В твоей голове, в твоем сердце. Опасно твое «я», а не что-то другое. Если ты владеешь собой, то сможешь расписаться на антенне и вернуться к нам. Это так же безопасно, как попрыгать на кровати. Нет, дорогая, даже безопаснее, потому что в мире есть еще и мужчины. Но пройти под самыми звездами – что же, это в тебе есть или этого в тебе нет.
– Иди и распишись для нас, дорогая, – напутствовала ее Бубуль.
– А потом возвращайся и стань нашей сестрой, – проговорил Нико.
Майа поглядела на них. Они были совершенно серьезны. Именно это они и имели в виду. Именно так они жили.
– Что же, я не собираюсь нестись туда сломя голову, – откликнулась она, сняла туфли и встала. Хорошо, что Новак немного научил ее правильной походке. Она устремила взгляд на светящуюся тарелку и двинулась по гребню крыши. Ничто не могло ее остановить. Она была совершенно счастлива и уверена в себе. Добравшись до цели, она написала:
МИА ЗИЕМАНН БЫЛА ЗДЕСЬ
В свете звезд ее имя очень хорошо смотрелось рядом с другими именами. Она пририсовала картинку. Путь назад оказался труднее, потому что босые ноги замерзли. Черепица больно впивалась в ступни, она замедлила шаг. В голову полезли всякие мысли. Она не упадет, это уже было ясно, но ее пронзила ясная и жуткая мысль, что она может броситься с крыши вниз. В этой мысли было что-то страшно притягательное. Если она была Миа Зиеманн, как только что она о себе заявила, то эта частица Миа Зиеманн больше не находила себе покоя. Эта большая и сугубо человеческая часть Миа Зиеманн и правда устала от жизни и стремилась к смерти, хотя и опасалась ее. Но теперь она стала гораздо сильнее.
– Мы надеялись, что ты нас поцелуешь, – сказала Бенедетта и пододвинулась, уступая ей место.
– Я сохраню поцелуй для геронтократов, – ответила Майа и вернула шпильку Бенедетте.
Чердачная дверь чуть-чуть приоткрылась. Одна из собак Элен выскочила на крышу. У маленькой белой собачки не могло быть никаких дел на этой островерхой черепичной крыше. Но собака и шла совсем не по-деловому. Она заметила их и слегка поскользнулась от удивления. А потом принялась тявкать.
– Voici unraton! – воскликнула Бубуль. – Патапуфф, defends-moi!
Шуршание, вспышка золотистого меха. Приматы изворотливее собак. Проворнее обезьян зверя нет.
Собака залаяла от страха и с отчаянным визгом свалилась с края крыши.
– О мой бедный малыш, – проговорила Бубуль, крепко обняв дрожавшего Патапуффа, – ты потерял свою красную шапочку.
– Нет, я ее видел, – заметил Нико. – Она в желобе.
Бубуль нагнулась, подняла крохотную шляпку и надела ее на своего любимца. Все молчали, думая о последствиях.
– Нам лучше вернуться. Ты не знаешь, есть ли тут другой выход? – обратилась Майа к Бенедетте.
– Я специалист по выходам, – ответила Бенедетта.
Вчетвером они сели в метро и разъехались по домам. Как им казалось, это было самым мудрым решением. Майа отвезла Бенедетту к себе домой. Ей нужно было поговорить с ней о многом. Уже в два часа ночи они устроились в белом меховом кабинете немного поесть. В это время Новак позвонил ей по мобильному телефону актрисы. Экран был пустым и вызывал только голосом. Новак терпеть не мог синхронное видео.
– Больше ты не будешь встречаться в «Голове», – сердито заявил он.
– Почему?
– Она оплакивала свою собачку. Клаус тут ни при чем. Это было жестоко и глупо.
– Мне жаль, что так вышло, Йозеф. Все произошло совершенно случайно.
– Ты скверная девчонка и все только расстраиваешь.
– Я не хотела этого. Поверь мне.
– Элен понимает тебя гораздо, гораздо лучше, чем ты когда-либо сможешь ее понять. Она прекрасно держалась, совсем не злилась, но как она страдает! Она не позволит себе необдуманных поступков. – Новак вздохнул. – Сегодня вечером Элен была груба со мной. Ты можешь поверить в это, девочка? Это трагедия – видеть знатную даму вне себя от горя. На людях. Понимаешь, это значит, что она боится.
– Мне жаль, что она была груба.
– Если бы ты видела ее в молодости, Майа. Великая покровительница искусства. Женщина со вкусом и редкой проницательностью. Она бескорыстно помогала всем нам. Но вокруг нее всегда толпились прихлебатели, они ею пользовались. Она кормила их долгие годы. А они ей ничего не прощали. Конечно, они ее разочаровали. Но она простила тебя, знай это. Она может защитить тебя от куда больших опасностей. Она поддерживает молодых людей из сферы виртуальных миров. Элен до сих пор верит.
– Йозеф, – спросила Майа, – ты звонишь мне из своего дома?
– Да.
– Ты не думаешь, что линию прослушивают?
– У Элен есть такие возможности, – сказал Новак, понизив голос. – Но это ничего не значит.
