Именно их путь эволюции естествен, магистралей, а наш, земной, сомнителен.
Их, наших холоднокровных родичей, дело правое: болотная размытость, смешение, слияние со средой более нормальны в натуре, чем наш порыв к выразительности, противопоставление себя стихиям. Напрасно мы суетимся – тем же кончим.
– Да, велико было психическое очарование Высшего Простейшего, – подтвердила Ксена, – хотя вроде бы нам только показали и рассказали свою историю, а выводы предоставили делать самим. Не предоставили нам это, нет!.. Однако то, что Амебы неявно внушали, доказывали нам, настолько противоречило нашему характеру, складу мыслей, историческому опыту – самой природе человеческой, что в глубинах душ у нас накапливался неподвластный никакому телепатическому влиянию протест. У Дана, вероятно, побольше, чем у меня, поэтому он первый и начал.
«И что же вы познали и сотворили сверх упрощения самих себя?» Мы были в общем психическом поле, я равно с Амебой поняла его вопрос.
«А что еще нужно сверх этого! Мы творим возможности, этого достаточно. Знаем же все!»
«В пределах от плюс пяти до плюс сорока пяти градусов, – полемически уточнил Дан, – в воде и при малом освещении».
«Нам не нужны иные пределы. И эти вполне достаточны, чтобы создавать куда более сложные и гармоничные образы, чем умеет простушка-природа».
«А где же они, почему мы их не видим? Почему нет соответствия между вашими богатыми возможностями и их реализацией? – не унимался Дан. – Вот, даже напротив, – и „живой“ океан свернулся до пятнышек-баз!..»
«Мы можем снова сделать весь океан живым – но зачем? Областей-маток нам – утончившимся, почти невещественным – вполне достаточно».
«Да-да… И овеществлять представления в воздушной среде вы можете, только почему-то давно не делаете этого!»
«Во избежание лишних усилий. В воде – легче».
«Ага, а на суше, значит, все-таки не просто, трудно? Вот ты… ты могло бы исполнить на нашем острове какое-то представление, материальный образ?
Столб, например, или лягушку?»
«М-м… Так сразу – нет. Надо время, чтобы вспомнить, восстановить в себе это умение. Мы не склонны загружать память ненужной информацией. Достаточно помнить, что есть такая возможность»
«Понимаю: теперь вас удовлетворяет сознание того, что вы можете восстановить в себе какие-то способности, как ранее удовлетворяло сознание обладания ими, а еще раньше – сознание использования своих возможностей, так?»
Это было приятно, просто здорово – воспринимать мысли не только Амебы, но и Дана. Раньше я не воспринимала так его мысли, как и он мои, – по той простой причине, что их у нас не было, не появлялись. А теперь… даже излишне напористая манера Дана выражать свое мнение, которая нередко коробила его товарищей, огорчала и меня, теперь радовала, ибо в ней проявлялось его мнение и личность.
«Ты несколько утрируешь, но так», – согласилось ВП.
«Ну, ясненько: еще некоторое время спустя вы удовлетворитесь сознанием того, что могли бы вспомнить, как восстановить в себе те или иные прекрасные способности-возможности. Затем для душевного комфорта вам окажется достаточно сознания, что в ваших мозгах могли бы возникнуть воспоминания о возможности вспомнить о чем-то таком… о чем бишь? А не все ли равно. Так вы необратимо утратите и способность овеществлять в воде, как утратили ее для суши, утратите память, самосознание – и впадете в предсмертную спячку!»
«Мы не утратим память и не впадем в спячку, – надменно помыслило в ответ ВП, – мы устойчивы и бессмертны. И все вместе, и каждый в отдельности – мы храним информацию как об общем, так и об индивидуальностях своих. Овладев изменчивостью, мы перестали быть подвластны носителю ее – времени – и можем всегда вернуть себя в любое прежнее состояние».
«Мы можем… Да вы перезабудете и эти знания, как перезабыли от безделья уже многое! Да и ни к чему они вам: вы замкнулись на самих себе, вам некуда стало развиваться. От вас и так мало, что осталось, а скоро и совсем растворитесь в своей водичке!»
Пришло время и Амебе пережить оскорбленность, а нам – почувствовать силу ее.
Высшее Простейшее издало беззвучное: «Да как вы смеете?!» – силы, можно сказать, фугасного взрыва. Сначала его ощутили наши головы, потом оно сотрясло судорогами туловища и напоследок отдалось в пятках. Амеба вскипела – почти в буквальном смысле: из желтого студня повалили обильные пузыри.
Последнее, что «вспомнили», это что мы еще несмышленыши так рассуж-дать, что слово «млекопитающиеся» родственно с «молокососы», что прежде чем утверждать такое столь категорически, недурственно бы нам прожить свои миллионы лет, – тогда будет видно, на что и как замкнется человечество.
Амеба исчезла. У нас с Даном из носа текла кровь.

