https://wodolei.ru/catalog/mebel/shkaf/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

..
Это было бы наилучшим выходом, потому что в гостинице меня не станут
искать, но Фаина была - без сомнения - зомби, я по-прежнему боялся ловушки
и поэтому упрямо покачал головой:
- Ни за что!..
Тогда она без лишних дискуссий втащила меня в треугольный
хозяйственный закуток под лестницей, загораживая проход, обдавая духами:
- Послушай! Не валяй дурака!.. Ты окажешься на Таракановской, и к
тебе немедленно подойдут двое местных парней... И потребуют закурить. А ты
ведь не куришь?.. И милиция, разумеется, не отыщет виноватых...
- Откуда ты знаешь?
- Знаю... - она обхватила меня и приблизила влажные искры глаз. - Ну
не будь идиотом, я слышала, как _о_н_и_ договаривались... И Нуприенок
кивал... Мы проскочим по черному ходу, никто не увидит, это, может быть,
твой последний, единственный шанс...
- Завтра мне надо подняться в шесть утра. Поклянись! - отрывисто
сказал я.
- Ну, конечно, конечно! - и Фаина, уже не колеблясь, не спрашивая ни
о чем, повлекла меня по невидимым темным ступенькам - сначала вниз, сквозь
подвальные переходы, уставленные забытой мебелью, а потом снова вверх - к
круторогим пластмассовым загогулинам, которые освещали пустынный коридор,
весь наполненный тишиною и тревожным глянцевым блеском дубовых дверей. - Я
тебя положу в "семерке", там есть свободное место... И напарник вполне
приличный - из "тягачей"... Только скажешь ему, что это - временно, завтра
тебя уже здесь не будет...
- А ты не боишься _п_о_с_т_а_р_е_т_ь_? - с внезапной завистью спросил
я.
У Фаины размотались отбеленные локоны на висках.
- А... все равно!.. Ты, разумеется, не поверишь, но я _и_х_ ни
чуточки не боюсь... Ни Батюты, ни даже товарища Саламасова... Чтоб _о_н_и
провалились!..
Я и в самом деле не верил ей.
Она повернула ключ, и из приоткрывшейся узкой щели между дверью и
косяком вырвался сигаретный дым.
- Ну, иди же, иди! Твоя кровать справа... И, пожалуйста, не
выглядывай никуда... А мне надо бежать - как бы _н_а_ш_и_ не
спохватились...
Я без сил повалился на скомканную постель. Шторы в номере были
задернуты, и на них отпечатался лунный негатив окна. Было зверски
накурено. Я устал, но я отчетливо помнил, что это еще не все, и
действительно - едва заскрипели пружины, как натруженный низкий голос из
темноты безразлично поинтересовался:
- Сосед?
- Сосед, - ответил я.
- Вот какая история, сосед, - вяло сказали из темноты. - Жил-был
Дурак Ушастый. Ну, он был не совсем дурак, а просто очень наивный,
доверчивый человек. Этот Дурак Ушастый читал газеты, и он верил тому, что
в газетах пишут. Он смотрел телевизор и верил тому, что показывают на
экране. Он, как чокнутый, слушал радио, и буквально каждое слово речей
западало ему прямо в душу. А когда этому Дураку Ушастому говорили, что -
в_с_е _н_е _т_а_к_, то он страшно сердился и просил, чтоб немедленно
замолчали. Он сердился и слушать ничего не хотел. Вот такой он был
человек. Наивный. И, как полагается, этот Дурак Ушастый очень любил
работать. Он стремился работать, и он умел работать, и работал он - как
здоровая лошадь на борозде: изо дня в день и из года в год, и он даже в
отпуск не уходил, чтобы было можно больше работать. И что бы этому Дураку
Ушастому ни приказывали, он все исполнял без колебаний. Он никогда не
задумывался. Он считал, что именно так и надо. Потому что все вокруг
делали именно так. И вот как-то раз этого Дурака Ушастого вызвали к одному
большому начальнику, а это был очень Большой Начальник, и он прослышал,
что Дурак Ушастый умеет работать, как здоровая лошадь на борозде. И вот
этот Большой Начальник говорит Дураку Ушастому...
