Уж поверь мне, я-то знаю, куда клонит жизнь... Мы должны радоваться, что ее включат в свои ряды победители старого, творцы нового, молодой весны гонцы. С ними ей будет лучше.
С ними она увидит свет новой жизни. Они ей помогут найти счастье в новом, непонятном для тебя обществе...
Он был настолько же многословен, насколько она молчалива. Может быть, такой и должна быть жена адвоката?
Меня многое поразило в этой квартире. Но особенно - книги. Весь кабинет адвоката был заставлен книжными шкафами. За стеклом важно сверкали позолотой кожаные переплеты множества книг.
В столовой стояли шкафы, на стеклянных полках которых красовались удивительные фарфоровые безделушки, которые адвокат показывал мне как драгоценности.
Очевидно, его причудливая мебель, статуи, картины и фарфор представляли какую-то непонятную мне, но большую ценность, потому что он говорил:
- И все эти богатства я готов отдать лишь за одно то, чтобы моя дочь приобщилась к новому обществу... Пошла в одном строю с победителями... Это главное теперь, это главное....
Хотя адвокат и был советским служащим, у меня стало закрадываться подозрение, что нам хотят подсунуть свою дочку бывшие буржуи. Стоит ли нам брать такой элемент?
Надо посоветоваться с дядей Мишей. И я завел с ним разговор о Рае.
Михаил Мартынович сказал:
- Конечно, адвокат этот - птица не нашего полета, нэпманов в основном защищает... Но ничего плохого в том нет, если мы людей этой прослойки лишим будущего, то есть отнимем у них детей.
- Переварим в пролетарской среде?
- Вот именно.
Так было решено, что мы будем "переваривать" толстую Раю.
Пришлось мне познакомиться и с матерью Котова, базарной торговкой.
Они жили в полуподвальной людской старого барского особняка. После революции, когда буржуев уплотняли, им дали роскошную комнату в бельэтаже (ух, до чего шикарную: золоченые шпалеры, зеркало во всю стену!). Ну, а потом они сами переселились в бывшую людскую: здесь плита уж очень удобная, с котлом, чтобы студень варить. И тут же ледник, чтобы студень и летом застывал. Оно, конечно, хуже здесь, да ведь кормиться-то надо сынишка малый да бабка старая. Так объяснила мне все обстоятельства торговка студнем.
В бывшей людской заметил я огромный трехведерный самовар, пузатый, меднолицый, - купчина, а не самовар.
- Извозчиков это я чайком поила... А потом прикрыли меня... как незаконную чайную, без патента... Ну, вот он и стоит, скучает...
Пионерством сына мамаша Котова была весьма довольна:
- Это хорошо. Отец за коммунистов был. Пускай и он маленьким коммуненком будет, потом в большого вырастет.
- Это хорошо, это мы премного довольны! - Слепая бабушка, вязавшая на ощупь чулки, согласно кивала головой.
А вот насчет лагеря они сомневались:
- Тут бы он нам по хозяйству помогал, а там, чего доброго, избездельничается!
- Надо же ему отдохнуть, поправиться.
- От чего ему отдыхать, нешто он работал? От чего ему поправляться, разве он больной? Нет, для курортов у нас и средств нету.
После всех моих объяснений и уговоров упрямая торговка заявила:
- Не пущу. Вот если бы его чему-нибудь дельному там обучили мастерству какому, тогда бы сама за ручку отвела! А так - нет и нет!
Сразил ее один лишь довод - о товариществе. Как же так, все пионеры поедут в лагерь, а один Костя нет. Уж если вступил в пионеры, надо всё сообща.
- Это верно, - пригорюнилась мамаша, - вот и отец его так-то. Все слесаря депо за Советскую власть - и он с ними. Все в Красную гвардию - и он туда. За товарищество и погиб, не пожалел жизни... Ну, чего вам с меня надо-то, говорите уж прямо.
- Да ничего нам не надо.
- Или вам все бесплатно? Все от государства?
Я задумался. У районо имелись средства для организации трех пионерлагерей. Поедут те отряды, которые лучше подготовились. На смотре мы заняли второе место, после показательных имени Радищева... Но все может быть... Чуяло сердце.
- Одеяло с собой нужно взять, - сказал я.
- Еще чего?
- Подушку маленькую... если можно. Кружку, ложку...
- Может, и самовар еще! Ишь как они на всем государственном... Да еще и денег жменю? Ха-ха-ха!
Так мы и ушли, не зная, отпустит мамаша Котова или нет. Уж очень он парень-то был товарищеский, нужный.
Сильный, ловкий, безотказный.
Каждый мой шаг, конечно, был известен ребятам. И все они обсуждали результаты. И горячо спорили в иных случаях.
Я не скрывал от них ничего. Наоборот, выкладывал все, как было. И никогда не пытался навязывать свои решения.
Решать должны были они сами.
И вот что интересно: когда ребята замечали, что я колеблюсь в каком-нибудь трудном случае, они становились особенно настойчивы. Так было с Катей-беленькой.
