поэтому я всеми силами остерегался доставлять кому-либо горе». Читая эти строки, трудно поверить, что так мог говорить человек, который пролил море крови, истребил народы и оставил пепел и развалины на месте городов.Тимура, которому приписывают эти слова, ничто не вынуждало изворачиваться и лгать. Находясь на вершине власти, он мог позволить себе удовольствие быть предельно откровенным не только в своих поступках, но и в высказываниях, и потому, видимо, был искренен, когда говорил, что не имеет иной цели в жизни, кроме справедливости, благоденствия и безопасности вверенных ему народов. Так он думал, так он чувствовал. Дела же его были страшны и жестоки.Но точно так же был искренен и Борис Годунов, когда, принимая от патриарха венчание на царство, воскликнул:— Отче великий, патриарх Иов! Бог свидетель, что не будет в моем царстве бедного человека! — И, тряся ворот своей рубахи, прибавил: — И эту последнюю рубашку разделю со всеми!Подобное обязательство значительно затруднило и без того нелегкое царствование Годунова. Произнеся эту клятву, он был бессилен выполнить ее.А императрица Екатерина II, высказывавшая высокие идеи в письмах к Вольтеру и излагавшая мысли Монтескье в своем «Наказе», — и она же, посылавшая сотни крестьян на дыбу во время подавления восстаний? Речь идет о чем-то ином, нежели только лицемерие или политическая игра.И действительно, если мы заглянем в личные бумаги, письма и дневники многих крупных правителей, мы найдем там великое кладбище благих порывов и возвышенных устремлений. Намерения эти не только оставались неосуществленными, но нередко оказывались в кричащем противоречии с теми поступками, которые совершали правители в действительности. Борис Годунов бессилен был установить всеобщее равенство. Екатерина II при всем желании не могла бы осуществить идеи французских просветителей, так же как Тимур — всеобщий мир, процветание и справедливость. Поэтому Годунов раздавал поместья своим приверженцам. Екатерина II подавляла крестьянские волнения, а Тимур оставлял на своем пути смерть и пустыню.Так было всякий раз, когда воля правителей приходила в противоречие с волей общественных сил и он оказывался бессильной игрушкой в руках этих сил. Стремился ли он обогнать медлительную поступь истории, пытался ли, наоборот, противостоять ее ходу, силы эти неумолимо отбрасывали его на то же место, в ту же эпоху, в ту же самую клеточку общественного развития, из которой он пытался выскочить. Поэтому по большому счету, в масштабах эпохи, любой правитель оказывается лишь марионеткой в руках породивших его общественных сил. Как деталь государственной машины он обречен вращаться в ту же сторону, что и остальные ее части. Но никак не в обратную. В направлении же, противоположном ходу событий, ему дозволено лишь обращать свои помыслы и желания. В тех редких случаях, конечно, когда он имеет к тому склонность.Тщетны оказывались самые искренние попытки, самые благие намерения установить царство справедливости волею одного человека, волею сверху. Впрочем, таких попыток было не так уж и много в истории человечества. Пониманием полного своего бессилия изменить что-либо к лучшему проникнуты слова персидского царя Дария, запечатленные на его саркофаге: «…то, что справедливо, я люблю, то, что несправедливо, ненавижу. Это не моя прихоть, чтобы низшие страдали от рук тех, кто стоит над ними».Это не его прихоть, оправдывался царь. Будь его воля и власть над происходящим, все было бы иначе. Но его воля и его власть не простираются дальше некой черты. Еще долгие века и тысячелетия будет крестьянин брести за своим плугом все по тем же полям, выращивать скудный урожай и с привычной покорностью смотреть, как другие забирают себе то, что создано его трудом и кровью. И не во власти одного человека, даже носящего титул царя царей, изменить это.Это бессилие хорошо понимал такой государственный деятель и политик, как Бисмарк. «Мы не можем делать историю, — признался он однажды. — Нам приходится ждать, пока она сделается. Мы не можем заставить плод созреть быстрее».Об этом же, о бессилии правителя изменить ход истории, говорил и Уинстон Черчилль.— Я не верю, — сказал Черчилль однажды корреспонденту, — что вообще существуют такие вещи, как «власть» или «решение». Мне было трудно найти пример, когда бы я применял власть или принимал решение. Конечно, я постараюсь, чтобы это выглядело совершенно иначе в моих мемуарах… Однако в действительности все происходит совсем не так. Существует некое нагромождение больших и малых событий, вы следите за ними, пока ваше решение не оказывается предопределено ими. Решение, которое принимаете вы, является попросту вашей реакцией на одно из этих событий. Но это не есть «власть» и не есть «решение». Вы слишком в большой мере находитесь в плену у событий.Правитель волен был начать войну — но не больше. Он мог казнить своего министра — и только. Мог построить новый дворец или увеличить налоги. И это все. Ни один из них, тайно искушавших судьбу, не мог коснуться маятника времени. Они лишь водили пальцами по стеклу, воображая, что переводят стрелки истории. 3. Право быть властелином …Я знавал в разных странах политических деятелей, достигших высоких постов, и бывал поражен тем впечатлением интеллектуального убожества, которое они производили. Сомерсет Моэм