Я стащил пиджак и повесил его на спинку стула. Сосед рассказывал
абсолютно без интонаций, на одной колеблющейся неприятной ноте. Так
рассказывают на поминках. Я был рад, что не вижу его в темноте. В самом
деле - "тягач". Я вчера уже слышал эту историю. Вероятно, я слышал ее уже
много десятков раз. И я знал, что сейчас он спросит: не сплю ли я? - и
сосед, разумеется, тут же спросил: Вы не спите? - Нет, - ответил я, точно
эхо. Мне нельзя было спать. Умирающий город был полон зомби. Как голодные
огненные муравьи, они пожирали его изнутри, оставляя лишь скорлупу и
истерзанный мусор. По улицам бродило Черное Одеяло, мутно плавились
амбразуры в Гремячей Башне. Мне нельзя было спать. Распускался чертополох,
шлепал картами у костра ожиревший Младенец, многорукий Кагал надрывался
всеми своими шестью керосиновыми моторами, и Железная Дева, опираясь на
посох, жадно рыскала по переулкам, ища очередного сожителя. Будто угли,
краснела металлическая оправа очков. Хронос! Хронос! Ковчег! Мне нельзя
было спать. Я растер дрожь лица и до слез ущипнул себя за мочку уха.
Толстый крест отпечатывался на шторах луной. Было больно и муторно. Мне
нельзя было спать. Содрогался лепной потолок, доносились оттуда какие-то
звериные выкрики. Камарилья гуляла. Мне нельзя было спать. Ведь умер
редактор. И он снова умрет - через двадцать четыре часа. Мне нельзя было
спать. Хоть Фаина и обещала, что утром разбудит. Но я знал, что она не
разбудит. Мне нельзя было спать. Я щипал мочку уха. Мне нельзя было спать.
- Я слушаю, слушаю вас! - сказал я в отчаянии. Мне нельзя было спать.
Наваливалась глухота. Мне нельзя было спать. Мягко падали веки. Мне ни в
коем случае нельзя было спать. Я ведь тоже был - зомби, и черный нелепый
круговорот готов был сомкнуться и затянуть меня...

2. ОБЫКНОВЕННОЕ УТРО
Стояли с пяти утра. Нагружались сумками и пакетами. Очередь
растянулась на километр. Говорили, что из свободной продажи исчезнут
крупы, соль, сахар, а также дешевый собачий студень, снова введут
карточки, продуктов не хватает, все промышленные товары будут
распределяться по месту работы: галоши и комбинезон - один раз в год.
Говорили о небывалой засухе на юге, где пустая раскаленная земля
потрескалась, выполз желтый туман и пшеница умерла в зерне. Говорили, что
надвигается всеобщий голод, в правительстве паника, никто не знает, что
делать, трех министров уже посадили, - срочно покупают хлеб за границей, а
т_е_, значит, не продают, и поэтому в Москве сейчас строятся гигантские
хранилища для консервов, даже метро закрыли: каждому трудящемуся станут
выдавать банку минтая на два дня, а по праздникам - котлетку из брюквы.
Остальные, по-видимому, как хотят. Всех студентов сошлют в колхозы,
отпуска сократят, рабочий день увеличат, запретят колбасу, выпустят
пищевой гуталин, откроют общие бани, тунеядцев - немедленно под расстрел,
так - до следующего урожая, который - тоже сгорит, и тогда пропадем
совсем. В Сибири уже сейчас есть нечего, брат мне писал: съели все сено,
весь мох, всю кору с деревьев, народ оттуда бежит, побросав фабрики и
заводы, а на опустевшие земли спокойно приходят китайцы. Китайцу - что?