Я рассказал, какая у нее болезненная семья, стоит ли брать нам такую слабенькую девочку в трудный поход.
Это вызвало целую бурю. Какие же мы пионеры, если откажемся помочь слабому товарищу? Тогда грош нам цена. Все с такой яростью мне доказывали, что если не брать ее, так лучше не ехать в лагерь.
Также и в случае с Раей-толстой. Ребята почувствовали, что мне не хочется ее брать. Почувствовали мою скрытую неприязнь к этой раскормленной и избалованной маменькиной дочке.
И я подивился, как они распознали мои невысказанные сомнения.
- А чем она виновата, что у нее такие родители? Ну да, ну почти буржуи. Рая хочет быть с нами, хочет жить, как мы, а не как они. Значит, мы должны не отталкивать ее, а,наоборот, помочь. - Это говорила Маргарита, у которой мать вагоновожатая.
- Если хотите, Рая из нас самая несчастная, она в золоченой клетке живет.
И чем больше я оказывал молчаливое сопротивление, тем яростней разжигали в себе ребята хорошие чувства к Рае. Хотя сама она ничем не заслуживала такого горячего отношения - тихая, равнодушная, задумчивая.
Нельзя было понять, хочет она с нами ехать или не хочет, сама ли она тянется к коллективу или подчиняется настоянию своего отца. Она побывала со своей мамашей на курортах, видела море, кушала виноград, и лагерь где-то под Москвой для нее был не так привлекателен, как для остальной детворы. За исключением Раи и еще двух-трех ребят, все остальные - это детвора городской бедноты.
Большинство из них, кроме московских пыльных переулков, ничего и не знали. Никто не ездил в ночное, не сидел у костров, не видел рассвета на речке.
И чем больше я это узнавал, тем больше сердце мое наполнялось любовью и жалостью. Они казались мне обездоленными. Я все больше проникался чувством, будто это мои младшие братишки и сестренки и я должен помочь им пробиться к той жизни, которую считаю настоящей.
КАК НАС НАКАЗАЛИ "ПОКАЗАТЕЛЬНЫЕ"
И вот, когда наша подготовка к выезду в лагерь дошла до высшей точки кипения, когда мы разрешили все внутренние проблемы и стали жить единой целью, нас постиг страшный удар со стороны.
Такое не забывается. Как сейчас помню голубой зал заседаний районо. Солнце так и льет в двухцветные окна.
Воздуха столько, что кажется, лепные амурчики ожили и парят над нами, сверкая розовыми щечками и ягодицами.
А под ними, у черной классной доски, - классический профиль Софии Вольновой. Удивительно чистое лицо, чуть смуглое, как у спортсменки, с небольшим румянцем на щеках.
Когда она говорила, в зале всегда стояла тишина. И я замечал, что, бывало, люди не слушали ее, а любовались ею, и, что бы она ни говорила, все принималось.
Бывают же такие счастливчики!
Вот и сейчас Вольнова, держа в руках указку, медленно, вразумительно, не повышая голоса, который был у нее резковат от привычки командовать и как-то не подходил ко всему ее женственному облику, докладывала план вывоза в лагерь пионеров школы имени Радищева. Две помощницы навешивали на классную доску, по одному повелительному движению ее соболиных бровей, карты, диаграммы, планы, схемы. Здесь все было изображено графически, даже распорядок дня - не только система управления, снабжения, питания.
- Вот, видал, - шептал мне восхищенно друг Павлик, - вот как к выезду в лагерь надо готовиться! Классически!
Затем все произошло, как в страшном сне.
Директор школы имени Радищева предложил организовать вместо трех один, но показательный лагерь, которому и отдать все имеющиеся в районе средства.
Деятели районо проголосовали как загипнотизированные. Комсомольцы из райкома не возразили.
Так мой отряд остался ни при чем.
- А наши палатки-то, Павлик?
- С палатками порядок! Мы их получили. И даже не три, а пять!
- Так что же, палатки у нас есть, а выехать в лагерь не сможем? Перед Буденным стыдно, зачем же выпрашивали?
- Ну, почему же стыдно, отдадим их тому, кто использует, показательному лагерю... Какой же показательный без военных палаток! Кстати, они их уже починили. Этому был посвящен отрядный сбор. Все сидели и чинили коллективно. А вот у тебя таких мероприятий не было, друг!
Я уж не помню, что я сказал тогда Павлику. Кажется, я просто дал ему по шее. А он ответил мне затрещиной. За точность не ручаюсь. Мы были вдвоем, и, что тогда между нами произошло, никто не видел. Но выскочили мы из комнаты красные, встрепанные и разбежались в разные стороны.
Конечно же, я побежал к дяде Мише.
Мое сообщение о несчастье Михаил Мартынович выслушал довольно спокойно. И на мой вопрос: "Что же я теперь пионерам скажу?" - ответил:
- Всю правду. И запомни: обманывать детей еще более преступно, чем взрослых: они доверчивей.
- Конечно... Но столько мы наговорили всем про выезд в лагерь... И уже разведку произвели. И вдруг...
просто не знаю, что теперь делать!
