– Ненавижу строить гипотезы, – отозвалась Бенедетта и поджала губы. – Но позвольте поделиться одной догадкой. Вы оказали кому-то сексуальные услуги.
– Нет. Вы ошиблись. Впрочем... Да, нечто в этом духе. Действительно.
– Давайте откроем ваш дворец и заглянем внутрь.
Бенедетта молча повязала на шее платок. Ткань немного пошевелилась, и на ней загорелись золотые узоры. Бенедетта подняла свой элегантный дорогой ноутбук и сумку с металлическими заклепками.
– Нам надо сесть в какой-нибудь укромный уголок за баром.
– До сих пор вы были так терпеливы со мной, Бенедетта. Я ненавижу навязываться.
Бенедетта изучающе посмотрела на нее и опустила глаза.
– Ладно. Я сваляла дурака. Простите, что я вела себя с вами столь глупо. Постараюсь исправиться. Ну, мы можем идти?
– Я принимаю ваши извинения. – Майа встала. – Пойдемте.
Бенедетта провела ее в темноватый угол за длинной барной стойкой. Очевидно, кто-то сличал на столе образцы крови. Там лежали рамки смятых хроматографов и шприц с алмазным кончиком на тонкой игле, так называемый «москит».
Бенедетта смахнула со стола хроматографы, поставила ноутбук и выдвинула антенну.
– Итак, что нам требуется? Перчатки? Наглазники?
– Мне нужен наладонник для ввода пароля.
– Экран прикосновений! Должно быть, нам крупно повезло, что я захватила мой фуросики . Это судьба. – Бенедетта сняла свой платок, положила его на стол и аккуратно разгладила. – Вот это должно сработать. Он из Японии. Японцы любят неявную функциональность. – Она сунула в ноутбук часть фуросики, и он сразу зажегся, цвет платка изменился, дав оттенок яичного белка.
– Я ни разу не видела этих фуросики, – Майа наклонилась над столом, – но слышала о них...
Умная, все понимающая ткань была выткана на плотной основе волоконно-оптических нитей, органических компонентов и квазиэластичных волокон. Оптические нити толщиной в волос плыли, уменьшая тонкие экранные линии яркого света. Тканый экран дисплея. Гибкий компьютер, целиком сделанный из ткани.
Бенедетта открыла свою сумку, достала оттуда дорогие итальянские дизайнерские наглазники и надела их.
– Они очень изящные, – заметила Майа.
– Тебе нужны наглазники и перчатки? Ладно, ты попала к правильным людям. Мы обратимся к Бубуль. Мы можем доверять Бубуль. Хорошо?
– Наверное.
Бенедетта постучала по наглазникам и передала по воздуху незримые сигналы и команды.
– Тебе понравится Бубуль, – пообещала она. – Бубуль всем нравится. Она богатая, щедрая, веселая, даже бесшабашная. Она любит рисковать и вряд ли доживет до сорока.
Бенедетта принялась стучать по клавишам ноутбука, перебирая ключи. Затем передала Майе свои наглазники, легким движением подтолкнув их по столу. Лицо Майи раскраснелось от свечения фуросики.
– Чудо святой Вероники! – заявила Бенедетта и ухмыльнулась. – Дай мне найти сенсорную функцию.
– Это большой секрет. Но я охотно поверю любому. Не сомневаюсь, что тебе это ясно, Бенедетта.
– Ты очень хорошенькая, – медленно проговорила Бенедетта, глядя на экран и продолжая печатать. – Тебе нельзя быть такой хорошенькой. А также торопить меня и подталкивать.
– Миловидность – это моя техника. Ты тоже хороша собой. Я могу сделать тебя более привлекательной, если ты захочешь.
