Когда он вошел, несколько нервно помедлив у самых дверей, королева сидела вполоборота к нему, беседуя с одним из своих советников, низеньким и тучным седобородым человечком, который, склонившись в поклоне, смиренно внимал ее словам.Затем она увидела Мордреда. Королева выпрямилась в своем высоком кресле, и опустившиеся длинные веки скрыли вспышку интереса, промелькнувшую в ее глазах. Кто-то подтолкнул мальчика в спину и прошептал ему на ухо:— Иди. Подойди к возвышению и стань на колени.Мордред повиновался. Он приблизился к королеве, но, когда он собирался опуститься на колени, движеньем руки она приказала ему остаться на ногах. Он ждал, выпрямив спину и расправив плечи, такой очевидно самодостаточный, и не делал попытки скрыть удивленье и восхищенье, которое испытывал при виде первой в своей жизни августейшей особы, восседающей на троне в пиршественном зале. Он просто стоял и смотрел во все глаза. Если наблюдатели ожидали, что он будет смущен или придет в замешательство, их ждало разочарованье. Тишина, повисшая в зале, таила в себе жадное любопытство, к которому примешивалось веселое удивленье. Королева и мальчик из рыбацкой хижины на островке тишины мерили друг друга глазами.Будь Мордред на полдюжины лет старше, мужчины, возможно, гораздо скорее и лучше поняли бы снисхожденье, даже очевидное удовольствие, с которым королева разглядывала мальчика. Моргауза не делала тайны из своего пристрастия к красивым юношам, склонности, которой со смерти своего супруга позволяла себе предаваться в относительной безопасности и более или менее открыто. И действительно, Мордред был вполне представителен: его изящная стать, тонкая кость и выраженье пытливого, но сдержанного ума в глазах под раскинувшимися как птичьи крылья бровями делали его привлекательным в глазах любой женщины. Королева рассматривала его, напряженного (но вовсе не смущенного) из-за “лучшей праздничной” туники, единственной, что у него была, помимо повседневных обносок. Она помнила материю, посланную много лет назад для этой туники, отрез домотканой ткани, неровно окрашенной, что постыдились бы носить даже дворцовые рабы. Если бы из дворцовых сундуков пропало нечто лучшее, это пробудило бы ненужное любопытство. На шее мальчика красовалось ожерелье из неровно нанизанных раковин с каким-то деревянным талисманом в середине, который мальчик сам, наверное, вырезал из куска доски, выброшенной морем. Его ноги, покрытые пылью с ведшей через пустоши дороги, были хорошей формы.Королева с удовлетвореньем отмечала все это, но видела она и другое: темные глаза, наследие испанской крови в жилах Амброзия, принадлежали Артуру; тонкую кость, нежный поджатый рот мальчик унаследовал от самой Моргаузы.Наконец она произнесла:— Тебя зовут Мордред, мне сказали?— Да. — Голос мальчика охрип от робости. Он кашлянул, прочищая горло. — Да, госпожа.— Мордред, — раздумчиво повторила она. Ее выговор, даже после стольких лет, проведенных на севере, оставался говором южных королевств большой земли, но говорила она четко и медленно и очаровательным голосом, так что он вполне понимал ее. Его имя она произнесла на северный островной манер. — Медраут, мальчик из моря. Так ты рыбак, как твой отец?— Да, госпожа.— Вот почему тебе дали такое имя?Он помедлил, не понимая, к чему она клонит.— Полагаю, да, госпожа.— Ты полагаешь. — Она говорила легко, все ее внимание как будто было сосредоточено на складке, которую разглаживали ее тонкие изящные пальцы. Лишь главный советник королевы и Габран, ее нынешний любовник, хорошо знавшие ее, догадывались, сколь большое значенье имел ее следующий вопрос:— Ты никогда не расспрашивал родителей?— Нет, госпожа. Но я много чего еще умею, не только ловить рыбу. Я умею копать торф, я могу покрыть крышу и сложить стену, могу починить лодку и… и даже подоить' козу… — Он помедлил в нерешительности. По залу прокатилась рябь смешков, сама королева улыбалась.— И скакать по скалам, словно молодой козлик. За что, — добавила она, — мне следует быть благодарной.— Это пустяк. — К Мордреду вернулась утерянная было уверенность в себе. Нет нужды чего-либо бояться. Королева — прекрасная и добрая госпожа, как и говорила ему Суда, а вовсе не ведьма, как он воображал ее себе, и с ней на удивленье легко говорить. Он улыбнулся королеве: — Гавейн сильно растянул колено?Новая волна шепота прокатилась по залу. “Ну надо же, Гавейн!” Сыну рыбаков невместно вести беседу с королевой, стоять тут прямо, словно он один из принцев, и глядеть ей прямо в глаза. Но Моргауза, по всей видимости, не видела в этом ничего необычного. Она оставила без вниманья бормотанье и шепотки, но внимательно наблюдала за мальчиком.