отправилась искать какого-нибудь общества. Когда далландра вернулась, Элессарио была очень далеко, сидя рядом с духом реки и глядя, как танцуют ее друзья. Именно там голубая фея и нашла ее в то самое время, когда Мэйр с Ганесом вошли в осенний алардан в Западных Землях.
Элессарно успела забыть свою печаль, но все еще помнила Далландру и то, о чем они говорили. В одной из бесед они коснулись сострадания и помощи тем, кому больно и тяжело. Где-то в глубине возникающего сознания Элессарио очень хотела угодить Далландре и готова была следовать ее учению. К несчастью, она просто механически запомнила ее слова, не понимая, что они означают. Увидев искренние страдания феи и поняв, в чем причина, она решила помочь бедняжке в надежде, что Далландра будет ею гордиться. Элессарио была еще ребенком, но обладала большими возможностями.
Осенний алардан готовился разъехаться, и Ганес собирался домой с табуном купленных там лошадей. Мэйр мог выбирать – вернуться с ним или поехать с Адерином и его аларом в зимние лагеря. Он еще не оправился от своего горя и с трудом принимал решения. Каждое утро он просыпался и вновь укорял себя, что не понимал, как сильно любит Глэй, пока не потерял ее. Если бы можно было вернуться обратно, думал он, на один день, всего на один несчастный день, и прожить его, зная то, что он знает сейчас!.. И начинал сильно трясти головой, словно мог так стряхнуть свой вирд. Еще кое-что вызывало досаду: именно сейчас он так радовался любому обществу, а голубая фея неожиданно покинула его. Он не увидел ее ни разу за все долгие недели, проведенные у эльфов.
И вот наступило утро, когда эльфы свернули свои палатки, а люди Ганеса согнали лошадей в табун, и все готовы были тронуться в путь. Мэйр шел с Калондериэлем через лагерь и пытался решить, куда отправиться: на юг с эльфами или на восток с Ганесом?
– Скажи, – спросил Калондериэль, – если ты поедешь домой с Ганно, чем будешь там заниматься?
Шесть недель среди друзей сделали свое дело, и идея вернуться на большую дорогу уже не была такой привлекательной.
– Вернусь в Аберуин и скажу гвербрету Пертису, что он оказался прав.
– И всю долгую зиму просидишь в каменной палатке?
– Я понимаю, к чему ты клонишь. Хорошо, если вы согласны, я остаюсь с вами.
– Только этого я и хочу.
К этому времени в алар Адерина входили он сам вместе с сыном, банадар, его дружина из двадцати человек и их семьи, еще дюжина семей и, конечно же, их стада и табуны. Такой большой группе требовалось много места для зимнего лагеря, и они выбрали глубокий каньон в двух милях от моря. Как всегда, палатки расставили вдоль берега реки, а под выпас отвели край каньона. Очередная подружка Калондериэля, разозлившись на что-то, уехала почти сразу же, как только они устроились на зиму (ему не везло с женщинами, они появлялись и исчезали с такой же скоростью, как и дикий народец), и Мэйр поселился в одной палатке с Калондериэлем. Мэйр настоял на том, что тоже будет пасти скот; хоть он и был гостем, идея есть чужой хлеб и ничего не давать взамен претила ему. Но в дни, свободные от работы, он часто выбирался из каньона, садился верхом и пускал коня неспешным шагом, часами бесцельно катаясь по равнинам.
Именно в одну из таких одиноких прогулок он снова увидел свою фею. Сначала он ее не узнал. Солнечным утром Мэйр подъехал к группе ореховых деревьев в том месте, где три ручья сливались в речку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55