Прогресс, прогресс, во всем прогресс. Но и сейчас, если молодой человек станет есть мороженое на улице, старики и люди среднего возраста будут оглядываться на него с укоризной. Так же, как, например, мы не понимаем вашу приверженность к кефиру. Японцы не употребляют эту пищу. Она кажется нам безвкусной и никчемной. Попробуйте-ка лучше "сио-кара". Она приготовлена из кишечника каракатицы. Между прочим, истинный аромат "сио-кара" придают экскременты каракатицы. А самый наш нежный деликатес - пробуйте, пробуйте - это "икура анко" - икра электрического ската. Вкусно?
Это действительно вкусно.
Потом Токато отвез меня в "Мацуи". Здесь угощают разными сортами саке. Есть саке из Киминои (переводится "ваш источник"). Есть саке из префектуры Ивате - она славится тем, что ее пил поэт Исикава. Есть саке "суисен" "напиток, который поит волшебника".
- Понимаешь, - говорил Токато, - дух самурая - это дух войны. Теперь война не в почете, но дух самурая пытаются сохранить, потому что, с одной стороны, это национальная традиция, а с другой, - громадная идейная сила, которая выгодна власть имущим: ведь идейную силу можно при надобности вооружить. Сейчас в пропаганде проскальзывает такая нотка, что, мол, сегодняшний "самурайский дух" - это дух самообороны, то есть это никак не агрессивно, это направлено только на то, чтобы сохранить Японию. Хотел бы верить, что это так. Но ведь дух самурая может поддержать только старший в семье. Преемственность это наша традиция. А старший в доме помнит о самурае времен 1945 года. И поэтому нельзя сказать, что проблема "самурайского духа" исчезла. Ведь некоторые вспоминают о минувших годах с тоской, ненавидят все новое... Масса людей была воспитана в ненависти к левым, она жила традициями прошлого века. От отца ненависть к новому передается сыну. У нас была мощная армия, ее пронизывал дух реакции. Разве ты думаешь, что все смирились с поражением шовинистической доктрины? Семья - это надежда Японии и одновременно угроза ее будущему. Ведь у нас за телевизор платит не "человек", а "семья". Компания "Эн Эйч Кэй" получает деньги с японских семей, а не с тех, кто покупает телевизор. Купить может сын, платить будет семья. Женятся у нас не люди, а семьи: "Семья Танако женится на семье Масуда". Вновь создаваемые семьи в пригородах и провинциальных центрах, там, где, например, молодые текстильщицы выходят замуж за париев из деревни, - это новые резервы, как это ни странно, для сохранения "самурайского духа", ибо слабым нужны сильные защитники. В принципе самурай это одинокий рыцарь, который творит добро, сражаясь один на один с миром зла. Меня, например, некоторые в семье считают потерянным, ибо я шучу над "самурайским духом", хотя какие-то элементы самурайского воспитания способность сносить лишения, не бояться голода, горя и смерти - помогли мне стать художником, выдержать многолетнюю борьбу за жизнь. - Токато усмехнулся. - Давай выпьем за художников, которые посвятили себя борьбе за свободу народа, но защищают искусство силой "самурайского духа"! (Майама-сан, великая и добрая актриса, говорила: - Когда вам будет плохо и вы не сможете писать, когда вы разлюбите или полюбите, когда ваши дети будут счастливы или будут горевать, запомните, что "кризис" составлен из двух китайских иероглифов: первый означает "опасность", второй - "возможность".)
Опустил в мой прокатный телевизор сто иен. Теперь можно два часа смотреть программу. Показывали выступление гастролирующего в Токио джаза. Мулатка пела песню "Письмо солдату во Вьетнам". Слова чудовищные: "Я помню твой поцелуй, и я не могу без тебя, и я поехала к тебе домой; твой брат - самый ловкий парень в Штатах, а мать была слишком добра к нам".
Падение эстетического эталона свидетельствует о скатывании общества к утилитаризму, но в то же время на фоне упадка всегда ярче видится талантливое. Имена Поллака и Крамера знают не только в Америке, ибо они говорят правду...
В пять утра в отель приехал мой старый друг по Институту востоковедения, дипломат Михаил Ефимов. Отправились на рыбный рынок Цукидзи. Ехали по рассветающей, пустой Гинзе. Красота зданий контрастировала с грязью. Перевернутые урны, окурки, обрывки бумаги. Впервые в Японии я воочию видел нечистоплотность. "Гинза - это не Япония, - сказали мне потом друзья, - это космополитический центр Токио, где развлекаются не так, как это у нас принято, и пьют холодное виски вместо горячего саке". Горели голубые фонари - одинокие на фоне пустого мглистого неба. Бездомные собаки бродили среди машин. Было холодно, и ветер был осенний.
Рынок начинается с паркинга машин. Это очень трудно - в пять утра запарковать машину неподалеку от Цукидзи, потому что сюда на рассвете съезжаются со всего Токио. (Сразу поймал себя на слове - мы привыкли утрировать: если бы весь Токио съехался в Цукидзи, то в городе остановилось бы движение на месяц.)
