Граф так и не решил для себя, было это ответной любезностью или оскорблением. На всякий случай он улыбнулся. Его улыбка могла быть истолкована двояко, так же как и слова Хасана. Но Хасан, видно, понял эту двузначность и решил пояснить свою мысль:— Передавая мне сегодня слова короля франков, мой высокочтимый гость несколько раз говорил о выгодах предлагаемого союза?— Граф почтительно наклонил голову. Именно это имел в виду его августейший повелитель. Выгоды, которые безопасны и удобны обоим.— Вы, христиане, — нахмурился вдруг Хасан, — помышляете лишь об этом. О выгоде. Ради этого вы готовы предать друг друга. Но когда живешь здесь и смотришь на мир с этой горы, начинаешь видеть другое. То, что не видно вам. Вот мой человек… — он кивнул на часового, застывшего на крепостной стене. — Смотри, франк!С этими словами Хасан взмахнул рукой. Человек в белом одеянии отбросил меч и прыгнул в пропасть.Графу показалось, что глаза обманывают его. Он знал, что такого не может быть. Человек не может просто так, по мановению руки, броситься в пропасть. И словно чтобы разуверить его, чтобы заставить чужеземца понять, что это правда, Хасан снова махнул рукой — и другой часовой прыгнул вниз со стены крепости. Потрясенный граф не успел остановить его, как третья фигура, стоявшая у подножия башни, бросилась вниз.— У меня семьдесят тысяч человек, верных мне и готовых умереть по одному моему знаку, — Хасан говорил, не глядя на гостя, и это было знаком неудовольствия. — Есть ли у твоего короля люди, которые были бы так же преданы ему? Передай это своему повелителю. Это — мой ответ.Слова о семидесяти тысячах, преданных ему до конца, не были пустым хвастовством. Именно поэтому человека, который произнес эти слова, смертельно боялись правители от Каспия до Атлантики, от берегов Нила до Скандинавии. Он не был ни королем, ни императором, ни военным предводителем. У него не было ни империи, ни войска. Единственное, что было у него, это власть — страшная власть над людьми, власть заставлять их умирать и убивать других. Ни один из тогдашних правителей не чувствовал себя защищенным от людей Хасана. Облаченные в белые одежды, перепоясанные красными поясами — цвета невинности и крови, — они настигали свою жертву, где бы она ни была. Ни крепостные стены, ни стража не могли остановить их. Повинуясь пославшему их, они с радостью принимали любую, самую лютую смерть.«Они» — члены одного из самых могущественных тайных обществ, которые знала история, — общества «ассасинов», или «убийц». Что же заставляло их так безропотно, так слепо повиноваться первому же слову своего повелителя? История страшной власти «Старика с гор» — это история всего его тайного общества. Путь, который привел Хасана на гору Аламут, был долог и не всегда прям.…Покровительство Низама аль-Мулька, визиря правителей Сельджукского государства, открыло Хасану дорогу во дворец и обеспечило высокий пост министра. И Хасан отблагодарил визиря так, как умел это делать только он. Позднее Низам аль-Мульк писал: «Я усиленно рекомендовал его и добился, чтобы он был сделан министром. Но, как и его отец, он оказался обманщикам, лицемером, эгоистом и негодяем. Он был столь искушен в ханжестве, что казался набожным, хотя и не был таким. Вскоре, неведомо как, он сумел полностью подчинить себе султана».На пути Хасана стоял теперь только один человек, тем более ненавистный, что Хасан был обязан ему всем, — визирь Низам. Бремя благодарности оказалось для Хасана слишком тяжким, чтобы он мог нести его слишком долго.Как-то султан высказал пожелание, чтобы был составлен отчет обо всех государственных поступлениях и расходах. Дело было поручено визирю, и тот сказал, что на это потребуется год. Султан шевельнул было головой, чтобы этим выразить свое согласие, как вдруг Хасан почтительно опередил своего владыку. Он выступил вперед и распростерся у ног султана. Если его всемогущество великий султан позволит, он берется выполнить его повеление ровно через сорок дней. Султан согласился. При этом он посмотрел не на Хасана, а на своего визиря. Долго после этого Низаму аль-Мульку снился этот взгляд.Все понимали, что, если через сорок дней Хасан представит отчет, дни визиря сочтены. И ни для кого не было секретом, кто станет визирем после него. Сам Низам понимал это лучше других.В назначенный день высокое присутствие собралось в тронном зале дворца. Хасан развернул листы пергамента, которые принес с собой, и ждал знака султана, чтобы начать чтение. И снова какое-то мгновение решало все. Но на этот раз его поймал Низам.— Как красиво написан твой отчет! — воскликнул он. — Я не знаю переписчика, который мог бы сделать работу так совершенно!