– Мне жаль, что я устроила ночью такой тарарам. Ты меня ненавидишь, Йозеф? Прошу, не сердись на меня. Я боюсь, самое худшее еще впереди.
– Дорогая, я вовсе на тебя не сержусь. Мне жаль, но я должен признать: ты не сделала ничего, чтобы на тебя сердиться. Я очень стар. У меня не осталось ничего, кроме иронии и гордости, ну еще, быть может, бесполезной доброты. Боюсь, что ты становишься настоящей злючкой. Но я-то совсем не зол, мне не за что тебя ненавидеть. Ты всегда будешь моим любимым маленьким чудовищем.
Она не знала, как ему ответить, и повесила трубку.
– Он и в самом деле обидел меня, – призналась она Бенедетте и заплакала.
– Ты должна расстаться со старым дураком, – заявила Бенедетта, дожевывая кусочек пирожного. – И поехать вместе со мной в Болонью. Сейчас же, этой ночью. Наверняка есть какой-нибудь поезд. Это самый красивый город в Европе. Там такая архитектура, там коммуна и маленькие легкие самолеты. Ты увидишь аркады, они так красивы. У нас в Болонье потрясающие виды. Сходим с тобой в Институт красоты. Ты увидишь, как мы работаем.
– А я могу снять то, что вы там делаете?
– Ну что же...
– У меня получаются такие скверные снимки, – мрачно проговорила она. – Йозеф Новак не делает плохих фотографий. Иногда они великолепны, иногда просто странные, но плохих снимков у него нет. И никогда не было, он вообще не делает ошибок. А я... У меня нет ни одной хорошей фотографии. И суть вовсе не в том, что у меня плохая техника. Я могу научиться технике, но я по-прежнему не вижу .
Бенедетта отпила глоток раствора.
– Там, внутри меня, нет ничего, чтобы видеть, Бенедетта. Я могу быть красивой, потому что настоящей красоты без неправильностей просто не бывает. А я вся странная. Но быть красивой вовсе не означает, что со мной все в порядке. Меня нет как единого целого. Я вся состою из частей и, кажется, всегда буду из них состоять. Там, внутри, я – разбитое зеркало, и моя работа в виртуальности – это какое-то вечное пятно. Искусство сохраняется веками, но и жизнь теперь отнюдь не короткая. – Майа закрыла лицо руками.
– Ты хороший друг, Майа. У меня мало настоящих друзей, но ты мой истинный друг. И годы здесь ничего не значат, что бы ты ни думала. То есть значат, конечно, но иначе. Не грусти, пожалуйста. – Бенедетта принялась шарить в карманах жакета. – Я привезла тебе подарок из Болоньи. Чтобы мы смогли отпраздновать. Потому что теперь мы и в самом деле сестры.
Майа поглядела на нее:
– Мне подарок?
Бенедетта по-прежнему рылась в карманах. И наконец достала оттуда очки с присосками. Майа изумленно уставилась на нее:
– У них такой вид – я бы не хотела иметь с ними дело.
– Ты знаешь, что такое цереброспинальное переливание?
– К сожалению, знаю.
– Возьми их, пожалуйста, Майа. Позволь приложить их к твоей голове.
– Бенедетта, прошу тебя, не делай этого. Тебе известно, что я немолодая. Это может мне повредить.
– Конечно, это болезненно и небезопасно. Мне понадобился год, чтобы это приготовить. Но я постоянно чувствовала, что я на верном пути, я приложила эту штуку к моей голове. И она высосала из меня соки, а потом наполнила меня. Я подумала, что когда-нибудь, позже, смогу ею воспользоваться, если память будет мне изменять. А теперь я хочу, чтобы ты их взяла. Тебе нужно знать, кто я такая.
Майа вздохнула:
– Жизнь – это риск. – Она сняла свой парик.
Очки проскользнули по ее черепу. Прикосновение оказалось болезненным, но это было как раз хорошо, чтобы хорошенько прочувствовать. Жидкость просочилась, и Майа сразу стала спокойна, проницательна и разумна.
Майа почувствовала, что в нее влился рассудок другой женщины. Мысли не ее. Но ее жизнь. Непостижимое обаяние человеческого «я». Одиночество и легкая печаль от сознания собственной силы. Солнечная сторона прямолинейного, твердого юношеского самообладания. Неуловимый отблеск другой души.
Она закрыла глаза. Это было глубинное ощущение. Глубокий постчеловеческий экстаз. Сознание, прокравшееся в ее мозг, словно тень иного мира. А затем серое вещество стало медленно поглощать эту другую душу. Жадно всасывать ее миллионами крохотных пор.
Когда она очнулась, очков не было. Майа лежала, распластавшись на полу, а Бенедетта аккуратно обтирала ее лицо влажным полотенцем.
– Ты можешь говорить? – спросила Бенедетта.
Она попыталась открыть рот и зашевелила языком:
– Да, мне кажется.
– Ты знаешь, кто ты? – Голос Бенедетты был встревоженный. – Скажи мне.