– Я ненавижу все эти искусственные приукрашивания, – возразила Бенедетта, что-то печатая со знанием дела. – Они еще хуже, чем вечная молодость женского тела. Мы, женщины, так связаны со своими телом, что для нас это стало просто роковым, мы даже умереть хотим красивыми. Вот и Поль туда же... Рассуждает со мной. Как коллега. Как философ. Но появляется смазливая девчонка, в парике, с яркой губной помадой, и ему кажется, будто с подножки поезда спрыгнула его маленькая муза. Женщины никогда ничему не научатся! Мужчины размышляют о красоте, но нам надо быть красивыми. И потому женщина – всегда другая и никогда в центре событий.
Майа игриво повела глазами:
– Мужчины и женщины просто по-разному думают. Вот и все.
– О, как глупо! Анатомия – это судьба. Но теперь все в прошлом, ты поняла? Анатомия стала индустрией. Ты хочешь выучиться этой жуткой мужской математике, кокетка этакая? Представь себе разные палочки и крючочки, и я за неделю обучу тебя всем расчетам.
– Ты набьешь шишки, пока будешь этим заниматься.
– Не лицемерь, милочка. Уверена, что тебя не пугали операции на твоей груди, а они в тысячу раз радикальнее всяких расчетов. Погоди минутку... вот оно, показалось наконец.
Фуросики Бенедетты цвета яичного белка сделалось дымчато-серым.
– Уже хорошо. Еще немножко, и я найду публичный сайт. Ну, вот он.
У стола появилась Бубуль. У нее был маленький, изогнутый, как у амурчика, крашеный рот и огромные, сияющие карие глаза. Но вроде как не было подбородка. На голове красовалась шляпа с узкими полями, на шее висели наглазники. Майа обратила внимание на ее вязаный свитер, длинный шарф и большой желтый рюкзак.
– Чао, Бенедетта.
– Бубуль родом из Штутгарта, – пояснила Бенедетта. – Напомни мне еще раз, как тебя зовут?
– Майа.
– Майа собирается показать нам секрет, Бубуль.
– Я обожаю секреты, – отозвалась Бубуль и села с ними рядом. – Как мило, Майа, что вы готовы поделиться секретами с такой мелочью вроде нас... Вы не возражаете, если на вас посмотрит моя обезьянка?
Мартышка с золотистой шерсткой соскользнула с крепких плеч Бубуль. Она была во фраке и галстуке. Вместо глаз светились крохотные металлические арки. Вставленные зеркальные наглазники.
– А ваша обезьянка умеет говорить? – спросила Майа.
Мартышка была без обуви. Ее маленькие волосатые лапы, вылезавшие из-под брюк, казались особенно противными.
– Моя обезьянка – виртуалка, – беспечно откликнулась Бубуль. – Где же ваши наглазники, Майа?
– У меня нет наглазников. И перчаток тоже нет.
– Quel dommage, – не скрывая своей радости, воскликнула Бубуль. – У моих родственников в Штутгарте завод по изготовлению наглазников. У меня четыре дяди. Они родные братья! Вы знаете, какая это редкость в наши дни, когда четыре брата в одной семье? Пятеро детей. Конечно, считая мою маму. Теперь такого не встретишь! Но со мной всегда случается что-то, чего с другими никогда не бывает. – Бубуль открыла свой рюкзак и дала Майе упакованные в пластик наглазники в проволочной оправе.
– У них жидкая основа? – поинтересовалась Майа, осмотрев линзы.
– Они способны принимать любую форму, – пожала плечами Бубуль. – Возьмите еще эти перчатки. Я бы не назвала их модными. Но такие перчатки надевают на званые вечеринки, после которых можно проснуться бог знает где. Не повредите пальцы, натягивайте помедленнее, вот так.
– Я вам очень благодарна за это одолжение. Вы так добры.
– Это не одолжение. Они теперь ваши! Мои дяди любят дарить детям подарки. Они считают, что у рынка должны быть перспективы.
