Больше того, сама мысль о человеке как этапе, ступени в бесконечном развитии жизни и мысли, этапе, который сменится когда-то иными, высшими, не вздор. Но не когда-то и где-то, а сейчас и здесь: ведь обидим и унизим людей. Да не немногих – миллионы! Никакая научная идея не заслуживает поддержки и внедрения, если она может принести такое… И все, хватит умствовать, нет у тебя доводов в защиту, как нет их и у меня. Другие пусть решают по-своему или как иномиряне подскажут… могущий вместить да вместит. А я не могу.
И все было кончено в пять минут. Пять поворотов терморегуляторов на автоклавах – к высоким, смертельным для бактерий температурам. Набранная на пульте команда автоматам Полигона: вытеснить атмосферу горячим фторо-хлористым газом. И последнее: сунуть между полюсами электромагнита кассету с магнитофильмом-отчетом, включить и выключить ток.
Потом Ило вставил эту кассету в записывающее устройство, продиктовал:
– По причине, объявить которую не считаю возможным, я, Иловиенаандр 182, учитель, уничтожил отчет, выходные препараты и опытный Полигон исследовательской работы по теме «Биоколонизация». Считаю, что попытка заново исследовать тему может быть допущена только при условии определения человечеством перспектив своего развития не на ближайшие века, как сейчас, а на сотни тысячелетий… – Голос его хрипел.
Эоли в оцепенении смотрел на сферодатчик. Там, за прозрачными стенами Полигона, в клубах ядовито-желтого газа бурели и съеживались листья, никла, рассыпалась в прах трава, метались, не зная, куда убежать, зверушки: кидались на кусты, лезли на стены, опрокидывались, предсмертно сучили лапками – дохли. Умирала созданная ими жизнь.
…Запутанные многовариантные пути. Их блестящие нити возникают из тьмы бесконечного прошлого, уходят во тьму бесконечного будущего; из всевозможности через реальность во всевозможность. Лязг переводимых стрелок – и огнедышащий поезд человеческой истории с грохотом промчал мимо них… не туда. Они, жалкие стрелочники, изменили путь Истории! Эоли казалось, что он видит эти пути, слышит лязг и грохот.
– А представь, что кто-то так попытался уничтожить другую составляющую всех проектов: Залежь антивещества в Тризвез-дии, – сказал из-за плеча Ило; голос его все так же похрипывал. – Ничего бы не вышло, там загорелась бы четвертая звезда, возбудился бы космический процесс на миллионы лет. Энергия – реальность, которую не перечеркнешь. А здесь раз-раз… и как не было. Тоже есть над чем подумать.
Эоли обернулся – и не сдержал возглас изумления: старый биолог будто покрылся паршой. Кожа ног, рук, груди, шеи была в сыпи, прыщиках, язвочках; из них кое-где выступала кровь.
– Что с тобой?!
– А… сейчас пройдет.
Ило опустил голову, постоял спокойно – и вернул телу нормальный вид. Но в памяти Эоли увиденное запечатлелось навсегда.
– И как же ты теперь, Ил?
– Никак теперь. Все. Улетаю в Лхасский интернат исполнять последнее дело в жизни.
– Когда?
– Сейчас. Именно сейчас, ни с кем не прощаясь. Еще проводы мне устроите, по-хорошему меня помнить будете. Не надо, не за что меня теперь вспоминать по-хорошему! Если так кончать работу – зачем начинать?!
– А кстати, зачем? Ты, видящий на двадцать ходов, не мог не предвидеть и глобальный вариант.
Ило вместо ответа коротко мотнул головой в сторону портрета Инда. «Ах, да…
„Не говорите мне о вещах, возможных в принципе“, – вспомнил Эоли. Третья кнопка во втором ряду… Хотел убедиться».
От портрета взгляд его скользнул за окно: там была фиолетова; тьма.
– Уже ночь, куда ты полетишь!
– И хорошо, что ночь. Никого и ничего не хочу видеть.