— Не слишком. Теперь, когда колено растерли мазью и наложили повязку, он ходит вполне сносно. Завтра он вновь вернется к своим занятьям с оружием. Он должен благодарить тебя за это, Мордред, и я тоже. Повторяю, мы тебе благодарны.— Его бы и без меня скоро нашли, и я бы одолжил им веревку.— Но они его не нашли, а ты дважды спускался по скале. Гавейн сказал мне, что это опасное место. Его бы следовало выпороть за то, что он полез туда, даже если он и принес мне таких великолепных птиц. Но ты… — Чудные зубки прикусили алую нижнюю губу, когда королева задумчиво изучала мальчика. — Ты должен получить зримое свидетельство моей благодарности. Чего бы ты хотел?Поистине захваченный на сей раз врасплох, он уставился на нее во все глаза, сглотнул и начал бормотать, запинаясь, что-то о своих родителях, их бедности, надвигавшейся зиме и сетях, которые слишком часто латали, но она прервала его:— Нет, нет. Это для твоих родителей, не для тебя самого. Для них я уже нашла дары. Покажи ему, Габран.Молодой человек, светловолосый и красивой наружности, стоявший за королевиным троном, наклонился и достал из-за трона ларец. Когда он открыл его, Мордред углядел цветные мотки шерсти, тканое полотно, сетчатый кошель, в котором поблескивало серебро, заткнутую пробкой флягу, вероятно, с вином. Он покраснел как мак, потом побледнел. Происходящее с ним стало вдруг нереальным, словно он видел это во сне. Случайная встреча на утесе, слова Гавейна о награде, вызов в покои королевы — все это тревожило ему душу, разжигало воображенье, обещало внести перемены в однообразие тяжелых будней. Он пришел, ожидая получить самое большее — серебряную монету, доброе слово от королевы, быть может, какое-то лакомство из дворцовой кухни прежде, чем побежит назад домой. Но это — красота и доброта Моргаузы, непривычная роскошь и великолепие зала, богатые дары для его родителей и обещание, по всей видимости, чего-то большего для него самого… За растерянностью и оглушительным стуком сердца он смутно ощущал, что ему предлагают слишком много. Было тут что-то еще. Что-то во взглядах, которыми обменивались придворные, в оценивающем веселье в глазах Габрана. Что-то, чего он не понимал, но от чего ему делалось не по себе.Габран со стуком захлопнул крышку ларца, но когда Мордред протянул руку, чтобы взять его, Моргауза остановила мальчика.— Нет, Мордред. Не сейчас. Мы позаботимся о том, чтобы он попал к твоим родителям еще до наступления сумерек. Но нам с тобой ведь надо еще кое о чем поговорить, не так ли? Что пристало молодому человеку, перед которым в долгу будущий король Островов? Пойдем со мной. Мы поговорим об этом наедине.Королева встала. Габран поспешно подошел, подставляя ей руку, чтобы она могла о нее опереться, но, оставив его без вниманья, Моргауза спустилась со ступенек и подала руку мальчику. Он неловко принял ее, но королева обратила его неловкость в грацию. Ее украшенные перстнями пальцы касались его запястья, словно перед ней был истинный придворный, провожающий ее после окончания аудиенции. Стоя, она была немногим выше него. Пахло от нее жимолостью и роскошно-пряным летом. У Мордреда закружилась голова.— Пойдем, — мягко повторила она.Придворные с поклонами расступились, освобождая им путь. Раб королевы отодвинул полог, прятавший резную дверь в стене зала. По обе стороны двери, вытянувшись по струнке, стояли два дюжих стражника с тяжелыми копьями. Мордред более не замечал ни любопытных взглядов, ни перешептывания. Сердце гулко билось у него в груди. Что таит в себе будущее? Чего ему ждать от этой беседы? Он не взялся бы даже гадать, но, разумеется, это снова будет что-то волшебное. Будущее таит для него что-то особое; удача улыбается ему устами королевы, касается его ее рукой.Сам того не зная, он откинул со лба темные волосы жестом, унаследованным от Артура, и с высоко поднятой головой царственно сопроводил Моргаузу из большого зала ее дворца. 3 Крытый переход, ведший от дворца в королевины палаты, длинный и без единого окна, был освещен факелами, установленными в скобах через равные промежутки вдоль стен. Дверей из него было только две, и обе — в левой стене. За одной, должно быть, находилось помещение стражи; дверь была приоткрыта, и Мордред услышал доносившиеся из-за нее мужские голоса и перестук игральных камней. Другая открывалась во внутренний двор; мальчик вспомнил, что видел там солдат. Теперь она была заперта, но в дальнем конце перехода он заметил третью дверь: она была широко распахнута и ее особо придерживал слуга в ожидании, когда пройдут королева и ее свита.За дверью ему открылся квадратный покой, служивший, очевидно, передней перед личными покоями королевы. Мебели в нем не было. Справа в узкое окно глядела полоска голубого неба и врывался шум моря и ветра. Напротив, в стороне, дальней от моря, находилась еще одна дверь, на которую Мордред поглядел с любопытством, тут же сменившимся благоговейным страхом.