Присутствующие переглянулись. Неужели, чувствуя себя побежденным, великий визирь пал до столь жалкой лести!— Я сам переписал отчет. — Хасан сказал это как можно равнодушнее, дабы собравшиеся не могли подумать, будто он падок на лесть.— Не может быть! — не отставал Низам. — Здесь чувствуется рука великого мастера!— Клянусь аллахом, от первой до последней строки все здесь написано моею рукой!Капкан неслышно захлопнулся. Но в ту минуту никто не заметил этого.Султан кивнул, все почтительно стихли, и Хасан начал читать. Отчет был составлен мастерски. Это сразу поняли все. Но когда Хасан дошел до половины второго листа, он прочел:— …итого в казну его величества от северных провинций поступило за истекший год пятнадцать лягушачьих лап…Хасан осекся:— …пятнадцать… — он опять замолчал, в ужасе глядя в текст. — Это описка, ваше величество, это ошибка, я не хотел…Султан нахмурился, но разрешил продолжать чтение.— Из этого следует, — продолжал Хасан, тщетно пытаясь придать голосу прежние интонации уверенности и превосходства, — следует…Он вдруг побледнел и уронил листы.Низам, который сидел ближе других, с готовностью поднял их, словно собираясь продолжить чтение.— Из этого следует… — повторил он и тоже замолчал. — Нет, ваше величество, я не могу произнести это в вашем присутствии.Ропот прошел по залу.Если бы это не был любимец султана, он был бы обезглавлен тотчас же, прямо за порогом этого зала. Только потому, что еще сегодня утром, еще час назад султан благоволил ему, только поэтому Хасану была дарована жизнь. Но это — единственное, что было оставлено ему. Лишенный всего имущества, всех титулов и заслуг, прямо из зала он был отправлен в ссылку.Неизвестно, как Низаму аль-Мульку или его людям удалось подделать почерк и подменить листы отчета. Впрочем, это не так уж и важно. Важно, что в тот день Низам торжествовал победу. В тот день султан был особенно милостив к нему. Но если бы Низаму и его повелителю было открыто будущее, они должны были бы не радоваться в тот день, а стенать и плакать. Потому что, возможно, именно события этого дня породили позднее общество тайных убийц — ассасинов. Пройдет должное число лет, и от рук ассасинов падут они оба — и великий визирь, и султан.Хасан был разжалован и отправлен в ссылку на север.С того дня месть стала смыслом и содержанием его жизни. С того дня Хасан ибн ас-Саббах стал закладывать первые камни в фундамент будущей своей империи — империи, которая была тем могущественнее и страшнее, что не имела ни видимых границ, ни пределов. Зато она имела столицу — замок на горе Аламут. О том, как Хасан стал владельцем этого замка, рассказывает следующая легенда.…Явившись к правителю города, Хасан попросил продать ему участок земли со всем, что находится на нем, — участок такой величины, «сколько может включить в себя размер воловьей шкуры». Правитель посмеялся и дал согласие. Хасан потребовал, чтобы сделка была зафиксирована. Обе стороны и муфтий приложили к бумаге руку. Правитель взял деньги, все еще смеясь. Но он перестал смеяться, когда увидел, что Хасан приказал разрезать шкуру вола на тонкие полоски, так что получился длинный кожаный шнур. Этим шнуром Хасан окружил замок, что был на горе Аламут, и объявил, что покупка совершена.Правитель, естественно, отказался признать сделку. Но высшие судебные инстанции поддержали Хасана. Разве договор не был составлен по всем правилам? Разве правитель сам и добровольно не приложил к нему руку? Разве он не принял деньги?Но все это были формальные доводы. Неформальные же состояли в том, что к тому времени Хасан имел уже приверженцев и последователей по всей стране. Будучи сам исмаилитом, достигнув высших посвящений этой ветви ислама, Хасан намекал некоторым верным людям, что ему открыты сокровенный смысл и тайны веры. Тот рай, который пророк обещал правоверным после смерти, он, Хасан, может дать вкусить им еще при жизни. Для этого нужно одно — верить ему, Хасану, и повиноваться беспрекословно, не задавая вопросов. Тот, кто верен ему, верен аллаху. Но только немногим и самым доверенным открывал Хасан это. И оттого, что говорилось это лишь немногим избранным, слова его обретали особую силу и ценность.Когда Хасан начинал свою сделку, он знал, что это беспроигрышная игра: в высших судебных инстанциях были его люди. Не люди, готовые сделать ему любезность, а те, что готовы были повиноваться каждому его слову.Сегодня социологи называют это врожденной предрасположенностью индивидов к определенной социальной роли. Есть люди, которым черты их личности диктуют роль лидеров. Но есть и такие, которые не просто склонны повиноваться, но находят в этом свою истинную социальную роль, психологический комфорт.