– У меня тоже есть кое-что для тебя, Майа, – внезапно проговорила Бенедетта, очевидно движимая чувством. Из-под воротника своей блузки она сняла с шеи алмазное ожерелье и тонкую золотую цепочку. – Вот. Это для тебя. Тебе они очень пригодятся.
– Алмазное ожерелье!
– Да не смотри с таким удивлением, алмазы способен огранить любой идиот, – сказала Бенедетта и надела ожерелье на шею Майи. – Лучше взгляни на кулон.
– Соловей в золотом гнезде! Какая прелесть, Бенедетта! Но я не могу принять такой подарок.
– Золото – это дерьмо. Ну, что ты так уставилась, будь повнимательнее и слушай. Золотое гнездо вставляешь себе в ухо. Это переводчик. Алмазные бусины – память, в них содержатся все европейские языки. Видишь маленькие номера, на бусинах? Эта птица, она понимает по-английски, по-итальянски и по-французски. Тебе не нужен итальянский как основной язык, так что пользуйся английским, это бусина номер один. Передвинь английский в центр гнезда, а итальянский немного назад. Итальянский – это бусина номер семнадцать.
– Итальянский идет семнадцатым? – переспросила Бубуль.
– Это швейцарский прибор. Из Базеля.
– У швейцарцев совсем нет чувства юмора, – заметила Бубуль. – Только потому, что Милан купил Женеву... Завидуют.
Майа вынула из цепи итальянскую бусину, а затем вытащила английскую из золотого гнезда и осторожно передвинула итальянскую алмазную бусину к маленькой гравированной птичьей ноге. Крохотные бусины с легким звоном встали на новые места.
Она аккуратно засунула кулон в раковину правого уха. Кулон согнулся, как металлический наушник. Что-то тонкое и упругое вползло в ее ухо. Ей ужасно захотелось сорвать с головы это устройство, потому что в ухе защекотало и вообще было неприятное ощущение.
– У него нет батареек, – сказала ей по-итальянски Бенедетта. – Тебе придется всякий раз согревать птичку своей кожей. Если птице станет холодно, она сразу погибнет.
У нового переводчика был замечательный, похожий на флейту резонанс – прямо рядом с ее барабанной перепонкой.
– Какой приятный! Какой чистый звук!
– Запомни, там нет батареек.
– Нет батареек. Ладно. Видимо, это какая-то странная особенность.
– Это не жучок. Это перо, – мрачно пояснила Бенедетта. – Выпущена целая партия аппаратов-птиц. Швейцарцы не упустили ни одной детали, когда их конструировали.
Майа расправила на шее алмазное ожерелье и спрятала его под блузку. Она не могла скрыть своей радости:
– Ты очень великодушна. Хочешь, я подарю тебе мой немецкий переводчик?
Бенедетта осмотрела его.
– С немецкого на английский. Я не смогу им пользоваться. Это ерунда для туристов. – Она вернула его Майе. – Теперь мы способны говорить как цивилизованные люди. Покажи нам свой дворец, посмотрим, что это за палаццо.
– Надеюсь, что аппарат сработает. – Майа прикоснулась к гладкой блестящей поверхности фуросики. – А мои перчатки включились?
– Что-то происходит, – заподозрила Бенедетта. Бубуль надела прекрасного качества перчатки лимонного цвета и аккуратно приладила наглазники.
– Это так волнует. Патапуфф и я любим дворцы памяти. Правда, Пуфф-Пуфф?
Майа рассчитывала, что обезьяна заговорит, и напряглась в ожидании. Но та ничего не сказала, и Майа с облегчением вздохнула. Ей нравились говорящие собаки, но в их умении говорить было что-то неприятное.
В наглазниках Майи появилась расплывчатая тестовая схема. Она приложила палец к уголку правого глаза, пока образ не сфокусировался. Она зажала переносицу, чтобы изображение проступило из глубины. Это были обычные жесты, бессознательные, давно заученные действия, которые она совершала десятилетиями. Но внезапно ее охватило волнение. Ее астигматизм полностью исчез. Она избавилась от него, хотя до сих пор и не надеялась на это.