– И Ли? Она будет плакать.
– И Ли… Слушай, не добивай ты меня – отпусти!
– Разве я держу? Прощай без слов… Ило! – окликнул он биолога уже в дверях. – Ты забыл нажать еще одну кнопку.
– ? – Тот остановился.
– Ту, которая отключила бы меня. Я ведь могу повторить ра(– Не сомневаюсь в этом, – помолчав, сказал Ило. – Как том, что ты не сделаешь этого… до тех пор, по крайней мере, пока не ответишь себе – не другим! – на все вопросы. На твою «кнопку» я давил девять лет и сегодня полдня.
Прощай! Не ищи меня без нужды.
…Теперь ему осталось одно: лететь во тьме под звездами над тихой Землей, лететь и лететь, а когда кончится заряд в биокрыльях, гнать их своей силой – до полного изнеможения, чтобы потом упасть где придется, уснуть мертво, а потом снова лететь, или идти, или ехать… Чтобы все поскорее осталось позади.

9. НОЧЬ В ЛЕСУ
– Ли, а почему Ило называют «учитель»? И еще с таким пиететом. В каком смысле – учитель?
– В самом прямом: он может воспитывать детей.
– Помилуй, кто этого не может!
– О-о! В твое время так считали? Тогда все ясно…
Человек не знает своего будущего – и это, может быть, даже к лучшему. Вот Ли: неотвратимо близятся часы, когда она переживет горе и будет – прав Эоли – плакать. А сейчас ее голова лежит на плече любимого; она счастлива.
…Тогда, опустившись, они свернули крылья, шли лесными тропами, не спеша и отвлекаясь. Серо-белый венец корпуса Ило маячил над деревьями далеко впереди. Вечер был тихий и теплый, хотя темнело по-январски рано. Ли споткнулась о корень, ушибла палец. Пришлось сделать привал на продолговатом пятне мягкого мха под дубом.
В лесу стояла та глубокая тишина, которая бывает при переходе к ночи – когда земля будто сама к себе прислушивается. Шелестнули листки на ветке – и замерли. Стрекотнуло в траве насекомое – тоже стихло. В просветах между деревьями драгоценно сверкали звезды.
Ночь надвигалась темная, новолунная. Они видели только звезды да друг друга – слабо светящиеся силуэты на примятом мху. Какая-то птица со светлыми глазами и зобом утроилась на ветке над ними на ночлег.
У Берна было приподнятое настроение, впору заговорить стихами. «Вечны звезды над нами… вечен шелест листьев… вечна и ты, любовь!» Он тихо засмеялся.
– Тс-с… – Ли положила пальцы на его губы, приподнялась. – Слушай. Слышишь?
Сначала он не понял, что надо слушать. Притих, затаил дыхание – и услышал нарастающий со всех сторон шорох. Ему стало не по себе. Шорох был похож на движение множества насекомых в сухой листве, но какое-то спонтанное, крадущееся. Прошуршит – и прекратится. Справа, слева, вблизи, вдали…
– Это трава растет, – удивленно-уверенно заявила Ли. – Ну конечно! Она ведь под прошлогодними листьями. Каждый стебелек растет-растет, выпирает-выпирает, набирается сил… потом как наподдаст плечиком – и сдвинул с себя лист. Они и шуршат.
И она показала как – плечиком. Лицо ее фосфоресцировало, казалось похожим на негатив: светлые губы, мягко сияющие, будто струящие свет глаза, тепло рдеющие щеки. Когда-то Берн пугался такого – а сейчас ее лицо было для него только необычайно красивым и дорогим.
– С чего бы сейчас росла трава? Еще зима.
– Зим не бывает, только в горах и у полюсов. Уже давно весна И вообще времен года три: весна, лето, осень. Вы отстали от жизни. герр профессор!
– Не называй меня так!
– Хочу – и буду. Поговори со мной на своем старом языке, а?
– А… так из-за того ты и влюбилась в меня, как в диковинку?