- А почему ты один должен переживать за всех? Собери отряд, пусть ребята и думают, как быть. Что, страшно?
Пойдем вместе.
После моего сообщения в отряде поднялась буря:
- Какое они имели право? Бюрократы! Жаловаться пойдем!
- Почему показательным три куска в рот, а нам?
- И вообще почему им, а не нам?
Дядя Миша молчал, а потом хлопнул ладонью по столу:
- Стыдно слушать! Словно здесь не пионеры, а маменькины сынки собрались, все "нам" да "нам"! А вот мы не "намкали", а говорили "мы организуемся", "мы сделаем", "мы возьмем". И организовались в партию, и сделали революцию, и взяли власть в свои руки!
После этих слов наступила ошеломляющая тишина.
- Пионер потому и пионер, что он прокладывает новые пути, не боится трудностей. Как впереди идущий показывает, как нужно преодолевать преграды. Эка штука - денег не дали, палатки отобрали. Да нам это смешно. Захотим и выедем в лагерь сами, без нянек. И сами прокормимся.
- А жить будем в шалашах, как Ленин в Разливе! Вот это будет по-ленински! - подхватила бывшая Матрена.
- Пойдем по деревням чинить-паять, - подтвердил Шариков, - на хлеб заработаем, я инструмент у отца возьму.
- Чепуха. Будем печь лягушек, жарить кузнечиков и стрекоз, добывать дикий мед! - заработала фантазия Франтика.
Девчонки радостно взвизгнули. Глаза у всех загорелись.
Бурное обсуждение закончилось тем, что мы порешили в следующее же воскресенье выехать в село Коломенское всем отрядом. Пока сроком на неделю. Назвать это вылазкой на природу. Пожить в шалашах. Покупаться, порыбачить... А там видно будет.
Конечно, прицел у нас был на все лето. Но эту мечту сговорились держать в тайне. Кто же разрешит такой "дикий" лагерь! Сговорились, что каждый заготовит побольше сухарей, круп, чаю, сахару. Кому сколько удастся.
И может, действительно сами прокормимся. Уж неделю-то во всяком случае. Выезжали же мы, деревенские мальчишки, рыбачить с краюшкой хлеба да горстью соли в кармане. И живали на речке по многу дней в свое удовольствие! Особенно когда поспевали луговая клубника, черная смородина и ежевика по берегам. Если это возможно было на Оке, почему не попробовать на Москве-реке?
Я приободрился.
КАК МЫ ВЫШЛИ В ПОХОД
Опустим подробности нашей подготовки. Заглянем прямо в то чудесное утро, когда готовый к походу отряд выстроился передо мной на линейке, еще влажной от росы.
Все три звена: одно девичье - "Красная Роза" - и два мальчишеских: имени Спартака и имени Либкнехта.
В руках у ребят посохи, мы вырезали их в ореховых зарослях в Сокольниках. У каждого за спиной - вещевой мешок, на головах - зеленые панамы.
Я смотрю в счастливые лица ребят, и грудь мою распирает от радости. Но не только от предвкушения желанного похода, а больше оттого, что вот сейчас мы всем отрядом совершили добрый поступок.
Утром, когда все торопливо сбегались во двор школы, было обнаружено исчезновение беспризорников. Вокруг котла для варки асфальта, где они обычно спали, тесно прижавшись друг к другу, никого не было. Пусто.
А на крыльце школы сидел завернутый в тряпье малыш.
- Подкинули! - с каким-то радостным испугом вскрикнули девочки.
Мальчишки вознегодовали:
- Вот и водись с такими! Сами на юг вспорхнули и улетели, как вольные пташечки, а пацана нам на память.
Удружили!
Никаких объяснительных записок, ничего, только кусок свежего бублика, который молча смаковал малыш, говорил о том, что перелетная стая беспризорников, бросившая его, отлетела на юг совсем недавно.
Конечно, если бы наши ребята с этими беспризорниками не знались и этот пацаненок был им не знаком, они бы могли, не обращая на него внимания, прошагать в лагерь.
Но даже галчонок, выпавший из гнезда, заставляет остановиться, а здесь глазел на нас спокойно и доверчиво маленький человек.
Школьники, а в особенности пионеры, и прежде жалели мальчишку, делились с ним своими завтраками, угощали сластями. Девочки иной раз умывали его, затащив в туалетную комнату, и даже приносили что-нибудь из одежды. Но штаны и рубашки тут же исчезали, променянные на еду или проигранные беспризорниками, и малыш снова оставался в каком-то рваном ватнике, одетом на голое тело. В нем он сейчас и сидел, поглядывая на знакомцев в красных галстуках без всякой тревоги за свою судьбу.
- Тебя чего же не взяли? Захворал, что ли? - спросил Котов.
- Нет. Я маленький, - ответил пацан, - на подножку не вспрыгну. С крыши свалюсь.
Это было так ясно и натурально, что вся ответственность за этот поступок в умах ребят тут же была снята с беспризорников. За судьбу малыша теперь отвечали все мы, люди, к нему причастные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21