Две из трех оставшихся ракет ближнего боя были подвешены под СУ-37 «задом наперед», реализуя уникальную схему обратного пуска, составлявшую единый комплекс с локатором заднего обзора.
Раздраженные увертливостью жертвы, «охотнички» были полны решимости ее додавить. Двигаясь с превышением скорости, они собирались загнать ее в сектор захвата головок самонаведения, но навстречу им в упор неожиданно ударили две огненные стрелы. В панике преследователи кинулись в разные стороны. Один резко ушел вверх с разворотом и превратился в огненный шар. Второй, наоборот, бросился вперед и вниз, как бросается на дорогу, внезапно решившись, очумелый пешеход, надеясь проскочить под носом у автомобиля. Черта с два бы у него получилось выскользнуть из поля зрения оптического сенсора ракеты, но второму пилоту повезло – его напарник как бы принял на себя обе смерти. Не зная об этом, уцелевший мчался, словно обезумев, а когда вспомнил, кто во всем виноват и кого надо уничтожить, было уже поздно.
Большую вспышку сзади Корсар заметил как раз тогда, когда начал выполнять «кобру». При взгляде со стороны эта знаменитая фигура пилотажа завораживает. Только что стремительный как молния истребитель вдруг почти ложится на спину. И вся линия его полета становится похожей на гибкий росчерк змеиного тела, заканчивающийся, словно капюшоном кобры, плоским распахом туго прессующих перед собой воздух крыльев. Удивительный маневр. Но делать его ночью, в окружении гор… Корсар решился на такое воздушное хулиганство не от хорошей жизни. У него оставалась единственная ракета ближнего боя и девяносто шесть снарядов. Ракету он хотел выстрелить назад через голову, чтобы максимально увеличить вероятность поражения преследователей.
Но когда над ним впритирку прошла угрюмо-угловатая тень, сверкнув жаркими пастями сопел, маневр приобрел другой, тоже вполне понятный смысл. «Кобра» совершила бросок. Получилось, что, затормозив так резко, как это доступно только российским самолетам, Корсар пропустил «охотника» вперед, сразу поменявшись с ним ролями. Как только «кобра» «сложила капюшон», он вогнал Р-73 точно в сопло «Торнадо», словно это была не управляемая ракета, а НУРС. Взрыв, крутой разворот, чтобы уйти от осколков, – и Корсар, набирая высоту, оглянулся через плечо. Внизу полыхали два костра, окруженные россыпью огней поменьше, и низко-низко серебрились два маленьких парашюта. Если он не ошибся и это действительно были тактические двухместные истребители, состоящие на вооружении ВВС Италии, то один из экипажей выпрыгнуть не успел. Что поделаешь, a la guerre, comme a la guerre, дело обоюдное. Их сюда не на макароны звали.
«Томкэты» были еще далеко, они все же пошли в обход границы. Спешат, стараются. «Опоздали, ребята!» – произнес Корсар и ввел в автопилот маршрут возвращения. «А ведь рассказывать буду, не поверят», – подумал он, расслабленно откидываясь на спинку катапультного кресла, наклоненную назад под углом тридцать градусов, и закрывая глаза. Он не знал, что «черная операция» продолжалась и в воздухе находилось еще две пары В-2, что они уже приступили к нанесению удара по местам, где мог находиться «враг Америки номер один» – президент Трансбалкании Павко Вазник. Судьба распорядилась так, что Вазник в эту ночь оказался вовсе не в тех местах, а в маленьком городке со смешным названием Пуковац и что как раз туда и не долетела третья пара.
Северный фронт. «Осенний гром» Камуфлированный извилистыми разводами закрытый «лендровер» командующего Северным фронтом генерал-лейтенанта Бялецкого медленно забирался на перевал Илендена, будоража ночь завывающим, как оголодавший шакал, поношенным двигателем.
Сам генерал сидел на месте водителя в солдатской шинели, накинутой поверх кителя. Он умышленно не зажигал фары. И не только потому, что, наверное, уже сотню раз ездил этой дорогой с тех пор, как фронт в здешних горах худо-бедно стабилизировали, и мог бы, пожалуй, провести машину даже с закрытыми глазами. Просто самолеты «крестоносцев демократии» в последнее время повадились гоняться даже за одиночными автомобилями.
Генерал оглянулся. На заднем сиденье ехал его младший адъютант. Подпоручику Дражичу было семнадцать лет, и он всю дорогу не мог оторвать взгляда от непривычно пустовавшего рядом с ним места, на котором сиротливо лежали потертый офицерский планшет и кисет, сшитый из мягкой кожи. «Не хватает только короткой черешневой трубки», – подумал генерал. Трубки, которой старший офицер связи майор Тарлежевич лет десять коптил свои усы и которую разбило той же снайперской пулей, что разнесла ему голову. Автомат майора Бялецкий отдал потом одному из ополченцев, с радостью заменившему на него свой древний магазинный «манлихер».