– Чудачок! Я просто полюбила тебя, понимаешь? Какой ты есть. Со всем, что в тебе есть. Даже с… даже с твоей «ди люге». Ой, как ты это делаешь!
– Перестань, пожалуйста! – Берн рассердился: Ли в стремлении поддразнивать иногда заходила слишком далеко. – Во мне нет никакой «ди люге». С этим покончено. Да и тогда я так сказал не с умыслом. Понимаешь, истина для вас была бы слишком сложна, вы не поняли бы…
– Истина не бывает сложна. Это ты сам запутался.
– Нет, но понимаешь…
– Я все понимаю. Все-все-все! Гораздо больше, чем можно сказать. Вот… и вот…
Ее теплые губы коснулись его правого глаза, потом левого. Берн покорно и блаженно закрыл их. Ну конечно же, она все понимает и во всем права. Сейчас весна, волна жизни гонит из почвы траву, травинки сдвигают листья – плечиком. И Ли – как весна: бесконечно более наивная, чем он, и бесконечно более мудрая. Цельная натура, которую ИРЦ передает без поправок.
Вдруг он почувствовал какую-то перемену. Открыл глаза: девушка настороженно смотрела в глубь леса. Хотел спросить – но Ли прикрыла ему рот ладонью.
Тогда и он приподнялся, повернул голову: невдалеке, не далее сотни метров, между деревьев сновали серо светящиеся сутулые фигуры с руками до колен.
«Эхху?!»
Их было много – целая толпа сумеречных безобразных силуэтов. Из леса прибывали новые. Некоторые брели, переваливаясь на полусогнутых ногах, опустив руки почти до земли; другие цеплялись за ветки, опирались на невидимые дубины; третьи и вовсе, не выдержав искуса ходьбы, опускались на четвереньки.
Берн оцепенел, по спине и рукам разлился холод. «Что делать? Бежать?
Догонят, уже было. Забраться на дерево? Они лазают не хуже…»
Из толпы скрюченных привидений выдвинулся один, указующе махнул. В его фигуре и движениях было что-то знакомое. «Вождь! – понял Берн. – Тот, что убивал меня… а потом видел живого в лаборатории, спеленатый в кресле. Не приведи господи встретиться еще!» Племя дикарей поковыляло за вожаком в сторону Биоцентра. В сторону… уф! Берн облегченно расслабился.
– Они нас не заметили, они не видят в теплых лучах, прошептал он Ли. Лежи спокойно, не бойся.
– Они идут к Биоцентру!..
Только к двоим Эоли не относился, как к объектам наблюдений: к Ило и Ли. И обоих он потерял. Да не только их – все. Рухнули замыслы, сгорели в хлорном дыму достижения. Жизнь надо начинать с нуля, имея только опыт ошибок и поражений. Опыт неудачника.
Он лежал на траве лицом вниз. Не нужен ему ни комфорт, ни звездное небо.
Тошно и глядеть на звезды, далекие огненные громадины, подтверждения человеческого ничтожества.
…Но Ило, Ило! Все доказал, поставил на своем (не то, не на своем… а на чем? На страхе будущего?..) – и все же нельзя было так. Не прав он, за пределами логики не прав. Но – сделано.
(И как он покрылся в тот миг сыпью! От нервных мыслей, от чувства поражения?
Вот это да! Выходит, он давно держится на самоконтроле, на биологических знаниях – гальванизирует ими дряхлеющее тело. Проще было бы омолодиться в машине-матке, в его власти… но это не для него, совестливого! Не надо, не надо о нем так – я просто злюсь.)
…И «обратное зрение» не сладилось. А какие были надежды! Восхищался своим умением использовать обстоятельства: пугнул эхху убитым Алем. Ну, вышло что-то разок… так ведь обстоятельство-то уникальное, другое подобное и через тысячу лет не появится. На таких науку не сделаешь. И в подсознании Альдобиана таким способом не проник.
…Чем он пленил Ли? Что он знает о нынешних отношениях мужчин и женщин! Не будет у них ладу, не будет.