Не от избытка мудрости. «С сильным войском я расположился у Эрзерума. Войско заняло всю степь вокруг города. Я смотрел на своих воинов и думал:Я один, сам по себе, кажется, не обладаю особой силой.Почему же все воины и каждый из них поодиночкеВсегда подчиняются моей воле, воле одного человека?Если я прикажу им что-либо сделать,Все немедленно будет сделано, как приказано.Я принялся благодарить Аллаха за то, что он дал мне такую славу среди своих рабов, и спросил улемов, которые были при мне, почему такое множество людей, которое окружает меня, беспрекословно подчиняется моей воле».Эти слова принадлежат Тимуру.Подобного рода вопросами редко задаются те, кто облечен властью над народами. Принимая существующее положение вещей как само собой разумеющееся, они не задумываются над тем, почему, в силу каких исключительных своих качеств призваны они господствовать над множеством людей и распоряжаться судьбами государств.Был ли тот же Тимур самым сильным среди своих воинов? Нет. Может быть, самым смелым? Но в войске его были, очевидно, люди, не уступавшие ему и в этом качестве. Был ли он самым знающим и мудрым? Тоже нет; вместилищем знаний и премудрости были состоявшие при нем философы и богословы. Да и так ли важны последние качества для владыки? Ведь Чингисхан, создавший гигантскую империю, ни разу не держал в руке палочку для письма и не знал ни единой буквы.Другой исторический персонаж не меньших масштабов — Карл Великий — сначала создал свою империю, а уж потом, в преклонном возрасте, с трудом стал овладевать бесполезными навыками письма. Неудивительно, что среди многих правителей бытовало твердое убеждение в ненужности, а то и вреде образования, являющегося только помехой в их деле. Ни один человек не станет заниматься ремеслом, если он предварительно не изучил его, даже если это самое незначительное занятие; но зато каждый считает себя вполне подготовленным для самого трудного из занятий — для правления. Сократ
А действительно, так ли уж нужны правителю обширные познания?Нерона в молодости мать отговорила заниматься философией, к чему он имел склонность. Главным ее аргументом было то, что подобные увлечения не подобают будущему императору.Такого же мнения о том, что нужно знать правителю, придерживался, очевидно, и российский император Александр III. По словам Витте, Александр намеренно пренебрегал образованием своего сына Николая, ставшего его наследником. В 1880 году, в возрасте двенадцати лет, будущий Николай II, торжествуя, записал в дневнике, что закончил свое образование «окончательно и навсегда».И вот, несмотря на свою явную непричастность к какому бы то ни было образованию, Николай II царствовал, и, как был уверен он сам, даже неплохо. Неудивительно, что и своего наследника он счел совершенно излишним отягощать занятиями.Позднее, когда свергнутый царь находился в Тобольске, для занятий с его детьми, в том числе с сыном Алексеем, была приглашена одна из местных учительниц. Она была поражена уровнем знаний того, кому с рождения предназначено было стать русским царем. Царские дети не слышали о Некрасове! Почти не читали Пушкина! Впрочем, сам Николай II до семнадцати лет не брал Пушкина в руки. О географии, об истории дети царя имели представление столь же слабое. По мнению полковника, охранявшего царскую семью, любая бедная интеллигентная семья больше заботилась об образовании своих детей.У наследственных правителей не было причин беспокоиться о своем образовании. Зачем? Разве на примере всей истории они не видели, что еще ни один человек не добился власти благодаря научной подготовке или энциклопедичности познаний? Точно так же, как ни один не расстался с властью из-за своей необразованности и невежества. Иными словами, образование, широта познаний, острота ума не входят в число тех обязательных качеств, которые определяют право человека властвовать над другими.