Этот дверной проем был на удивленье широким и низким, таким же убогим и утопленным в землю, как вход в хижину его родителей. Утоплена эта дверь была и в стену, а над ней нависала тяжелая каменная плита; почти столь же массивными были и каменные косяки, стоявшие по обе стороны входа. Мальчик уже видел такие же врата раньше: они вели в древние подземелья, которые повсюду встречались на островах. Старики говорили, что их, как и высокие блоки, построил Древний народ, селивший в таких подземных жилищах, выложенных камнем, своих мертвецов. Но простой люд считал эти подземелья волшебными, называл их сидхами и полыми холмами. Утверждали, что сидхи охраняют проход в иной мир и что скелеты людей и животных, что нередко находили в этих подземельях, принадлежат тем безрассудным несчастным, которые слишком далеко забрели в темные земли иного мира и не смогли отыскать обратной дороги. Когда туман окутывал острова, что в этих ветреных морях было большой редкостью, говорили, что можно увидеть, как из полых холмов на одетых в золото скакунах выезжают боги и духи, а вокруг них витают печальные призраки умерших. Что бы из этого ни было правдой, жители островов избегали приближаться к курганам, скрывавшим такие подземные усыпальницы. Королевины палаты, очевидно, были построены возле одного из них, быть может, сам курган обнаружили, лишь когда стали закладывать фундамент. Теперь же проход в подземелье был запечатан тяжелой дубовой дверью с огромными железными засовами и висячим замком, призванным удержать взаперти то неизвестное, что притаилось во тьме подземных переходов.Мордред тут же позабыл о подземельях, поскольку впереди растворилась высокая дверь, по обе стороны которой скучали два вооруженных стражника. За дверью ему открылись потоки солнечного света, тепло и ароматы и краски внутренних покоев королевы.Комната, в которую они вошли, была точной копией покоя Моргаузы в Дунпельдире; уменьшенная, разумеется, копия, но на взгляд Мордреда — величественная. Солнечный свет лился в огромное квадратное окно, под которым стояла скамейка, яркими подушками превращенная в уютный и отрадный взору уголок. В нескольких шагах от скамьи в озерце солнечного света возвышалось позолоченное кресло. Возле кресла стояли скамеечка для ног и изящный столик. Опустившись в кресло, Моргауза указала Мордреду на скамью. Покорно сев, Мордред с бьющимся сердцем замер в молчании; придворные дамы, по слову королевы, удалились с вышиваньем в дальний угол покоя, к свету от другого окна. Поспешно явился слуга, чтобы с поклоном поднести королеве вино в серебряном кубке. По ее приказу он принес также чашу сладкого медового напитка для Мордреда. Отпив глоток, мальчик поставил чашу на подоконник. Хотя во рту и в горле у него пересохло, он не мог пить.Выпив свое вино, королева протянула кубок Габрану, которому тоже, должно быть, были отданы некие приказы. Сперва он отошел к двери, где отдал кубок слуге, затем, выпроводив слугу, закрыл за ним дверь и удалился в дальний угол комнаты. Достав из чехла маленькую арфу, он присел с ней возле женщин и начал тихонько перебирать струны.Только тогда королева заговорила вновь, и говорила она так тихо, что только лишь Мордред, сидевший подле нее, мог ее слышать:— Ну, Мордред, а теперь давай поговорим. Сколько тебе лет? Нет, не отвечай мне, дай-ка взглянуть… Скоро тебе исполнится одиннадцать. Я верно говорю?— Да… да, но, — заикаясь, изумленно переспросил мальчик, — но откуда тебе это известно? Ах да, тебе сказал Гавейн.Королева улыбнулась.— Я и без докладов моих подданных знаю все. О твоем рождении мне известно больше, чем тебе самому, Мордред. Догадываешься, почему?— Как, госпожа? О моем рождении, ты сказала? Это ведь было до того, как ты поселилась у нас?— Да. Я и король, мой супруг, держали тогда Дунпельдир в Лотиане. Разве ты никогда не слышал о том, что случилось в Дунпельдире за год до рожденья принца Гавейна?Он покачал головой, так как все равно не решился бы заговорить. Он все еще не знал, зачем королева привела его сюда и почему она тайно говорит с ним в уединении личных своих покоев, но природное чутье подсказывало ему держаться настороже. Нет сомнений теперь, сейчас на него надвигается будущее, которого он страшился, но тянулся к нему всем своим существом, тянулся со странным, беспокойным и временами неистовым ощущением бунта против той жизни, для которой он был рожден и к которой он считал себя приговоренным до самой смерти, как вся родня его родителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58