– Это офис! – чрезвычайно довольная, сказала Бенедетта. – Какой странный старый офис! Я сейчас передвинусь, ладно?
– Мужской офис, – со скукой проговорила Бубуль.
– Где этот тип хранил свою порнографию? – спросила Бенедетта.
– Что? – не поняла Майа.
– Ты никогда не найдешь его порнографию. Любой живой нормальный мужик прячет порнографию в своем дворце памяти.
– Его нет в живых, – сказала Майа.
Бубуль произнесла нечто неприличное и рассмеялась.
– Французская игра слов, – пропела птица-переводчик на своем совершенном, но каком-то безликом английском языке. – Контекст непонятен.
– Я вижу здесь большой эскиз, – отметила Бенедетта, осмотрев одну стену. – Наверное, шестидесятые годы? Тогда все строили как одержимые. Библиотеки. Галереи. Зоопарки виртуальной живности, неплохо звучит, верно? Так, поглядим дальше. Деловые документы. Медицинские документы. Банк образчиков CAD/CAM . Есть ли тут фильмы?
– А что значит слово «фильмы»? – полюбопытствовала Майа.
– Cinematographique.
– Конечно!
– Портновские мерки... рецепты растворов. Планы дома. О, это очень мило. Поместить планы и чертежи своего настоящего дома во дворце памяти. Должно быть, этот человек был очень богат.
– Он неоднократно бывал богат в самое разное время.
– Посмотрите-ка на эту штуку! У него был отслеживающий птайдеп.
– А что такое птайдеп? – задала вопрос Майа.
Бенедетта, занявшаяся техническими определениями, вновь перешла на английский:
– ППТ – Публичный пункт телеприсутствия. У него есть... был сканер, прибор для коллажа, способный воспроизводить файлы телеприсутствия. Отличный способ для следящих за тобой друзей. Или врагов. Программа может выдавать миллионы файлов за несколько лет. Настоящий каталог выступлений какого-нибудь нужного тебе человека. Подрывная информация. Промышленный шпионаж с помощью компьютера.
– Незаконный? – с интересом спросила Бубуль.
– Вероятно. А быть может, и нет, в те-то времена, когда он все это строил.
– Почему ты называешь его птайдеп? – снова задала вопрос Майа.
– Здесь, в Праге, ППТ всегда называют птайдепом... Чешский язык такой странный.
– Чешский – это не существительное, – пришла ей на выручку Бубуль. – Чешский – это только прилагательное. Точное название языка – честина .
– Честина – это бусина номер двенадцать, Майа.
– Спасибо, – поблагодарила Майа.
Внезапно она почувствовала на рукаве чье-то вкрадчивое прикосновение. Майа взвизгнула и выронила наглазники.
Довольная обезьяна вернулась в свое убежище, на плечи Бубуль, и, усевшись там, скалила пасть с острыми зубами.
Наглазники чуть не ослепили Бубуль, увидевшую что-то новое, она на ощупь сдвинулась с места.
– Плохая связь?
– Плохие записи в документах, старые, – уточнила Бенедетта. Она тоже едва не ослепла.
Майа молча поглядела в серебряные глазницы обезьяны.
– Попробуй еще раз прикоснуться ко мне, я тебя убью, – беззвучно прошептала она.
Обезьяна расправила лацканы фрака, дернула своим задранным вверх хвостом и спрыгнула на спинку дивана.
– Я нашла выход! – воскликнула Бенедетта. – Давайте поднимемся на крышу.
Майа опять надела наглазники. Двери в стене раздвинулись. Они очутились в виртуальной темноте. Мимо них спускались вниз кольца, похожие на полосы мчащихся галопом зебр.
Они забрались на крышу. Под их ногами гремела черепица.
Там были другие дворцы памяти. Возможно, они принадлежали преступным сообщникам Уоршоу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48