13. АТАКА ПРЕЗРЕНИЕМ
– Нас ободрила эта прорезавшаяся возможность противостоять телепатическому напору Амеб своей мыслью, – заговорил Дан. – Она обусловливала диалог, спор, сопоставления точек зрения – все, от результатов чего должны выиграть и мы, и они. Поэтому во второй половине ночи мы, отдохнув в ракете, снова поплыли в море. Искать общения. Мы не понимали, насколько это было легкомысленно и опасно.
Кадры памяти: темное море опалесцирует тысячами пятен-обликов – над водой фиолетовыми, в ней оранжево-серыми. Иные пятна поднимаются по блестящим струям дождя, проплывают над островом и ракетой, кружат над медленно плывущими во тьму астронавтами. Много собралось здесь Амеб!
– Теперь, плывя, мы чувствовали-знали, что о содержании нашей последней беседы с тем вскипевшим ВП известно им всем – и даром нам это не пройдет.
Нам стало не по себе. Но показать это, дрогнуть, повернуть вспять – тоже было ни к чему. Мы прибыли на планету с добром, явились какие есть, со своими взглядами на жизнь, искали не выгод для себя, а общения и взаимопонимания – чего же нам опасаться!
В двухстах метрах от берега мы начали медленно погружаться, ожидая, как водится, что какое-то ВП неподалеку от нас осветится, вступит в Контакт…
Но не тут-то было! Их много было окрест: серые тепловатости плавали вверху, внизу и по сторонам. Но все они расступались при нашем приближении, смыкались за нами – и безмолвствовали. Чем глубже мы погружались, тем более чувствовали какой-то гнет… Какой диалог, какие споры – они нас в упор не видели! Точнее, воспринимали нас, надерзивших, – и презирали! В жизни не чувствовали ничего противнее и тяжелей этого концентрированного презрения: надменного, холодно испускаемого на нас со всех сторон. Мы плыли будто не в воде, а в море презрения… не дай бог еще пережить! – Дан впервые за передачу сорвался с ровного тона. – Я показался себе таким ничтожным, глупым… и вроде уже раскаивался, что осмелился перечить – и кому?!
– Со мной происходило похожее, – вступила Ксена, но только с моей, учитываемой Амебами спецификой. Они все вокруг обменивались быстрыми и невероятно сложными мыслями, касавшимися меня и интересными мне. Однако мои бессильные попытки их понять только забавляли Высших Простейших, усиливали их презрение. «Пустяковые организмы, примитивы, – заметило одно ВП слева. – Я бы взялся овеществить в тех же объемах куда более совершенные. Для этого надо…» И в глубине его сумеречного комка возникли упрощенные фигурки Дана и меня, преобразуемые в более совершенный вид. Соседние ВП молчаливо одобряли, только одно помыслило: «Да самку-то незачем и совершенствовать – слить ее с нашей базой-маткой, чего проще!» Другие и это одобрили. Но самое страшное было то, что… – Ксена замолкла на секунду, – что и я это одобрила. Сама вдруг захотела, чтобы меня слили с их базой-маткой, полуживой пассивно-чувственной жидкости! Неодолимо захотела, мечтала: нет для меня большей радостью, чем слиться с нею и служить Высшим… Конечно, и это было наведено.
– Мы находились в общем психополе, – заговорил Дан, – и я чувствовал, что с Ксеной неладно. Мне тоже досталось, но ей было вовсе худо…
– Мне было не худо, – с невеселой улыбкой возразила та, – мне было очень хорошо, когда на пятнадцатиметровой глубине я принялась расшивать стык гермошлема с костюмом, чтобы слиться. Мне было просто замечательно.
– Я увидел, закричал: «Что ты делаешь?!» – подплыл к ней, схватил за руки…
– А я сопротивлялась что было сил, кричала: «Пусти! Не хочу жить, не хочу с тобой, противно! Хочу с ними!..» – отбивалась и вырывалась…
– Это не ты сопротивлялась, это они заставили тебя раскрываться и отбиваться – для забавы, для удовлетворения мстительного чувства. Чтобы унизить нас. Я понял это, понял, что бороться надо с тобой, с ними. Как? Вспомнил: Амебам очень не по душе пришлись мои знания об огне. И я стал таким огнем! Мыслью и чувствами я был всем сразу: дюзами разгоняющегося звездолета, степным пожаром, тритиевой термоядерной плазмой, Альтаиром во всем его блеске, пылающим вулканом, вспышкой «сверхновой»!.. А сам тащил тебя к поверхности и к берегу. Мимолетно ощутил: подействовало, Амебы ошеломлены, растекаются от нас подальше. И ты перестала сопротивляться, обмякла. Мы выбрались…

14. АМЕБА – «РЕГРЕССИСТКА»
Кадры памяти: вращающийся луч маяка ракеты выхватывает из тьмы то полосы дождя, то ряды волн, косо накатывающиеся на берег, то нелепо сросшиеся дома-растения вдали. Потом – Ксена в каюте, полулежит в кресле. Лицо осунулось, глаза большие, углубившиеся; в них обида и тоска.