Следом за паркингом начинается крытый рынок. Вы попадаете в сказочное царство моря. Вы проходите сквозь горы свежих, еще шевелящихся осьминогов, улиток, устриц, морских ежей. Здесь икру продают на пуды. Когда я попросил на рынке попробовать немножечко "икуры" (это красная икра), мне протянули стерильно чистую столовую ложку. Я достал деньги, ко юноша продавец лишь покачал головой: "Не надо денег, ложка икры - это сабис". "Сабис" - японское произношение английского "сервис". Я должен попробовать икру, и если удостоверюсь, что она прекрасна, икринка к икринке, - икры будет продано больше. На здоровье пробуйте, не надо мелочиться в серьезном деле: люди останавливаются около прилавка, - значит, именно там надо покупать!
Огромное количество огненно-красных спрутов; икра здесь тоже всех цветов розовая, темно-красная, серая... Рыбы - фиолетовые, красные, синие, серебряные.
Мы прошли сквозь рынок. Все было готово к торговле. "Дары моря" еще шевелились, поскрипывали, издавали какие-то странные, тревожные, глубинные звуки.
Вышли на набережную. Здесь - рыбный порт, "Площадь аукциона". Триста метров в длину, сто в ширину. Вся эта площадь была выложена тунцами. На боку каждой рыбины вес и номер. Хвост отрублен, брюхо вспорото.
Начался аукцион оптовиков, которые затем эту рыбу будут продавать в розничную торговлю.
Оптовик звонит в колокольчик - это значит: готов продать свою партию тунца. Со всех сторон к нему бегут десятки розничных торговцев. Они бегут, ловко перепрыгивая через тунцов, никто не споткнется, никто не упадет. Оптовик выкрикивает пронзительней-шим голосом:
- Продается партия товара номер двадцать два!
И называет первую цену.
Торговцы молчат. Здесь друг друга все равно не перекричишь. Они выбрасывают над головой пальцы - свою цену. Есть символы цен: соединенный большой с указательным, указательный с безымянным - десятки комбинаций. Оптовик за десять секунд, не больше, подсчитывает, кто из тридцати человек предложил ему лучшую цену. Оптовик протягивает палец по направлению к человеку в толпе, и все остальные японцы - без ссор и галдежа - сразу понимают, кто из них стал обладателем товара.
Фантастическая емкость жестикуляции!
...Забыл получить деньги в банке. А все друзья разъехались - сегодня суббота. Ночевать негде. (Надо бы наших туристов отправлять за рубеж не так заботливо, как это делает сейчас "Интурист". Двести долларов в зубы - и езжай себе. Тогда бы наши туристы узнали, почем фунт лиха: что значит заболеть, съездить в другой город, пообедать в ресторане типа "Москва" или "Метрополь", сходить в театр, снять номер в приличной гостинице.)
Позвонил в посольство, сказал, что нашел маленький "традиционный отель", где комната стоит три доллара, а не десять, как всюду. Оставил на всякий случай номер телефона портье. (Вообще-то я забронировал себе комнату по телефону, как говорится, "за глаза", - слава японским справочникам!)
Когда я приехал в "традиционный отель", портье протянул мне бумажку: номер с обслуживанием стоит тридцать долларов в сутки! Я похолодел. В кармане у меня оставалось всего девять долларов, рассчитанных до цента: три - за номер, три позавтракать и поужинать (обед - излишество, если можно устроить поздний завтрак), доллар - метро, два доллара - музеи и кинотеатры в воскресный день.
- Но мне сказали, что номер стоит три доллара!
Портье достал японо-американский разговорник, долго листал его, наконец ткнул пальцем в какую-то фразу и протянул мне книжечку.
- "Никто так не обслужит мужчину, как женщина".
Портье томно закрыл глаза, изображая девицу, и поцеловал себя в ладонь, изображая страстного мужчину.
- А без "обслуживания" можно?
Портье долго переговаривался со старухой в кимоно и гета, потом вздохнул и сказал:
- Нежелательно, но можно. Пять долларов.
Я рассвирепел, - искать другой отель пришлось бы еще часа два, и на это бы ушел доллар, отложенный на музей и кино.
- Два! - сказал я и для верности показал на, пальцах.
- Три, - сказал портье миролюбиво, - и ни центом меньше.
Комнатку он мне дал крохотную - четыре квадратных метра. Кровати нет, стола нет, в углу матрац, свернутый как солдатский ранец, - ночью он заменяет кровать. За тоненькой бамбуковой стенкой веселились американцы с японочками из "обслуживания".
Пошел бродить по городу. Просто так, без всякой цели. Увидел вывеску: "Русский бар "Кошка". Это в районе Синдзюку, в тупичке около железной дороги. Там крохотная улица, два метра шириной, - машина не проходит, только мотоцикл. Бары здесь стоят сколоченные из неструганых досок. Это район "нищих баров". Стойка и четыре высоких скрипучих стула. В баре сидели три молодых волосатых японца с кинжалами на широких ремнях.