Съел кузнечика - и довольный. Значит, вот оно как. Да, так оно. А нам
разве скажут? Ни черта нам не скажут. Вымрем, тогда узнаем. И в газетах не
будет? Чего захотели - в газетах!..
Старичок из киоска "Союзпечать", морща серую черепашью шею, очень
радостно сообщил мне, что скоро начнется война. _Т_е_ потребовали
освободить всех евреев, а _н_а_ш_и_, естественно, отказались. Потому как
евреям и у нас хорошо. Было три ультиматума. Ракеты уже летят. Тайно
объявлена мобилизация. У него самые верные сведения: в городе видели крысу
о двух головах, которая везла на спине голого ребенка, увенчанного
короной. Крыса насвистывала "Прощание славянки", ребенок же визгливо
хохотал и выкрикивал: Идиоты! Идиоты! Психи ненормальные!.. - тыча пальцем
в прохожих. А наутро из зыби за серой рекой поднялись Трое в Белых
Одеждах, сами ростом до облаков, и, как ангелы, прижав ладони к груди,
очень долго смотрели на величественное здание горкома, печально и тихо
вздыхая, - а потом незаметно растаяли, точно дым. Будет, значит, война -
семьдесят семь лет, и будет неизлечимый мор, и будет пал ледяного огня на
четыре стороны света, и крысы будут вечно править людьми. Не зря же
вымахала такая крапива - дрокадер, сатанинская колючка, до самых крыш... А
что говорят в столице: мы погибнем все, или хотя бы один человек
останется?
- Ничего не слышал, - торопливо ответил я, забирая газеты.
Был август, понедельник.
Циркуль-Клазов в слабо клетчатом отутюженном костюме, разглядывавший
до этого пыльную драпировку на витрине универмага, вдруг потерял к ней
всякий интерес и непринужденно тронулся вслед за мной, поблескивая
круглыми слепыми очками. Я заметил, как он мельком сказал что-то киоскеру,
и тот, отшатнувшись, со стуком захлопнул окошечко. Все. Газет мне больше
не продадут. У меня болезненно оборвалось сердце. За мной
с_м_о_т_р_е_л_и_ вторые сутки - нагло, прилипчиво, даже не пытаясь хоть
как-нибудь скрыть. Это была настоящая психическая атака. Вчера ходил
Суховой, а сегодня - Циркуль. Меня начинали _у_б_и_р_а_т_ь_. Час назад
администратор гостиницы сказала: Просим вас освободить этот номер,
произошло досадное недоразумение, он был забронирован еще на той неделе, к
сожалению, огромный наплыв приезжих. - Она постукивала железными ключами о
стол. Колыхались сережки из золота. Спорить было бессмысленно. И дежурная
на втором этажа, возмущенно одергивая платье, фыркала, как больной
верблюд: Мы не можем устраивать здесь склад вещей! Сдайте свой портфель в
камеру хранения! - Спорить было так же бессмысленно. А буфетчица из
ресторана внизу даже не посмотрела на протянутые мною деньги: Ресторан
закрыт! - И швейцар, не задумываясь, распахнул дверь наружу: Сюда, сюда,
прошу вас... - Все это было чрезвычайно серьезно. Будто жесткие пальцы
легли мне на горло.
Я свернул по Таракановской, а потом сразу же - на Кривой бульвар, где
стояли подстриженные купы чертополоха. Тухлое коричневое солнце выплыло в
голубизну над трубами, и крапивная чернь, обметавшая стены домов, заиграла
стеклянными острыми проблесками. Я спешил, словно мягкий червяк, на
которого вот-вот должны наступить. Нет ничего хуже обычного страха. Я ведь
не совершил никаких противозаконных поступков. И я знал, что для
установления слежки требуется санкция прокурора. Я имел поэтому полное
право протестовать. Мокрая натянутая, бесконечно жалкая ниточка, как
струна, вибрировала у меня в груди. Это были все теоретические
рассуждения. Циркуль-Клазов, поднимая лакированные ботинки, невозмутимо
вышагивал за моей спиной, и слепые белесые очки его отражали небо. Какой
прокурор? Какая санкция? Вы же не ребенок. Деревянный скрипучий город -
ловушка для идиотов, деревянные скрипучие люди с мозгами из костей и
тряпок, деревянное скрипучее, обдирающее живую кожу время, которое, как
телега, заваливаясь на бока, еле тащится по дремучим ночным ухабам.