– Потому что ты этого не хочешь? Ли поднимет, возвысит его. Она нашего времени.
– Ли еще малышка.
– В том-то и дело, что нет. В этом ошибка: я считал ее наивной, опекал. А она – сильная, сама хочет опекать и заботиться. И нашла себе Аля. Ах, Ли!..
– «Ах, Ли»! И этим ты не прав: ищешь ошибки, умствуешь там, где надо просто любить. Как она. Она не нашла Аля – она полюбила.
Эоли поднялся на локтях, поглядел влево, на коттедж Ли, потом вправо, на жилище Аля. И там, и там было темно. Они в парке? Где бы ни были, но они теперь вместе. И счастливы.
«Это черт знает что! – Он сел, обхватил колени руками. – Аль из Земной эры, кое-как доведенной до человеческих кондиций, – и счастлив, счастливый соперник: А я, зная, умея, понимая несравнимо больше, в большей степени владея возможностями этого мира, – несчастлив. Чепуха какая-то! Что же мне: опроститься: поглупеть для душевного благополучия? Да гори оно синим огнем, не надо мне такого! Пусть на мою долю выпадет побольше другого счастья творчества, счастья Ило. А звезды?..»
И он растянулся в траве успокоенный, закинул руки за голову, смежил веки.
Спать. Завтра трудный день, ему отдуваться за Ило.
Эоли не знал, что в этот момент и Берн уже был несчастен.
– Они идут к Биоцентру! – повторила Ли горячим шепотом. – Надо предупредить.
Она попыталась подняться, но Берн с силой прижал ее:
– Лежи! – Он зачарованно следил за серым пятном удаляющегося во тьму стада.
– Ты что? – удивленно спросила девушка. – Нужно предупредить, там сейчас все спят! Почему у тебя дрожат руки?
– Пусть их предупредят датчики ИРЦ! – прошептал Берн. – Для чего-то ведь они натыканы везде. А мы не обойдемся, заметят… Да не поднимай ты голову! – зашипел он, наваливаясь на Ли.
Она все поняла.
– Пусти-и! – яростно вывернулась, вскочила – и светлой тенью понеслась между стволов и кустов к городку.
И раньше, чем ее силуэт затерялся в ночи, Берн осознал, что потерял Ли навсегда. И вообще все рухнуло.
…Сплоховал Альфред Берн, он же Альдобиан 42/256, ох, сплоховал! А он-то думал, что не боится смерти. Он и не боялся ее, когда, разуверившись в своей эпохе, готовил самоубийственный восемнадцатитысячелетний эксперимент; не боялся, даже хотел, когда столкнулся с обезьяноподобными и принял их за остатки человечества. А сейчас, когда обрел вторую молодость (лучше первой), любовь, счастье, захотелось – на миг, только на миг! – держаться за жизнь любой ценой. Миг, в который совершают предательства.
Исчезли серые пятна эхху и огибавшей их левой стороной Ли. Восстановилась глубокая тишина в лесу – с тем же подчеркивающим ее шорохом сухой листвы над растущей травой. А Берн сидел, опустив голову, тоскливо соображал, что делать дальше. Вернуться в городок? Там сейчас битва, свалка, погром. Чем он поможет? Да и совестно. Ох, совестно!..
Рядом блестела в свете звезд накидка Ли, а за ней у корней дуба биокрылья.
Но все это теперь было ни к чему.

10. ЖУТКАЯ НОЧНАЯ ДРАМА
Великий Эхху, сжимая дубину, вышел на поляну. За спиной густо дышали сородичи. Скудного света звезд было достаточно, чтобы различить контур Большой Халупы Безволосых, выступавшей над Деревьями. В той стороне и их хижины. Сейчас они без крыльев, он знает. Ночью они спят, как все твари.
Хоть и строят из себя. Они не лучше других, Безволосые. Даже у кабана на теле есть волосы, а у них… тьфу! Сейчас ночь, и они прячутся по хижинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39