– Я готовил ракету к отлету, рассчитывал на рассвете стартовать, – сказал Дан. – Оставаться далее было рискованно, да и время подпирало. Время в дальнем космосе – это горючее: если затянуть со стартом, то наверстать опоздание можно только удвоенной скоростью, вчетверо большим расходом аннигилята. Потому что на звездолет надо прибыть все равно час в час. А запас топлива один – на все про все…
«Да, – кивнул внизу под днищем-экраном Арно. – Час в час – потому что время отлета звездолета тоже задано, рассчитано, спланировано. Продиктовано космической погодой. Путешествие с околосветовой скоростью – не безмятежный полет в „пустоте“, а плавание по бурному морю меняющихся полейг и тяготение от окрестных звезд, и магнитных, электростатических, корпускулярных… Та еще „пустота“! Задержка сверх расчетного времени резко увеличивает шансы не вернуться в Солнечную. А пришлось задержаться, перерасходовать горючее на рейс к Одиннадцатой, опускаться на нее – мне в одноместной разведочной. Моя 1Р, вероятно, и сейчас торчит на том островке. И все было наспех, скорей-скорей…»
– Но все-таки было досадно улетать так, не поняв друг друга, – продолжал Дан. – Будто бежать… Возможно, если бы Контакт осуществился обычно, через видимые и слышимые сигналы, мы не так прикипели бы душой к этому странному миру. При обычном общении всегда есть дистанция отчуждения, которой не было при здешнем, чувственном. И мы выходили на площадку ракеты, глядели во тьму, вслушивались в шум дождя и прибоя – с чувствами людей, которым не дали дочитать интересную книгу. Неужели все? Неужели встреча которую так искали, закончится на скверном эпизоде?
Фиолетовое пятно появилось передо мной так неожиданно, что я отшатнулся.
«Нет, не все, улететь рано, – „понял“ я. – Надо, пока ночь, вырыть на острове бассейн десять на тридцать метров, глубиной пять, накрыть светозащитной пленкой и наполнить водой. Возможно это?» Это было вполне в наших возможностях – а для Ксены, чтобы прийти в норму после пережитого, даже и полезно.
Мы трудились часа четыре. Я управлял универсальным автоматом, она возилась с пленками, насосом. Когда на востоке засерело небо, бассейн за ракетой был наполнен и накрыт. В него фиолетовым призраком метнулась та Амеба; в глубине засветилось ее желтоватое тело. Мы плавали над ней у поверхности.
Первое, что мы «поняли-вспомнили», это унылое, подавленное настроение этой Амебы. «Я ведь только и помыслила: все-таки они к нам прилетели, а не мы к ним!.. И сразу – отчуждение, холод. Вам трудно понять, какая это опасность: отчуждение и холод в мире, где каждая мысль, каждый оттенок настроения просматриваются всеми. Возвращение к Единому – процесс не только биологический, касающийся универсализации и упрощения структур; он, к сожалению, возвращает и к единомыслию. Мыслить иначе, чем все, допустим, только в узких пределах, не касаясь основного, в чем все молчаливо согласны, как бы сомнительно и спорно ни было такое согласие. Холод и отчуждение по отношению к помыслившему не так – почти смертный приговор ему. Существа, умеющие наперегонки вычислить тридцатизначные простые числа, могут далеко наперед проницать и в поступки, вытекающие из недозволенных мыслей и настроений. Так что они, вероятно, уже догадываются, что я с вами, и этот мой поступок – последний».
– Оказывается, – вступила Ксена, – среди Амеб чуть ли не с первого дня шел интенсивный обмен мнениями о нас. По мере накопления впечатлений мнения ухудшались, а полемический выпад Дана и вовсе настроил Высших Простейших… не то чтобы враждебно (им и унижаться до вражды!), а на нежелание иметь с нами, с людьми вообще, дело. Более всего Амеб пугала и шокировала наша избыточность, чрезмерность; по их меркам мы, люди, слишком активны, суетны, примитивны. «Даже эти двое нарушили мудрую безмятежность нашего бытия. А что будет, когда их появится на планете много? Для утоления своей чудовищной прожорливости они примутся создавать на островах и прибрежьях угодья для производства злаков, водорослей, живности – пищи. А их примитивно громоздкая техника, испепеляющая энергия!.. Нет, от них лучше подальше. Или – еще лучше – чтобы они навсегда оказались подальше. Деятелен – значит, глуп, этим все сказано».
Вот тут эта Амеба и помыслила ставшее для нее роковым благожелательное суждение о нас… Далее мы «вспомнили», что сказанное Даном тому ВП об угасании разума на Одиннадцатой хоть и было мало аргументировано и до смехотворности самонадеянно, но глубоко задело всех. Удар попал в больное место. В силу застойного единомыслия никто не рискует об этом отчетливо думать, но факт остается фактом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39