Непроглядный растительный сумрак. Стагнация. Бессилие разума. - Одну
минуточку, гражданин!.. - А в чем, собственно, дело?.. - Минуточку, вам
говорят!.. - Только без рук!.. - Гражданин!.. - Пустите меня!.. -
Гражданин, не оказывайте сопротивления!.. - Удар в лицо - белые искры из
глаз. Удар в поддых - рвотный перехват дыхания. Завернутая на шею рука -
пронзительной кричащей болью выламываются суставы. - Согласен!..
Согласен!.. - Вот и хорошо. А теперь внизу на каждой странице: "с моих
слов записано верно". И подпись. Да не ерзай ладонями, с-сука очкастая,
всю бумагу нам измараешь! - Так было с Корецким. Ничего не доказать.
Никогда ничего доказать нельзя.
Я, наверное, совсем потерял голову, потому что неожиданно побежал -
вдоль дремотной асфальтовой каменной улицы, мешковато переставляя ноги.
Это было ужасно. Это было смешно и глупо. Куда мне бежать? Мятые со сна
прохожие, уступая дорогу, изумленно оборачивались на меня. Деловито
забрехала собака. Выпорхнул из-под ног перепуганный воробей. Мне казалось,
что в спину сейчас громогласно и звонко раздастся: Держите его!.. -
Кинутся, повалят, с упоением затопчут в седую горькую пыль. Бегущий всегда
виновен. Особенно в этом городе. Лида предупреждала, что так и будет. - Я
тебя прошу: уезжай. Если сможешь, и если не сможешь. Все равно. Хоть куда.
Уезжай. - Нет ничего хуже страха. Уже через полсотни метров я начал
задыхаться, и тончайшее огненное шило вонзилось мне в правый бок. Бульвар
качался и раздваивался. Я боялся задеть выступающие листья крапивы -
потому что тогда ожог, больница, обязательная койка на целых два месяца.
За два месяца _о_н_и_ меня уничтожат. Это был неизбежный финал. Черный зев
подворотни распахнулся навстречу. Будто спасение: какие-то ящики, какие-то
щепастые доски, нелепый бетонный столб посередине двора и тут же -
парадная с половинкой отломанной двери. Цепляясь за изжеванные перила, я
вскарабкался на второй этаж и, обмякая, прислонился в углу. Было крайне
тоскливо. Я не знал, почему я забрался сюда. Так нахохлившийся больной
хомяк забивается - в дерн, под корни. У меня вылезали глаза. Твердые
неумолимые пальцы все сильнее сходились на горле. Одно дело слышать о
подобных историях, передаваемых под большим секретом, срывающимся
полушепотом, только для своих, и нечто совсем иное - испытать все это на
себе. Если бы меня здесь нашли, то я бы сдался, честное слово! Я бы
сдался, я поднял бы руки и униженно вымаливал бы прощение, суетливо
клянясь, что - больше никогда, ни за что на свете! Но сквозь изъеденное
неотмытыми напластованиями окно, очень быстро потеющее от дыхания, я с
громадным облегчением увидел, как Циркуль-Клазов, появившийся уже через
секунду, дико заметался на булыжных макушках из стороны в сторону,
по-собачьи вынюхивая следы, а потом, видимо приняв решение, торопливо
побежал дальше, на соседнюю улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34


А-П

П-Я