Именно среди людей такого типа нашел Хасан первых своих приверженцев. Неизвестно, в какой мере сам он понимал этот механизм. Интуитивно он угадывал его суть и чувствовал, что авторитет и власть, которые обрел он среди первых немногих своих приверженцев, должны получить подкрепление. Подкрепление более сильное, чем слова.— Фарид, — сказал он однажды одному из тех, кто верил в него. — Мне был знак. Я решил выказать мое благоволение тебе и Ахмату. Можешь сказать ему это. Живыми вы будете взяты в рай и пробудете там какое-то время. Сегодня вечером я жду вас у себя.В одном из покоев замка приглашенных ожидал роскошный ужин. Сам Хасан снизошел до того, чтобы разделить с ними трапезу. Слова, которые говорил он, были полны глубокого смысла, но сейчас смысл этот оставался для них закрыт. Они смутились было, когда принесли вино, ибо пророк запрещает его. Но наставник объяснил им, что есть две истины: одна — для простого народа, другая — для тех, кто достиг степеней посвящения. То, чего нельзя недостойным, можно им. Слова пророка имеют второй, затаенный смысл, и со временем они научатся постигать его. Между тем приглашенные постепенно перестали понимать смысл даже того, что происходило с ними. То ли вино было слишком крепким, то ли в него оказалось подмешанным какое-то зелье, но мысли их стали путаться, глаза закрылись, и они забыли, где они и кто они сами.Тем удивительнее и приятнее оказалось их пробуждение. Когда Фарид открыл глаза, было раннее утро. Он находился в саду. Хотя для инжира еще не пришло время, с ветвей свешивались спелые плоды. Такие спелые и такие крупные, каких он никогда не видел. Рядом стояли персиковые деревья, усыпанные золотисто-розовыми плодами. Тут же желтел виноград, сквозь темную листву видны были спелые плоды граната. Куда бы он ни обратил свой взгляд, повсюду видел он либо спелые плоды, либо удивительные цветы, которых не встречал никогда в жизни.Где он? Как он попал сюда?Только тут он заметил, что за ним наблюдают. Три девушки, как три дикие серны, с любопытством смотрели на него из-за куста жасмина. Но когда они увидели, что Фарид заметил их, они не убежали, как подобало бы сернам. И не устыдились, не закрыли своих лиц, как поступила бы на их месте каждая, рожденная от смертного. Они приблизились к Фариду и приветствовали его. И одна из них произнесла такой стих: К каждому в жизни приходит свой час, о чужеземец.И каждого радость ждет в конце дороги. А две другие взяли лютню и запели: Загадай, о повелитель, нам свое желание.И дай нам радость угадать и исполнить его. И здесь словно завеса спала с его глаз, и Фарид вспомнил, что было обещано ему вчера. Он был в раю. Этот сад был раем. И девушки, что были с ним сейчас, были не дочери человека. Это были те гурии, о которых аллах вещал устами пророка своего, Мухаммеда, да будет благословенно его имя!Едва он успел подумать это, как ветви раздвинулись и на поляну вбежали новые гурии. Одни из них несли дымящиеся яства, другие — напитки, третьи сами были прекраснее любых яств и желаннее любых напитков.Несколько дней провел Фарид в счастье, любви и радости, а когда душу его охватило томление и он захотел погулять по раю, на другом краю огромного сада он встретил Ахмата, который попал сюда, оказывается, как и он, и вкушал здесь от тех же радостей. Гурии принесли им нарды, и они стали играть, а гурии пели им, и так продолжалось до тех пор, пока усталость не одолела рассудок и глаза их сами собой не закрылись. Когда же прошла ночь, настал другой день и они открыли глаза, они снова были в замке Аламут.— Ну как, — спросил их Хасан, — понравилось вам в раю?Ахмат и Фарид без слов распростерлись у его ног.Эти двое были первыми…Минуло время, и число тех, кто приобщился к радостям рая, стало исчисляться сотнями. Пребывание там было единственной памятью, которой они дорожили, единственным ожиданием, ради которого они продолжали жить. То, что окружало их здесь, на земле, было тягостно и уныло. Если то, что ожидает их после смерти, так прекрасно, к чему затягивать земное свое бытие?Хасан не ожидал и не предвидел этого — один за другим его последователи стали кончать самоубийством. Те, которые остались в живых, завидовали им в их решимости. Еще бы, они вернулись туда, в райский сад, где им самим было дано побыть лишь краткое время. Нет, разуверял их Хасан, это отступники, они не попали в рай. Путь туда лежит только через повиновение ему, через смерть, принятую по его приказу.— Так приказывай! — закричали обращенные.И Хасан стал повелевать…Некоторые исследователи само название ордена ассасинов связывают с арабским словом, означающим «гашиш»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53