Когда случается так, что в одном лице совмещаются интеллект и власть, это, как утверждают некоторые, оказывается худшим из вариантов. Так считал, например, Герберт Уэллс. «За умного правителя, — писал он, — нации приходится расплачиваться еще дороже, чем за полнейшего тупицу».Представление об отсутствии прямой связи между качествами ума и власти восходит к моделям наследственной власти. Тем моделям, в которых право на власть определялось не уровнем интеллекта и не игрою талантов, а фактором происхождения. А в условиях парламентской демократии? Множественность связей и сложность современного мира таковы, что правители давно уже не могут надеяться лишь на собственный интеллект, на собственные знания. При каждом из них состоит штат экспертов, все больше освобождающих правителя от необходимости вообще что-либо знать. Эти незаметные, никому не ведомые, но хорошо оплачиваемые люди составляют как бы продолжение ума правителя, находящееся вне его тела. Любое его мнение и решение в значительной мере предопределяется тем, что скажут ему эти всегда находящиеся в тени люди.Таким образом, современный опыт не опровергает традиционного представления о том, что интеллект и знания — это не те качества, которые дают индивиду право на власть.В последние годы эта проблема — уровень интеллекта и шансы человека на власть — привлекла внимание западных социологов. Если человек умнее тех, кто составляет его окружение, увеличивает это или уменьшает его возможности стать лидером? В итоге многочисленных исследований и опросов американские ученые пришли к любопытным выводам. Чем выше место, занимаемое индивидом на интеллектуальной шкале, тем меньше у него шансов на то, что данное сообщество примет его как своего лидера. Если уровень его интеллекта выше среднего на 30 пунктов, то он не сможет уже успешно осуществлять функции власти. Когда разрыв оказывается столь велик, считают исследователи, человек становится объектом негативных эмоций со стороны большинства. Масса, утверждают они, предпочитает, чтобы власть над ней имел человек того же умственного уровня, что и средний человек, «человек толпы». Поэтому, чем банальнее, обыденнее высказывания политического лидера, тем больше это импонирует большинству и тем большая поддержка ему обеспечена.Этот вывод соответствует практике ведущих политических деятелей Запада. Выступая перед избирателями, многие из них прилагают усилия, чтобы не показаться «слишком умными» и тем не отпугнуть большинства. Ибо обыватель лютой ненавистью ненавидит всякого, в ком чувствует превосходство. Особенно в самой недостижимой для него сфере — интеллектуальной.Вот почему в ходе предвыборной кампании будущий британский премьер-министр Гарольд Вильсон, прежде чем появиться на экранах телевизоров, пять раз выступал перед экспериментальной аудиторией. И всякий раз в новой роли. В одном случае это был «убежденный социалист», в другом — «человек, который нравится женщинам», в третьем — «простой парень, такой же, как ты и он». Результаты воздействия каждого выступления тщательно измерялись. И только после того, как была определена та манера держаться, которая должна была вызвать наибольшую симпатию слушателей, только после этого Гарольд Вильсон появился на экранах телевизоров и начал свое выступление. Для миллионов телезрителей выступление это прозвучало как блестящий, непринужденный экспромт. И только те немногие, кто был причастен к политической кухне, где пекутся такие «экспромты», знали, что каждое его слово, каждый жест и интонация были отрепетированы десятки раз.Подобная же практика существует и в США. Политическим деятелям, выступающим перед массовой аудиторией, рекомендуют не упоминать о своем университетском образовании или ученых званиях. Если они не хотят вызвать враждебность, им надлежит всячески скрывать свою интеллектуальность. (В тех, естественно, случаях, когда находится что скрывать). И это не случайно — в массовом сознании высокий интеллект не ассоциируется с понятием власти. Всевышний в каждую эпоху избирает одного из людей, прославляет и окружает достоинствами государя. Низам аль-Мульк. Книга о правлении
Боги, их сыновья и наместники. Когда Тимур обратился к улемам с вопросом, в чем причина его власти, почему такое множество людей готово исполнить малейшее его желание, умудренные улемы ответили, что такова воля Аллаха, сделавшего его своим избранником. В то, что именно воля бога подняла и поставила его высоко над всеми, глубоко верил и сам Тимур. Особенно утвердился он в этой мысли, когда однажды, гадая по Корану, он открыл его наугад и палец оказался на строке: «Мы назначаем тебя нашим наместником на земле».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53