Увидев, что генерал смотрит на него, адъютант попытался приосаниться, но сделать это убедительно не смог.
– Что, Драже, жалеешь старину Тавро? – спросил Бялецкий.
Кажется, поручик хотел что-то ответить, но горло у него перехватило, и он только шмыгнул носом.
– Ничего… – обыденно произнес генерал. Ему не впервой приходилось говорить такие слова. – Это была геройская и скорая смерть. Дай Бог и нам такую же.
Адъютант молча кивнул, пряча глаза. Генерал помнил его еще маленьким, орущим, в рюшечках свертком, который вроде совсем недавно жена его старинного друга Збройко вынесла показать гостям.
Преуспевающий табачный магнат Збройко Дражич чуть-чуть не успел вывезти своего единственного сына в Вену. Последовавший за призывной повесткой белградской комендатуры патруль военной полиции опередил его всего на несколько минут.
Генерал не смог отказать другу, просившему за сына со слезами на глазах. Он сделал даже больше. Чтобы штабные вконец не испортили парня, приучив к безделью и всякому беспутству, Бялецкий взял его к себе младшим адъютантом в надежде, что через годик из мальчишки выйдет мужчина.
Впереди, там, где узкий каменистый проселок забирался на очередной перевал, замаячили какие-то смутные темные силуэты. Генерал снял с руля правую руку и не спеша проверил, удобно ли лежит на соседнем сиденье его любимое оружие – компактный германский пистолет-пулемет «хеклер-кох». Сзади тихо клацнуло – адъютант, заметивший движение командира, торопливо снял свою «заставу» с предохранителя.
Им было чего остерегаться. Вражеские диверсанты, всякие «зеленые береты», «эйч-коммандо», «рейнджеры» и Бог знает кто еще чувствовали себя в ближнем тылу фронта почти как дома. Проще простого было нарваться хоть на армейскую глубинную разведку противника, хоть на обычную банду мародеров.
Когда из-за хронического недокомплекта личного состава сил едва хватает, чтобы еле-еле удерживать позиции, в тылу образуется опасный вакуум, в котором шляется кто попало, подтачивая фронт и грозя очень скоро превратить его в фикцию.
– Это наши – кавалерия, – сказал генерал и с облегчением отложил «хеклер-кох».
– Но… дядя Стипе, – неуверенно возразил юный поручик, – у босняков тоже есть кавалерия. – Он пошевелился, и вороненый ствол его автомата вылез у генерала над ухом.
Бялецкий недовольно отодвинул автомат ладонью.
– Если бы это были босняки, то мы бы с тобой, парень, уже не беседовали. На этом участке фронта нет ни одного босняка. Только американцы и немного хорватов. А у них нет конницы. И вот еще что, – добавил он, – сейчас ладно, но смотри не назови меня «дядей» в штабе.
Генерал мягко сбросил газ и остановил машину. Вокруг вспыхнули маленькие электрические солнца. Один из верховых, перегнувшись с седла, зашарил в салоне прыгучим лучом. Поручик, заслонившись ладонью, выглянул наружу. Громадные черные кони, в глазах которых отражался яркий свет, показались ему сказочными порождениями ночи.
– А, это вы, господин генерал, – молоденький офицер, по тулье щегольского каскета которого пробегала узкая полосочка золотого галуна, узнал водителя, и все направленные на «лендровер» автоматические винтовки вернулись в прежнее положение – прикладами к передней луке седла.
– Докладывайте, – бросил Бялецкий.
– Слушаюсь, – офицер спешился и подошел к открытому со стороны водителя окну. – Третьи сутки в патруле, господин генерал. Американцев нам никак не засечь. Наши пеленгаторы не помогают. У них весь радиообмен идет через спутник. Сжимают информацию в пакет и выстреливают за полсекунды. А от боя уклоняются. Вот, поймали сегодня шесть дезертиров. Группкой шли, говорят, из одного села. Так что за поворотом есть удобное развесистое дерево. Как раз выдержит.
– Отставить. Был приказ возвращать всех дезертиров обратно на позиции.
– Но…
– Отставить, поручик! Мне известно, как ваши в Боснии украшали дорогу от Игманадо Пале гирляндами беглых ополченцев. Но здесь не Босния. А у нас и без того мало людей. Приказываю вернуть дезертиров в части!
– Есть вернуть, – откликнулся без всякого энтузиазма молодой кавалерист. Он выглядел расстроенным, словно ребенок, у которого отняли любимую игрушку. – Но если бы вы спросили моего совета, господин генерал…
– Я спрошу вашего совета, когда он мне понадобится. А пока что – продолжайте патрулирование.
Офицер вскочил в седло, и всадники, погасив фонари, бесшумно растворились во тьме. Генерал вспомнил, что эти бойцы бывшей армии бывшей Сербской Босны в разведке и на патрулировании надевают на копыта лошадям специальные резиновые башмаки, чтобы неслышно подкрадываться к врагу.