– Это был истинный рай, – ответила Майа. – Ангелы снизошли. Тебе нужно держать это в каком-нибудь тайном месте. Не позволяй никому дотрагиваться. Это будет слишком жутко, слишком страшно, если к ним кто-нибудь прикоснется.
Бенедетта обняла ее.
– Прости меня, дорогая. Я знаю, как с ними обращаться. Я знаю, как они действуют. Я даже знаю, как мне надо было их тебе дать. Но не знаю, как мне самой уберечься от того, что я знаю.
Прошло три недели. Настала весна, Прага расцвела. Майа по-прежнему работала с Новаком, но все стало совсем иным. Теперь он относился к ней как к своей помощнице, а не как к сказочной принцессе или слабому эльфу. Милена почувствовала, куда подул ветер и какие проблемы могут возникнуть. Милена ненавидела полицейских ищеек, но ее жизнь крайне осложнилась, потому что беспорядок и перемены в старинном семейном укладе Новаков Милена ненавидела еще больше, чем полицейских.
Майа отправилась поездом в Милан и сделала там невыразительные снимки нескольких невыразительных помощников Виетти. Поскольку это была деловая поездка, она не успела осмотреть город и ознакомилась лишь с малой частью империи Виетти. А сам Виетти не потрудился ее сопровождать: великий человек находился в Гштааде и варил там своих крабов.
Результаты съемок были одновременно и хороши и ужасны, фотографии получились какими-то слишком глянцевыми. За время этих съемок она сумела кое-чему научиться, но возненавидела свои работы. Тем не менее она подумала, что фотография вообще требует умения. Люди подняли слишком много шума по поводу фотографий Новака. Фото распространялись по Сети и были, пожалуй, слишком прекрасны, а также слишком, слишком правдивы. Ей показалось, что люди не будут возражать, если она станет чуть навязчивее. Еще одна глупая модель, еще одна съемка высокой моды. И кроме того, ей нужны были деньги.
Майа уговорила Бенедетту приехать в Милан и привезти ей денег. Сама Бенедетта не распоряжалась финансами, но знала людей, которые были знакомы с людьми, распоряжавшимися деньгами. Бенедетта купила ей изготовленное в Милане фуросики. Это был очень красивый и полезный подарок. Она также преподнесла Майе большой индонезийский сетевой сервер, который тоже оказался и красивым и полезным. Майа вернулась в Прагу, в квартиру актрисы, с повязанным на шее фуросики и сервером в прочной упаковке.
Вместе с сервером было руководство по установке на убогом английском. Майа загрузила сервер, однако он не заработал, она перезагрузила его – и снова неудача. Потом накормила хозяйских кошек. А затем проверила все контакты, опять загрузила сервер, он рухнул снова. Тогда она выпила кофе, чтобы немного успокоиться. Она опять загрузила сервер, добилась частичной функциональности, исследовала кристалл процессора на предмет внутренних конфликтов и устранила три незначительные, но достаточно противные помехи. Система рухнула. Она запустила диагностический тест, вычистила ряд буферов. После этого сервер, кажется, заработал. И наконец она подключила его к Сети. Сервер сразу зазвонил. Это был голосовой вызов от Терезы.
– Как ты выяснила, что я в Сети? – спросила Майа.
– У меня есть свои способы, – ответила Тереза. – Тебя действительно выгнали из «Головы» за убийство полицейской собаки?
– Говорят, слухами земля полнится. Нет, это не я. Клянусь тебе, это кто-то другой.
– Если сейчас слова доходят медленнее, чем скорость света, значит, так и должно быть, – сказала Тереза. – А я сейчас вся слух и внимание. Потому что хочу попросить тебя об одной важной услуге.
– Услуга?
– Да, услуга, если ты будешь осторожна.
– Тереза, у меня сейчас столько своих проблем, думаю, не смогу тебе помочь. А что, собственно, тебе нужно?
– Мне нужна хорошая комната в Праге, – серьезно сказала Тереза. – Хорошая комната с удобной кроватью. Не номер в отеле, потому что они все записывают. И машина, но чья-нибудь личная машина. Не взятая напрокат, потому что их тоже регистрируют и хранят записи. Комната мне понадобится на одну ночь, а машина на два дня. И наконец, никто не должен задавать мне вопросов.
– Никаких вопросов и никаких записей. Ладно. Когда тебе все это понадобится?
– Во вторник.
– Я тебе перезвоню.
Квартира актрисы заведомо исключалась, об этом и речи быть не могло. Новак? Нет, она не могла его просить. Поль? Возможно, но все же нет, конечно нет. Клаус? С того времени, как она стала регулярно бывать в «Голове», ей стало ясно, что Клаус очень интересный человек. У Клауса были связи во всех кругах и на всех уровнях пражского общества. Клаус был настоящей знаменитостью. Все в Праге знали Клауса и уважали его, однако казалось, что сам Клаус ни с кем не связан и никому не обязан. Она даже нравилась Клаусу, но... Эмиль. Отлично.
Она сделала для Терезы все, что смогла. Это потребовало немало времени, энергии и предприимчивости, однако, похоже, что все вышло неплохо.
Во вторник в два часа ночи Тереза позвонила ей первая.
– Ты не спишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48