Старуха в парике, увидев меня, схватила балалайку и запела: "Выпьем за Танюшу, Танюшу дорогую, а пока не выпьем, не нальем другую".
- Откуда? - спросила она меня по-японски. - Американец?
- Нет, - ответил я, - русский.
Старуха вдруг, без всякого перехода, заплакала:
- Господи, русский, вот счастье-то! Из каких? Австралийский русский или немецкий?
- Советский...
Старуха - опять-таки сразу же, без подготовки, - плакать перестала и решительно вытерла нос платочком.
- Не может быть, - сказала она, - не верю.
- Почему?
- Вам запрещено ходить по одному, а посещать бары - того более.
- Значит, я отступник...
- В России за отступничество головы рубят.
- У меня шея крепкая.
- На продажу ничего нет?
- Не понимаю...
- Золотишка, камней? Устрою, есть связи...
- Не надо...
Старуха плеснула в рюмки "смирновской" водки, - мне она налила двадцать граммов и десять, не больше, плеснула себе.
- Пей до дна, пей до дна, пей до дна! - пропела она. - Пей, большевичок недорезанный... Эх, господи, и зачем вы сюда пришли, только сердце растревожили... Я пятьдесят лет никого оттуда не видала... Из Петрограда - в Читу. Потом - в Дайрен, оттуда - в Шанхай, а после великий кормчий сюда прогнал... Графиня, - крикнула она, открыв окошко, ведшее на кухню, - идите сюда, у нас в гостях красный...
"Графиня", женщина лет сорока пяти, густо накрашенная, в нелепой черной мини-юбке, вышла из кухни. Один из волосатых парней соскочил со стойки, подошел к ней, взял за руку, привлек к себе, что-то шепнул на ухо. Женщина отрицательно покачала головой, глядя на меня.
- Действительно вы из России? - опросила она.
- Действительно... Из Союза...
Она прикоснулась к моей руке.
- Во плоти, - усмехнулась она. - Бред какой-то. Японцы допили свое саке и шумно вышли из "Кошки", картинно поправляя свои кинжалы.
- Где ночуете? - спросила "графиня".
- В отеле.
- Далеко отсюда?
- Нет...
- Откуда сами?
- Из Москвы.
Старуха снова заплакала.
- Если будет желание переночевать в русской семья, прошу, - сказала "графиня", вымученно улыбнувшись. - Две комнаты, семь квадратных метров. По здешним условиям это прекрасно. Нянька, - она кивнула головой на старуху, переночует здесь, на полу...
Я улыбнулся, поглядев на старуху.
- Она уже сказала вам, что княжеского рода? Она такая же княжна, как я графиня. Она - старая б..., я - помоложе...
...Встретился с директором одной из фирм "Мицубиси". Важный, чопорный господин читал мои книги, просил подписать их, учтиво интересовался, в каком отеле я живу. Настойчиво рекомендовал "Тоси сентер".
- Там великолепные номера, это недорого, всего двадцать долларов...
Знать бы ему, где я сегодня ночевал...
Беседовал с работниками Общества содействия переводам русской литературы. Им трудно. Книг они получают мало, да и не те получают книги, какие бы следовало. Они, например, совершенно не знакомы с современной грузинской, киргизской, латышской, азербайджанской прозой и поэзией; они только сейчас услыхали о Юрии Бондареве, Василе Быкове, Юхане Смууле. Они ничего не знают о Василии Шукшине, Астафьеве. В университете Васеда, где изучают русский язык, получают только два наших толстых журнала.
- Среди переводчиков, - говорил мне Кано-сан, милейший парень, переводчик и литератор, - удачлив лишь тот, кто может заполучить журнал или книгу. Неважно, в какой мере он знает русский язык и в какой чувствует японский. Важно, что он владелец товара. Я, - продолжал Кано, - провел опрос среди самых известных переводчиков русской литературы. Никто из "их толком не знает ни Смирнова, ни Дороша, ни Радова, ни Георгия Семенова. А без этих людей сегодняшняя литература Советского Союза - понятие сугубо относительное. Сложность еще в том, что те люди, которые могут "выйти" на издательство, обязательно должны иметь рекомендацию профессуры, "столпов русской филологии". А рекомендует профессор в том случае, если человек в течение двух-трех лет работал у него ассистентом. А ведь ассистент - это снова японская традиция должен быть безымянным вторым "я" профессора, мальчиком на побегушках, автором его работ. Поэтому в ассистенты идут, как правило, люди бездарные, зарабатывающие не знания, а вес в обществе, визитную карточку. (Все в один голос говорят, что единственное исключение - профессор Курода. Я с ним увиделся потом, - нежный, веселый "пергаментный" старик, великолепный "русист".)
Встретился с двумя парламентариями-социалистами. Они всерьез озабочены растущими контактами Штрауса и Пекина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32