Последними двое верховых прогнали кучку понурых пеших солдат.
– Что, ублюдки, страшно за родину умирать? – долетел до генерала насмешливый голос одного из конвоиров.
– С какой это радости мне, черногорцу, помирать за вас, боснийцев? – дерзко ответил дезертир.
«Бегут солдаты… – с горечью подумал генерал, – повальное дезертирство становится бичом фронта, хотя и началось недавно. Видимо, скорое поражение стало очевидным даже в окопах».
Для того чтобы хоть как-то заворачивать назад густеющий поток уходящих с позиций бойцов, Бялецкий был вынужден снять с передовой свои последние мобильные части. Два потрепанных горно-кавалерийских дивизиона, доставшихся ему в наследство от разгромленной армии Сербской Босны. Но даже этим опытным охотникам удается перехватить едва ли одного из пяти. Чувствовалось, что конец уже близок. И хотя четыре поредевшие пехотные бригады, последняя гвардия Северного фронта, еще отчаянно сопротивлялись, сдерживая на перевалах наступление шестого армейского корпуса США с союзниками, в последнее время генерал стал осознавать нехорошую, страшную своей неотвратимостью реальность – вне зависимости от того, что он делал для спасения фронта, ситуация медленно, но неумолимо ухудшалась.
Он начал подозревать, что даже предприми он, генерал-лейтенант Стипе Бялецкий, нечто невозможное, вывернись хоть наизнанку или, наоборот, вовсе откажись от всяких попыток руководить войсками – это ровным счетом ничего не изменит. Все так же день за днем, час за часом ком поражений, бед и неразрешимых проблем будет упрямо расти в какой-то дьявольской прогрессии, пока не превратится в лавину катастрофы.
Он был более не властен над обстановкой и знал, как это называется. Фронт поплыл – вот как. Генерал завел двигатель и тронулся с места.
А маршевые батальоны, которые еще умудрялись время от времени прибывать, чтобы ненадолго заткнуть очередную дыру в обороне, теряли в пути под бомбежками от трети до половины своего личного состава, потому как в них в основном мальчишки допризывного возрастала старики и каждый четвертый солдат – женщина. Генерал был убежден, что женщина-солдат – это нонсенс, но, согласно старой, титовской, но все еще действующей конституции, мобилизации в военное время подлежали все незамужние женщины от восемнадцати до тридцати пяти лет. Вот и выглядит с грехом пополам набранный призыв то ли смешно, то ли жалко, то ли героически…
* * *
На самом перевале, там, где дорога начинала незаметно менять уклон, стоял спешно оборудованный блокпост.
Два кольцевых бруствера, сложенных из огромных валунов, перегораживали путь, оставляя лишь тесный проезд, в который едва-едва вписался бы грузовой автомобиль.
Генерал притормозил, не глуша мотора. К машине не торопясь подошел немолодой однорукий мужчина в поношенном камуфляжном обмундировании и офицерской фуражке защитного цвета. Оружия у него заметно не было, на поясе болтался только зажженный электрический фонарик. Поднимая его, чтобы осветить салон, он ненароком мазнул лучом по себе, и генерал разглядел погоны дополковника. За спиной у офицера, рядом с одним из брустверов маячила мешковатая фигура явного резервиста с карабином на плече. Похоже, это был весь гарнизон оседлавшего стратегический перевал укрепления. Генерал почувствовал горькую досаду. Подождав, пока офицер узнает его и вытянется в приветствии, Бялецкий, указав на резервиста, спросил с невольно прорвавшимся раздражением:
– Дополковник! Это что, весь ваш гарнизон?
– Здравия желаю, господин генерал-лейтенант! Осмелюсь доложить, я – фельдфебель.
– Что?! – Бялецкому показалось, что он ослышался.
– Осмелюсь доложить, диверсантов на живца ловим.
Генерал с сомнением посмотрел да этого, безусловно, кадрового вояку.
– С одним бойцом и без оружия?
– Мне оружие и не нужно, господин генерал! Я и есть тот самый живец. Как американцы или еще кто в нашей форме прикатят да увидят, что на посту один часовой и старший офицер-инвалид, они сразу меня живым захотят взять! А тут уж наши красавицы не промажут.
Широкий луч фонарика скользнул в сторону и осветил чуть поодаль от обочины какую-то непонятную кучу Куча зашевелилась, край ее приподнялся, показав торчащий из-за камней ствол крупнокалиберного станкового браунинга, и, путаясь в маскировочной сети, объявился расчет. Загорелая женщина лет тридцати с крупными руками крестьянки и худенькая белокурая девушка в очках, больше похожая на студентку или машинистку. Еще одна девушка встала со снайперской винтовкой из-за камней неподалеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60